Глава шестая ДОЛГОЕ ДЕТСТВО

ВСЕГО ОДИН ДОКЛАД

Игрушка с колесиками напомнила мне об одной истории, которая имеет отношение к тому, что происходило у нас в разговоре с Добровичем под шифром "таинство Контакта". История эта началась года три назад и продолжается, собственно говоря, до сих пор.

Но начнем с самого начала. С Третьего Всесоюзного съезда психологов. С одного доклада на этом съезде.

Долгое детство

...До чего же жарко было в тот день в Киеве! 37 градусов в тени! И в физической аудитории университета, отделенной от улицы трехметровой толщины стенами, наверное, не меньше. Хотя были открыты все окна и ветер шелестел блокнотами, портил прически, но все равно ветер жаркий, южный ветер, не московский. А, может быть, так жарко было от тесноты, слишком много народу собралось. Сесть даже негде.

На сцене очередной докладчик развешивал графики'. Вот он обернулся к аудитории, профессор Даниил Борисович Эльконин. Один из ведущих детских психологов страны.

Эльконин сейчас знаменит. О 91-й московской школе, где сейчас идут эксперименты с участием Эльконина, много пишут.

Это совсем особенная школа. Там воспитывают споспобность к теоретическому, абстрактному мышлению. В семь лет начинаются уроки алгебры, в восемь ребята изучают семантику, в девять сочиняют для лингвистической практики искусственные языки. Там совершенно особая, не спрессованная старая, а принципиально иная программа. Там вообще нет учебников. Там много чудес, в этой школе. И туда невозможно попасть учиться ни по какому сверхблату: принимают только из своего микрорайона. Не вундеркинды учатся, обыкновенные дети,

Сейчас, в первый день съезда, Даниил Борисович докладывал аудитории свою новую гипотезу: на какие периоды психического развития делится современное - детство. В любой науке новая гипотеза - событие. Гипотеза же, во многом опирающаяся на собственный экспериментальный материал ее автора, - событие вдвойне.

Рождалась же она тихо и неприметно, в будничном эксперименте. Для людей, не знакомых с методами работы детских психологов, обстоятельства начала могут показаться и вовсе несерьезными.

Лет пятнадцать назад Эльконин занимался с группой ребят из детского сада. Как-то он повел их на вокзал.

- Вот, дети, паровоз. А вот касса, где продают билеты. А это тележка. На ней возят багаж. Вот рельсы, по ним ходят поезда.

Показал все вокруг. Ответил на все вопросы. Привел ребят обратно. Дал игру, называется "Вокзал".

- Играйте!

Вытащили из коробки игрушечную станцию, семафор, кассу, вагончики. Рассмотрели. Бросили. Не играют. Не хотят играть - и все тут! Неинтересно.

И тогда у него впервые мелькнула догадка, которая оформилась в четкие ломаные линии графика, вывешенного сейчас на доске. Он снова собрал свою группу. И снова повел на вокзал. И рассказывал уже по-другому:

- Вот машинист. Это он водит паровоз. Вот носильщик. Вот на этой тележке он подвозит пассажирам их вещи. А это кассир. Он сидит в кассе и продает билеты.

Вернулись домой. Играют! Играют увлеченно, ссорятся, кому кем быть.

Так вот в чем дело! Вот как это начинается! Сначала в нашем сознании существуют два мира, две действительности - мир вещей и мир людей. Два эти мира друг с другом как-то пересекаются, связываются. Как? И чем? И почему вообще это произошло - рассечение единого мира? Как принять незнакомую вещь, приспособиться к ней и приспособить ее ко всем остальным, столь же непостижимым предметам, как научиться непринужденно чувствовать себя в пугающе-многообразном мире вещей (психологи называют этот мир орудийно-предметным)? Просто посмотреть, просто взять в руки - так не получается. Ускользает функция вещи.

Эпизод с "Вокзалом" с неожиданной стороны осветил для Эльконина вопрос, о котором бесконечно спорят психологи вот уже несколько десятков лет. С одной стороны, в ходе исторического развития детство неуклонно удлиняется. С другой стороны, дети, особенно маленькие, стремительно, от поколения к поколению, взрослеют. Расхожая фраза "Какие нынче умные дети пошли" - не мещанская мудрость. Это правда, зарегистрированная в научном наблюдении и в эксперименте. И вместе с тем на протяжении всего рода человеческого детство удлиняется: то, что умел и мог в древности шестилетний дикаренок, не всегда под силу нынешнему двенадцатилетнему мальчику. Как и за счет чего

это произошло?

В те годы, лет пятнадцать назад, Даниил Борисович занимался "ролевыми играми". "Вокзал" не был случайностью. Это была тогда главная научная тема Эль-конина.

"Ролевая игра" - одна из самых увлекательных и запутанных глав в психологии. Это начало начал. Начало Контакта. Это разыгрывание ситуаций, которые только предстоят. В самом механизме игры множество вроде бы банальных и именно вследствие банальности трудноразрешимых проблем. Например, самое банальное. Почему существует игра? И всегда ли она была? Зачем она нужна? И вообще - что такое игра? Биологическая потребность или социальная необходимость?

Словом, все это вопросы настолько сложные, что один из ведущих зарубежных исследователей игры, полемизируя со своим оппонентом, едко заметил: "Всякие попытки заняться определениями игры следует квалифицировать как "научные игры" самих авторов".

А если все-таки попытаться? В сущности, такой попыткой был в октябре 1963 года весь симпозиум по психологии игры. Эльконин делал там доклад. Он опирался на собственные наблюдения, а также на пестрые обрывки сведений, которые удалось разыскать у археологов, историков, этнографов и антропологов. Чаще всего это были случайные попутные фразы и факты; авторы не придавали им никакого дополнительного значения - они добросовестно старались воссоздать общую панораму увиденного, раскопанного или услышанного, как всякие исследователи, справедливо полагая, что со временем ' кому-то все это понадобится. И понадобилось. Пригодились походные дневники и мемуары путешественников и миссионеров, пригодились исторические и семейные - хроники.

Общая картина, собранная из всего этого, складывалась приблизительно так. В глубокой древности игры в нашем понимании, по-видимому, не было: археологи до сих пор не обнаружили на древнейших стоянках ни одной игрушки. Дети взрослели очень рано.

Постепенно орудия труда усложнялись, сам труд

начинал носить общественный характер. Общие перемены коснулись детства. Некоторым путешественникам XIX века удалось застать и описать племена, застывшие на стадии мотыжного земледелия. Записки Б. Миклухо-Маклая. Описание работы папуасов: "...Двое или трое мужчин становятся в ряд, глубоко втыкая заостренные колья в землю. Если почва твердая, то в одно и то же место втыкают два раза. За мужчинами следуют женщины, которые ползут на коленях. За ними следуют дети различного возраста и растирают землю руками".

Значит, работа с самых ранних лет. Манси, как сообщали этнографы, еще полвека назад всюду брали с собой детей. Ребенок еле ходил, а его уже сажали в лодку, учили удить рыбу, делали для него маленькие весла. Дети - это взрослые. Дети непременные участники серьезных жизненно-важных событий. Правда, им уже делали игрушки. Но разве это игрушки в современном понимании? Игрушки пока точные копии орудий взрослых. Это не забава. Упражнение. В три-четыре года "человек" охотится и ловит рыбу.

Должно быть, так и росли первые земледельцы, охотники и рыболовы - без детства с его привычными для нас атрибутами.

Трёхлетний человек помогал взрослым охотиться

Когда-то трехлетний человек помогал взрослым охотиться, рыхлить землю и собирать урожай. Сейчас его ведут или несут в детский сад. Когда-то мальчик в семь лет вполне мог построить хижину. И выйти в случае

крайней необходимости в одиночку навстречу превратностям судьбы. Превратности эти бродили вокруг в виде медведей, тигров и прочих зверей.

Удивительная закономерность: чем выше уровень цивилизации, тем меньше доля участия в ней детства. Ему все меньше по плечу (поэтому речь и идет о неизбежном и постоянном удлинении детства - это процесс непрерывный) взрослые занятия. Потому что занятия требуют все большей подготовки.

Дети постоянно вытеснялись из недоступного им теперь мира взрослых. И они начали... играть. Но как? И во что? Уменьшенный лук - это лук настоящий: с ним можно охотиться. Маленькой мотыгой можно по-настоящему рыхлить землю. Игрушки еще "всамделишны" не только по форме, по функции. Все современные игрушки, с этой точки зрения, бесполезны. Игрушечные танки, самолеты, машины так же чисто развлекательны, как нынешние игрушечные лук и стрелы. Первой современной, то есть по-настоящему игрушечной, игрушкой была, по-видимому... соха: маленькой сохой пахать землю можно только "понарошку". Как и стрелять из игрушечного автомата.

Так возникла у растущего человека своя, особая жизнь, которой все мы живем в свое время. Самое замечательное в ней то, что она старательно копировала жизнь взрослых, репетировала взрослый мир, "прогнозировала" себя в этом взрослом мире. Игра становилась необходимостью.

И наступило время в истории человечества, когда уже нельзя было не играть. Как писал Эльконин: "Игра - арифметика социальных отношений... ролевая игра по сути своей социальна".

Цепочка злободневных вопросов современной психологии уводила Эльконина в неолит и возвращала обратно. Что же касается доклада Эльконина на съезде, давний эпизод с "Вокзалом" не только наглядно продемонстрировал: в начале нашей жизни вещи и люди никак не связаны между собой. Он еще раз подтвердил и другое. Обязательность ролевой игры. И еще одно: ''рано включаясь в общую жизнь со взрослыми, подрастающий человек постигал одновременно мир вещей (выражаясь по-научному, "усваивал орудийно-предметное содержание человеческой деятельности") и мир людей ("социально-трудовое содержание человеческой деятельности"). Значит, расщепление, раздвоение мира тоже было не всегда. Оно тоже сложилось исторически.

И дальше самое интересное, то, что так наглядно показывали на доске разноцветные линии графика. Освоение мира не идет у нас равномерно. На одних этапах мы интенсивно знакомимся со своими будущими социальными обязанностями. На других наше воображение гораздо больше привлекают предметы и орудия.

Мы растем. Перебираемся от одного этапа (психологи называют их эпохами) к другому. И тут снова возникает очередная серия банальных вопросов, ответы на которые так трудны. Кто разделил раз навсегда эти эпохи? Кто так точно обозначил, в какой из них что следует делать растущему человеку? Что такое переходный возраст? И в чем содержательный смысл переходов? Почему в "переходные моменты" так сложна, неуравновешенна, неуправляема психика растущего человека?

"Одна эпоха сменяет другую только тогда, когда внутри ее наступает противоречие между двумя фазами овладения миром" -так сказал о переходах в докладе Эльконин.

Как это понимать? Он не расшифровал подробно.

...Вскоре после окончания съезда я зашла в Москве в Институт психологии к Эльконину. Он сидел в лаборатории и писал отчет. Конец лета почти как конец года. В институте в этот день все почему-то писали отчеты.

- Даниил Борисович, очень вы на съезде интересно про переходы говорили.

Лаборатория - тесная комната. В комнате восемь столов. За ними восемь человек; и если кто научно общается, работать нельзя. Мы вышли в коридор, тоже тесный. В конце его стояла на полу старая, выкинутая за ненадобностью картотека. Сидеть на картотеке было удобно.

- Нет, сударыня, подождите, не перебивайте меня. Сначала я вас спрошу: почему все мы в свое время учимся? Не знаете? В самом деле? Ну подумайте! Не учился, не учился Ваня - и вдруг пошел в первый

класс и почему-то начал учиться. Вы сейчас скажете: "Ване учиться интересно". Угадал, так ведь?

- Так.

- Да нисколько ему не интересно, поверьте мне. Ване совершенно все равно, как и чему его учат. Он не понимает даже, зачем его заставляют делать уроки. Зато он знает другое - школа окружена пиететом: то, что он делает, важно и нужно всем. Не только маме с папой. Сосед по квартире интересуется: "Какие отметки сегодня получил, Ваня?" Спрашивает на улице случайный прохожий: "А как ты учишься, мальчик?" Звонят родственники и знакомые: "Как дела (прислушайтесь только - дела) у Вани?"

Никакого внутреннего, умело подготовленного перехода от неученья к ученью у бедного Вани, к сожалению, не было. И вместе с тем весь опыт Ваниной жизни воспитал в нем огромную тягу к активной, общественно значимой деятельности. Он уже давно пообвык в школе, и ему там, откровенно говоря, скучно, но Ваня знает: учиться нужно. За него можете не волноваться. Ваня в школе не пропадет. Драться начнет. Уроки учить перестанет. Но, заметьте, Ваня до четвертого класса никогда не уйдет из школы сам. Он ждал, он мечтал о том, как ему купят ранец, форму, как он пойдет по улице и все будут на него оглядываться. Он был так подготовлен к новой своей, ослепительно-прекрасной социальной роли, что эта инерция сбывшегося счастья действует еще несколько лет.

Школа

Ну, ответил я на ваш вопрос? Был у Вали переход или не был?

...Когда они приходят в школу, они страшно много могут. Мы вот в нашей школе даем первоклассникам гораздо больше, чем в обычной, и все равно чувствуем - остаются неиспользованные резервы. Эту радостную жажду деятельности мы не можем заполнить до конца, потому что границ ее на первых порах нету.

Что делать? Вы думаете, так легко отвечать на подобные вопросы? Когда появится нужда в новом человеке, когда общество почувствует, что не может без этого нового человека двигаться вперед, тогда, очевидно, начнутся перемены.

Подготовить нового, "не остывающего" годами человека, который бы просто не умел останавливаться, потому что с пеленок не приучен к застою мысли, человека, снабженного не только и не столько знаниями, сколько методами, - все это задачи будущего обучения, которое предстоит придумать человечеству.

- Это то, что вы пытаетесь сделать в своей экспериментальной школе?

- В каком-то смысле да. Но пока все наши выводы имеют очень ограниченное применение. Пока наша работа - эксперимент внутри науки. В нашу школу приезжают со всего мира: "Ах, как интересно!" Мы получаем тысячи писем от учителей, директоров школ, целых коллективов: "Когда же вы дадите нам практические рекомендации?" Мы отвечаем: "Дадим тогда, когда вы сможете взять".

То, что мы делаем, - поисковые исследования. Нужны десятилетия, я не преувеличиваю, чтобы все это вошло в жизнь. И то, что я докладывал на съезде, чистая теория, дальний-предальний прогноз: сбудется, не сбудется, подтвердится ли другими исследователями - не знаю. И вряд ли успею узнать. Даже вы, наверное, не успеете. Очень это долгое дело.

Не получился у нас тот давний августовский "разговор на картотеке". И, наверное, не должен был получиться. И потому, что какой в институте разговор, когда каждый мимо проходящий останавливается, здоровается, острит для порядка и жаждет обменяться новостями. И потому, что близилось первое сентября, а для человека того редкого склада, к которому, несомненно, принадлежит Даниил Борисович, это ожидание было главным, и только об этом главном он мог сейчас говорить и думать. Любая гипотеза, даже своя собственная, уходила, отступала не в прошлое, а именно в неглавное. Потому что она всего лишь гипотеза, абстракция, игра досужего ума, если хотите, а тут жизнь - живая и взывающая к участию.

И потому я уже сама пыталась разобраться. Читала книги Эльконина и его статьи и не только его книги и его статьи. И чем больше читала, тем больше разные люди, давно умершие и живые, возражали ему со страниц разных новейших и совсем забытых книг. То возражали, то соглашались. И находить эти возражения, "опознавать" их, присоединяться к ним или нет, было невероятно, захватывающе интересно.

Интересно и странно: я не соглашалась с Даниилом Борисовичем. И разочаровывалась, когда вдруг рушились его красивые построения и графики. Но, удивительное дело, сам он при этом оставался неуязвимым. Он ничего по-человечески не терял. Нападая на него, обвиняя то в односторонности подхода, то в излишнем прагматизме, обвиняя воинственно и дерзко, со всем пылом открывателя истин, о которых не задумывается абсолютное большинство человечества, ощущая себя полномочной частицей этого незадумывающегося человечества, я была благодарна Эльконину.

Снова и снова прокручивалась лента киевского "кинофильма". Те же кадры приобретали новое звучание новый смысл. Вот самое начало. Эльконин сказал: детство, удлиняется.

Но ведь те же факты можно объяснить совсем по-другому. Детство не удлиняется. Наоборот, укорачивается, так считают многие психологи: были же такие эпохи, когда детство включало в себя всю человеческую жизнь. В первобытном обществе не было разделения на игру и труд не только у детей - у взрослых. Труд сопровождался ритуалами. Труд не был отделен от искусства. Труд и культура были переплетены, совместимы с игрой. Так можно ли сказать, что "у детей не было детства с его привычными для нас атрибутами"? Можно. Только с одной оговоркой. Игрой была целая жизнь. Отделение труда, как скучной, утомительной работы, - недавнее приобретение, так же как разделение действительности на два мира - мир вещей и мир людей. Но ведь Эльконин тоже считал, что это разделение не существовало вечно. Он объяснил его появление усложнением орудийно-предметной и социальной сфер.

Пишу мудреные слова: "орудийно", "предметная", "сфера", пишу и слышу голос Даниила Борисовича. Был у нас с ним еще один разговор. Разговор просто так, ни для чего, лучший из всех возможных человеческих разговоров, беспорядочный, доверительный и колкий. Неуместно сентиментально восхитилась я первобытностью, ее цельностью: "Игрой была целая жизнь, а вот вы говорите, что..."

И Эльконин тогда раздраженно в ответ:

- Бросьте! Игры, танцы, хороводы! Леви-Брюля начиталась, сударыня!

- Да, начиталась.

Я и не собиралась отрекаться. Леви-Брюль - французский психолог, философ, гуманист. Он жил в начале нашего века и писал прекрасные книги о первобытном мышлении. Для непрофессионала в них важны не теории, а атмосфера, открытие нового мира. Читая его книги, пытаешься понять современность из сверхглубокого тыла; наверное, в этом их главное обаяние.

- Ваш Леви-Брюль восхищался первобытностью. И вслед за ним весь мир. А я первобытных людей просто уважаю. Им некогда было просто продохнуть. Они работали, а то бы с голоду перемерли, и мы бы тут с вами не сидели, не беседовали интеллигентно. Он видит их танцующими. Но для чего? Это не танцы. Это студия МХАТ. Они репетируют то, что будут делать через час на охоте. Им надо подготовиться. Надо распределить роли. Только вот не было на этих репетициях помощника режиссера или кто там у Станиславского записывал его уроки. Потому мы и спорим. И будем спорить. И никогда я не соглашусь с Леви-Брюлем.

А дальше все было мирно.

Только вот надо ли было спорить? Ведь речь шла о психических процессах, о законах человеческого восприятия, об изменении этих законов во времени. Для первобытного человека мир вещей просто не существовал - его не было.

Был единый мир одушевленных вещей, где все - продолжение человека, его страхов, надежд, опасений. И когда мы восхищаемся шестилетними первобытными охотниками на тигров и мамонтов - мы вряд ли правы: у нас просто иная мера опасностей. Для первобытного человека гораздо страшней саблезубого тигра внезапная молния, нарыв ветра, шорох травы, качнувшаяся ветка дерева.

Человек истребил всех саблезубых тигров до единого. Истребить в себе страх (помните, мы говорили об этом, разбирая механизмы общения человека и автомата) оказалось гораздо труднее. И нет этому страху аналога. Может быть, только в снах ваших {снах цивилизованных людей, спящих со снотворными) еще остались эти шорохи, ветки, взлеты, падения - переживания древнего, уходящего, но не ушедшего до конца страха. В преодолении его человек рос, приближаясь к нашему психическому складу, и одновременно "терял", платил за прогресс - отчуждением, расщеплением мира. Отчуждением труда, искусства, времени, игры, наконец. Целостность восприятия мира распалась. Хорошо это или плохо? Это естественно.

Маленький самостоятельный человек

Ну а маленький, безумно самостоятельный человек? Так был он или не был? На раскопках не нашли ни одном игрушки. Значит был?