Учитель и ученики

Учитель и ученики

С первых же минут пребывания в Институте биоорганической химии Академии наук Узбекской ССР мы поняли, что такое восточное гостеприимство. Все двери распахивались перед нами, все собеседники охотно рассказывали и о тонкостях своего ремесла, и о достигнутых результатах, и о нерешенных проблемах.

Пользуясь гостеприимством, мы и забрели однажды туда, где на появление корреспондентов не рассчитывали. В маленькой, до отказа набитой комнате для нас освободили места (кому-то из хозяев пришлось сесть вдвоем на один стул) и дали возможность принять молчаливое участие в рядовом семинаре по генной инженерии хлопчатника. Вел семинар директор института академик Абид Садыкович Садыков.

Тут мы впервые услышали обращение "устое" - в переводе с узбекского "учитель". Так называли директора. А он ко всем вместе обращался "ребята", к каждому в отдельности - "дорогой".

- Наука так не делается, дорогой, - сказал Абид Садыкович. - Если каждый станет думать, что его подход самый лучший, никакой науки не будет.

Эти слова были адресованы подтянутому молодому человеку, который только что закончил сообщение и теперь отвечал на вопросы, то и дело поворачиваясь к маленькой доске, сверху донизу исписанной формулами. Выбор методики своего исследования он обосновал так: времени в обрез, надо пользоваться той, что побыстрее. Это и вызвало мягкий упрек учителя: наука так не делается, дорогой...

И все же на этом семинаре делалась наука. Сложная современная наука, изучающая генетический аппарат хлоропласта - внутриклеточного образования, в котором идет фотосинтез. Речь шла о тонковолокнистом хлопчатнике, столь же ценном, сколь теплолюбивом и требовательном к солнечным лучам, хотя генетически он мало чем отличается от хлопчатника обычного. Не забудем, что Узбекистан - на самой северной границе хлопкосеяния, что водные ресурсы здесь почти на пределе. Генная и клеточная инженерия - вот что может дать новый импульс развитию хлопкопроизводства, позволит, если сбудутся возлагаемые на нее надежды, создать растение и неприхотливое, и с тонким волокном. "Дело, конечно, неимоверно сложное, - говорил нам завлаб доктор биологических наук А. А. Абдукаримов, - но как не пойти на риск, когда от возможного результата заранее кружится голова: миллион тонн!"

Если хотя бы половина ежегодно собираемого в Узбекистане хлопка-сырца придется на долю тонковолокнистого, прибыль выразится в астрономических цифрах. Но сначала надо разобраться в генетических различиях растений-родственников, а ключ, как полагают, - в хлоропласте. Надо разобраться в его наследственном аппарате, найти ключевые звенья и выделить их, а потом ввести в другую генетическую цепь - того самого неприхотливого хлопчатника, который хорошо чувствует себя в Узбекистане. Как это сделать, пока неясно...

А под окнами маленькой комнаты, прямо на институтском дворе, белеют кусты хлопчатника. Это делянка лаборатории генной инженерии. Неужто не хватает огромных полей?

Когда семинар закончился, мы спустились вниз и обнаружили, что коробочек на кустах нет: просто верхушки растений обернуты белой бумагой, чтобы не случилось перекрестного опыления. Хлопчатник на делянке должен сохраниться в неприкосновенной наследственной чистоте, он из чистых, отобранных линий: материал для эксперимента. А потом доктор Абдукаримов отворил еще одну дверь, ведущую в теплую, душную камеру, где в идеальных для растений условиях на искусственной среде выращивают каллус - растительную ткань, возникающую на месте повреждений, скопище однородных клеток, содержащих хлоропласту. Это - ткань-реципиент, в которую когда-нибудь введут деликатнейшими методами те самые гены, что отвечают и за тонкое волокно, и за высокий урожай, и за устойчивость к вилту, жаре, засухе, похолоданиям и прочей напасти. Из каллуса вырастят кусты хлопчатника, они зацветут и дадут семена, из них вырастят без перекрестного опыления новые кусты.

Похоже, что мы несколько забежали вперед. На семинаре речь шла не о захватывающих дух перспективах, а о методиках и ближайших шагах. Учитель разговаривал с учениками на равных, иногда просил совета, спокойно выслушивал возражения, порою запальчивые. Вот уж правда: учитель и ребята...

А ребята, между прочим, большей частью уже кандидаты наук, у каждого, помимо общего научного интереса, есть свой собственный. Но директор проявляет твердость: на свете много интересного, но сил на все не хватит, оставим за собой собственное поле деятельности и попробуем продвинуться на узком, зато своем направлении.

Впрочем, если просуммировать работы института, то про узость говорить не приходится. Потому что центральная тема в институте - химия хлопчатника и веществ, из которых это растение состоит и которые из него извлекают, - это и есть та самая биоорганика, которой институт занимается. К тому же лаборатория полифенолов (по старой памяти ее называют еще лабораторией химии хлопчатника) - начало, корень института, из нее он вырос и стал тем, что есть сегодня. Любой практический результат, полученный в этой лаборатории, сулит огромный эффект, потому что все цифры, связанные с хлопком, имеют миллионный порядок. Даже то, что остается на полях после уборки урожая, измеряется миллионами тонн стеблей и листьев.

Хлопчатник выращивают не меньше четырех тысячелетий, из него получено 1200 продуктов, но все его возможности еще не исчерпаны. В кабинете заведующего лабораторией кандидата химических наук А. И. Исмаилова висит наглядная схема: в центре - растеньице хлопчатника, а от всех его надземных и подземных органов расходятся в разные стороны лучи и упираются в колонки химических формул. В таблице более ста индивидуальных веществ. "Вся органическая химия", - говорила нам Н. И. Барам, ветеран лаборатории.

Химия хлопчатника изучает жирные кислоты и высокомолекулярные спирты, углеводороды и катехины, витамины, белки и многое другое. Садыков и его ученики шли, как обычно, от фундаментального исследования каждого выделенного вещества; они определяли строение и свойства, печатали статьи и защищали диссертации. А построив фундамент, затеяли огромное дело - комплексное, без отходов использование хлопчатника. От вершков до корешков. Включая все, что между ними.

До последнего времени человечество использовало лишь самые вершки хлопчатника - его коробочку, в которой находятся семена (для извлечения масла) и волокна (всем известно, для чего). Но хлопок-сырец (главная цель хлопкороба) по массе составляет лишь треть растения. Остальные две трети распределяются так: листья - 22%; стебли, или гуза-пая, - 24; створки коробочек - 12; корни - 9%. Из всех остатков лишь шелуху да еще линт (мелкое волокно, опушка семян, отделяемая на хлопкоочистительных заводах) использовали на гидролизных заводах и частично как добавку к грубым кормам. Остальное не просто пропадало, а создавало дополнительные хлопоты - как избавиться?

Институт доказал, что надо не избавляться, а использовать.

Листья. Урожай листьев можно собирать дважды: во время чеканки, когда у молодых растений, чтобы лучше кустились, обрезают верхние побеги, и после обработки безвредными дефолиантами, заставляющими растение сбрасывать листья, что необходимо для машинной уборки. А в листьях - 17 органических кислот, в том числе такие важные для пищевой промышленности, как лимонная и яблочная. Лаборатория полифенолов доказала, что из бросовых листьев можно и нужно получать эти кислоты. На заводе уже переработано 15 тысяч тонн листьев, получено 250 тонн пищевой лимонной кислоты...

Из листьев получены также витаминные добавки к кормам, содержащие, помимо прочего, стимуляторы роста. Добавка действует: рост животных и птиц ускоряется.

Гуза-пая. Стебли хлопчатника уже перерабатывают (пока, правда, далеко не все) в древесностружечные плиты. Это решение, вероятно, не станет главным. Стебли на 40% состоят из целлюлозы, которую жаль загонять в плиты, это сырье для гидролизной промышленности.

Корни. О них чуть подробнее, чем обо всем прочем, ибо как раз в корнях больше всего уникального по химической структуре и физиологической активности полифенольного соединения госсипола (по родовому латинскому названию хлопчатника Gossipium).

Еще недавно от госсипола старались избавиться. Он есть и в семенах, откуда попадает в хлопковое масло, придавая ему горечь и желтую окраску. Из масла госсипол удаляют, как и прежде, но не выбрасывают, а отправляют на переработку.

Противомикробные и противовирусные свойства госсипола были замечены давно, но понадобились тщательные химические, биологические и медицинские исследования, чтобы приготовить действенные препараты на его основе. Есть даже комплексная программа по созданию таких лекарственных препаратов. В ней участвуют 16 институтов и предприятий страны, а ташкентский институт ее возглавляет.

Работы по программе уже привели к созданию новых лекарств. Одно из них - линимент госсипола - выпускается промышленностью, им лечат некоторые вирусные инфекции и кожные заболевания. Другие препараты испытываются в клиниках. Вот, например, один из них - мегосин (средний слог - от госсипола). Это хорошее средство в борьбе с вирусами герпеса, столь же активными, сколь и зловредными. Лихорадка на губах вам не знакома? Это из-за герпеса, не в самом, впрочем, грозном проявлении.

Другой препарат - батриден, иммунодепрессор. Потребность в нем гораздо меньше, зато значение его, пожалуй, выше. При пересадках почек и некоторых тканей необходимо подавлять реакцию отторжения, для этого больным и вводят угнетающие иммунитет препараты. Один из самых эффективных - имуран; его приходится покупать за валюту. Так вот, батриден - полноценный заменитель имурана. По некоторым свойствам он даже его превосходит: меньше побочных реакций. В институте подумывают уже о строительстве своего фармацевтического производства и для эксперимента, и для массового выпуска лекарственных форм.

Химия хлопчатника широка, о других ее приложениях скажем бегло. Фитоалексины, на основе которых разрабатываются препараты против вилта. Турбулизаторы для бурильных растворов, облегчающие глубокое бурение скважин. Противозачаточные средства без побочных эффектов. Добавки, ускоряющие твердение цемента и увеличивающие его прочность. Препараты для ветеринарии.

Недавно в институте проходил международный симпозиум. Гостям, как полагается, показали лаборатории и рассказали, что можно сделать из хлопчатника. А потом, памятуя о вкусах, предложили не чай, а более привычный приезжим людям кофе. Один из иностранцев, принимая чашечку, спросил недоверчиво: "Of cotton?" ("Из хлопка?")

А что, нельзя ли и в самом деле сотворить из хлопчатника какой-нибудь тонизирующий напиток?

Впрочем, есть задачи и поважнее. У хлопчатника около двухсот вредителей и болезней. Если сидеть сложа руки, они съедят его весь.

В кабинете заведующего лабораторией химии феромонов и гормонов доктора химических наук А. А. Абдувахабова мы столкнулись с вредителями лицом к лицу. Они сидели на больших листах клейкой бумаги, этакие серенькие мотыльки (да простят нас энтомологи - знаем, что бабочки). И они-то съедят?

Дай им волю!..

Хлопковую совку бьют насмерть инсектицидами. Химические залпы накрывают не только цель, но и все вокруг: почву, воду, даже воздух. Поэтому где только можно химические методы заменяют биологическими, и делают это в первую очередь сами химики: они лучше других знают баланс между благами и опасностями химизации.

Пользуясь междоусобицей в мире насекомых, на совку напускают ее естественных врагов - трихограмму и габробракона; первая поражает яйца совки, второй - ее гусеницу. Еще с одним вредителем - белокрылкой расправляются, выставляя против нее трихопоруса, тоже яйцееда.

Такой способ экологически безупречен, но у него есть недостатки. Во-первых, когда хлопковой совки и других вредителей особенно много (обычно в середине лета), биологические методы бессильны; во-вторых, услуги наемников обходятся недешево, а нужно этих полезных паразитов десятки тысяч на гектар, а гектаров миллионы. В общем, хорошо бы какой-нибудь третий способ.

Он известен; надо использовать феромоны - вещества, которые выделяют самки для привлечения самцов. Феромонами можно увести самцов неведомо куда, предотвратить размножение популяции и поставить хлопковую совку на грань вымирания.

В лаборатории феромонов по ночам можно наблюдать жутковатую картину: в комнате, освещаемой тусклым светом красного фонаря, люди в белых халатах возятся у застекленного бокса. Совки - ночные насекомые. Железа, которая источает манящий самца аромат, набухает у самок ночью, а значит, ночью и надо брать феромон, причем не зажигая яркого света, чтобы не спугнуть совок. Вот и работают в полутьме, отсасывают вакуумом продукт железы, чтобы потом, при свете дня, разогнать и проанализировать.

Феромон хлопковой совки - многокомпонентное вещество, воссоздать его полностью затруднительно, да и дорого. К счастью, для обмана самцов хватает одной-двух составляющих. Соединения эти - не экзотика, синтез их известен; однако промышленность таких веществ не выпускает, так что приходится нарабатывать их самим.

Восемь узловых стадий, около ста этапов - рядовой синтез. Плюс тонкая очистка и разделение смеси на цис- и транс-изомеры, потому что на смесь самцы не обращают внимания. Несколько месяцев работы химика-органика, и в результате 5-10 граммов вещества.

Но это только первая часть работы. Теперь добытое такими трудами вещество надо наиболее экономно использовать. Около миллиграмма синтезированного феромона наносят на твердый носитель и кладут его в ловушку. В простейшем случае ее можно вырезать из молочного пакета, лишь бы были крыша да стенки - не только защита от дождя, но и препятствие для птиц, которые захотят полакомиться отловленными бабочками. А бабочки все до единой нужны исследователям.

Ловушки с липкой бумагой и феромоном ставят в поле. В 1986 году их расставили на нескольких тысячах гектаров, из расчета одна ловушка на 2 гектара. Самцы, как и ожидалось, прилипали к клейкой бумаге, как в кабинете завлаба. Если вас интересует, достаточно ли одной ловушки на гектар-другой, чтобы переловить всех самцов, скажем определенно: нет, не достаточно. Для этого в масштабах республики потребуются десятки килограммов феромона. Институту еще предстоит, закончив строительство опытного производства, наладить полупромышленный синтез этих веществ. Но и сейчас, располагая миллиграммами, можно получить серьезный экономический и экологический эффект.

Феромон хлопковой совки применяют пока не для уничтожения бабочек, а для оценки их численности. Оценка помогает выбрать рациональный способ борьбы.

Пока в ловушке нет или почти нет совок, ничего предпринимать не надо. Как только в западне оказались 2-3 самца, самое время выпускать трихограмму или габробракона. А если срок упущен и там уже 15-20 бабочек, то выпускать их - только зря деньги переводить и, как ни грустно, надо подключать химические методы. Точный учет позволяет начать биологическую борьбу в оптимальные сроки, а если почему-либо это не удалось, то вовремя переключиться на химические способы. В результате - и прибавка урожая, и огромная экономия на трихограммах с габробраконами, и сокращение обработок инсектицидами. А просто на удивление: элементарная ловушка, миллиграммы феромона...

Однако вернемся с хлопкового поля в новенькое, хорошо смотрящееся здание института. Театр, как известно, начинается с вешалки. Институт - с вестибюля.

Вестибюль в Институте биоорганической химии просторен и чист, доска приказов и объявлений на видном месте: сообщения о теоретических семинарах, горящих путевках в дома отдыха и предстоящих выездах в подшефные колхозы... Под стать вестибюлю и весь институт - аккуратный, с кондиционерами в каждой комнате, с просторным зеленым двором, где расчетливо оставлено место для будущих построек.

Академик Садыков, ученый с мировым именем, каждый день находил время для строительных дел, участвовал в планерках и летучках, добывал кирпич, цемент и отделочные материалы. Его ученики рыли канавы, месили раствор и клали стены - кто что умел. Участвовавшие в стройке сейчас составляют ядро института.

Построив свой дом, сотрудники ИБОХа - на сегодняшний день около 350 человек, в том числе 120 научных работников, средний возраст 31 год - так и остались его хозяевами. Обычно или во всяком случае нередко научный коллектив, возглавляемый корифеем, патриархом, управляется жестко, централизованно, по строгим иерархическим принципам. Разумеется, демократические формы сохраняются, но в научных вопросах решения научного лидера обсуждать не принято.

В ташкентском институте создана благожелательная атмосфера всеобщего и равного участия исследователей в творческих делах коллектива, не позволяющая никому слишком возомнить о себе. Вот один из механизмов - анкета-опросник. Она была роздана всем сотрудникам, каждый отвечал на нее по доброй воле и анонимно. Вопросы поставлены в лоб: что вам мешает успешно вести исследования; ваше мнение о научном направлении лаборатории; какие работы института вы считаете бесперспективными; ваши предложения по улучшению работы - дирекции, научных семинаров, общественных организаций, бухгалтерии и так далее.

Наверное, можно было бы сделать анкету и похитрее, разбросать здесь и там милые сердцу социолога вопросы-ловушки и вопросы-дубли, выявляющие искренность ответов и представительность опроса. Но и без этого многое прояснилось и было исправлено.

Один (только один!) научный сотрудник пожаловался, что его тема слишком мелка, а сменить ее он не может. С той поры каждую тему каждого научного сотрудника обсуждает с ним руководство института при участии представителей различных служб - и экономической, и патентной, и той, что отвечает за внедрение.

Ташкентский институт тесно связан с московской академической наукой, которая щедро помогает узбекским коллегам - принимает стажеров, делится оборудованием. В институте нас просили особо назвать научные коллективы Института молекулярной биологии и Института биоорганической химии АН СССР. Тезка ташкентского ИБОХа пожертвовал комплект приборов для лаборатории, не вполне обычной. Одну из комнат этой лаборатории здесь называют комнатой Шемякина.

Поначалу она была задумана как мемориал выдающегося советского химика академика М. М. Шемякина - идейного вдохновителя многих исследований, которые ведутся сейчас в ташкентском ИБОХе. А потом она стала чем-то вроде школьного класса. Здесь собираются исследователи из среднеазиатских республик, Казахстана, Закавказья, Молдавии, слушают лекции и сообщения крупнейших специалистов, учатся современным методикам на сложных, высокого класса приборах, здесь проводятся всесоюзные школы по пептидам и белкам. Словом, классная комната.

У нее вполне деловой вид. Она уставлена деловой мебелью, на самом видном месте, конечно же, портрет М. М. Шемякина. Шкафы, набитые книгами, и неизбежные восточные приметы: ковер, чайный сервиз. Однако больше, чем в ковре или в чае, местный научный колорит проявляется в фотографиях на стене: куст хлопчатника, каракурт крупным планом...

Каракуртом в институте занимаются много и всерьез.

Природа целесообразна, и не надо подходить к ней с мерками человеческой морали. Вот он, один из самых мрачных представителей малосимпатичных членистоногих. Его милая самочка вскоре после свадьбы отравляет ядом своего беззащитного супруга и съедает его, а потом откладывает коконы - от одного до тринадцати - ив каждом несколько сот яиц. Англичане даже в научной литературе называют каракурта black widow, то есть "черная вдова".

Оставшись в одиночестве, вдовушка, сохранившая изрядный запас яда, продолжает свое черное дело. Своими токсинами она обездвиживает насекомых, после чего выделяет ферменты, которые переваривают кузнечиков и прочую живность. Теперь можно не спеша лакомиться готовым к употреблению блюдом.

Что ж, природа не дала "черной вдове" иного способа получать пропитание. Беда совсем в другом. Укус каракурта может убить даже лошадь, даже верблюда. Ветеринарии не известны способы лечения домашних животных, укушенных каракуртом. Пастухи рассказывают, что верблюд, которого укусила "черная вдова", стремится залезть в воду и остается там, пока не выздоровеет или пока не погибнет. Но зачем каракурту верблюд? Его яд действует на насекомых, на ящериц - это понятно, надо добывать пищу. При чем же тут парнокопытные?

Академик Садыков рассказал еще одну историю-загадку - про анабазин, аналог никотина. Этот растительный токсин выделили из растения анабазиса, а потом обнаружили в организме муравья. Зачем муравью анабазин? "Нами движет любопытство, - сказал академик. - Без него в науке не подняться выше середняка". Примем в качестве гипотезы, что движимые исключительно любопытством руководители института и создали отдел зоофитотоксинов. Выбор объектов куда как широк, а зачастую уникален. И если разобраться с токсинами, изучить их строение и понять механизм действия, то, может быть, ядам членистоногих удастся найти лечебное применение. А кроме того, можно будет сделать надежные противоядные сыворотки.

Группа исследователей во главе с доктором биологических наук А. А. Ахуновым обнаружила в яде каракурта и выделила в гомогенном виде ферменты - холинэстеразу и кининазу; они есть также в ядах сколопендры, тарантула и других обитателей пустыни (впрочем, кининаза есть и в томатах). Кининаза в организме человека и животных лишает активности кинины - полипептиды с многообразным биологическим действием, регулирующие местный кровоток и проницаемость капилляров. Любопытен сам факт обнаружения кининазы, но еще любопытнее, что ее активность в яде "черной вдовы" значительно выше, чем во всех других природных объектах. Если сравнивать, например, с ядом среднеазиатской гюрзы, то выше в 1400 раз. Столь активные ферменты могут оказаться полезными для установления структуры белков. И вполне возможно, их удастся использовать в медицинских целях. Химическое строение токсинов изучают в лаборатории химии белков и пептидов, которой руководит кандидат химических наук Ш. И. Салихов. В роде Latrodectus, к которому принадлежит "черная вдова", есть и белая ее родственница, а также весьма на нее похожий внешне паук - псевдокаракурт. В яде всех этих пауков найдены токсины одной и той же структуры, но содержатся они в разных количествах, и больше всего их в железах "черной вдовы". Из-за этого она особенно опасна.

Давно уже было высказано предположение, рассказывает руководитель лаборатории физикохимии макромолекул кандидат физико-математических наук Т. Ф. Арипов, что токсин, взаимодействуя с биологической мембраной, как бы погружается в ее гидрофобную область. В лаборатории это подтверждено. Молекулы токсина метят спиновыми метками, вносят на поверхность мембраны и снимают спектр ЭПР - электронно-парамагнитного резонанса. Его расшифровка позволяет судить о том, осталась ли молекула на поверхности или же, раздвинув цепочки липидов, пробилась в мембрану. Оказывается, раздвигает и пробивается. Если же знать заранее аминокислотный состав белкового токсина и его молекулярную массу, если определить форму молекулы, то можно предсказать, насколько раздвинутся липидные цепи под натиском токсина.

Но зачем, спрашивается, надо это знать - опять из любопытства? Если хотите, да. Разве не любопытно понять, каким образом проходят внутрь клетки лекарства? Но если ставить эксперимент на лекарствах, то ключевые моменты проникновения можно и проглядеть. А с токсинами картина наглядная: они лезут в клетку напролом. Как это происходит, каковы механизмы электрофизиологической активности токсинов, можно ли усилить или ослабить их действие - всем этим занимается группа низкомолекулярных токсинов во главе с кандидатом химических наук А. А. Садыковым.

...А работать с каракуртом несладко. Пауков отлавливают работники Среднеазиатского зонального зоокомбината. Эту добычу приходится брать пинцетом, извлекать яд шпателем. И яда-то по 30 микрограммов от каждой вдовушки. Вот и проходят они сотнями через руки исследователей. Хотя со стороны глядеть страшновато, научные сотрудники уже навострились и обходятся с каракуртами запанибрата. Но случайная встреча с каракуртом в чистом поле опасна.

Попутно с изучением тонких механизмов и созданием шеститомной монографии о природных токсинах исследователи ташкентского ИБОХа и нескольких других институтов уже создали сыворотку против укуса белого каракурта. Скоро, надо надеяться, придет очередь и черной вдовы. А тем временем в институте изучают ее заклятого врага - осу-пампиллу: чтобы выяснить, не удастся ли чисто биологическим путем свести природную популяцию каракуртов к минимуму...

"Мы пляшем от фундаментальной научной печки, - заметил как-то академик Садыков, - но не упустим своего шанса внедрить что можно. Это относится не только к хлопчатнику и лечебным сывороткам..."

В институтских лабораториях мы не раз слышали о полезных услугах недавно созданного подразделения, которое называют изотопным блоком. Когда разрабатывали фармакопейную форму госсипола, то для изучения фармакокинетики в госсипол ввели радиоактивный углерод-14. Встал вопрос о миграции врагов хлопковой совки - их пометили йодом-125. И так далее: то одна лаборатория, то другая спускает заказы изотопному блоку, там их быстро и квалифицированно выполняют, а в промежутках между этой важной работой еще делают кое-что на сторону, пополняя институтский бюджет.

Ввести изотопную метку в молекулу физиологически активного соединения совсем не просто, и делается это, конечно же, вовсе не иголкой. Однако процедура достаточно рутинная, чуть ли не поточно-серийная. К тому же есть Всесоюзное объединение "Изотоп", так что, видимо, институтскому блоку хватает работы просто потому, что кое-что пока в дефиците и для бесперебойной работы лучше иметь натуральное хозяйство...

Оказывается, все не так. Руководитель группы радиохимических методов исследований кандидат биологических наук А. А. Таканаев разъясняет, что объединение "Изотоп" выпускает многочисленные полупродукты, органические кислоты и спирты, например, но не тонкие препараты для биохимических исследований. К тому же эти препараты нужны в мизерных количествах. Сегодня ИБОХу требуется госсипол с меткой, завтра - другой полифенол, потом алкалоид. Даже если объединение примет заказ, то выполнит его, пожалуй, когда надобность уже отпадет. Не в последнюю очередь потому, что такой синтез, даже если известен его принцип, отнюдь не рутинное дело. Возьмем, к примеру, биогенный амин декаметоний, с которым много работали в институте. Есть классический синтез, ясно, как ввести метку - через спирты: радиоактивный углерод попадает в тот или иной конец десятизвенной цепочки. Однако для исследований миграции амина в организме это не годится. При первом же превращении у декаметония будут отщеплены концевые группы, те самые, где метка, и все труды впустую. Нет, надо загнать меченый атом в середину молекулы, а для верности пометить метильные группы тритием - вот тогда будет толк.

На такие синтезы уходят месяцы, и при нынешних ценах они часто оказываются нерентабельными. Для хозрасчета выгоднее грубый синтез...

Препарат вроде декаметония стоит за границей около 10 тысяч долларов за милликюри. Более активный препарат, с двумя метками вместо одной, институт продает по действующим расценкам за несколько сот рублей. Все-таки для сверхсложных препаратов нужны какие-то иные методы ценообразования или хотя бы оценки экономического эффекта. Пока сотрудники изотопного блока делают тонкие и сверхтонкие синтезы для многих институтов если не из чистого альтруизма, то за явно неадекватную плату. А препараты очень нужны: для того, чтобы следить за превращением лекарственных препаратов в организме; для изучения работы ферментов; для радиоиммунного анализа, едва ли не самого тонкого из существующих на сегодняшний день, для определения гепарина в крови - радиометоды позволяют сделать это за несколько секунд. И для многого другого.

Работа изотопного блока тоже вплетена в хлопковые дела. Госсипол и полифенолы уже были упомянуты; вот еще связующая ниточка.

Синтетические феромоны позволяют точно определять время для выпуска врагов хлопковой совки. Но сколько их выпускать?

Нынешние рекомендации не позволяют сказать точно, где и в каком количестве надо отправлять на хлопковые поля габробракона, трихограмм и трихопоруса. Но всегда же хочется подстраховаться, чтоб было наверняка, иначе и перерасход полезных насекомых, и неоправданные затраты труда...

Насекомых кормят смесью из меченых аминокислот и Сахаров и выпускают в поле. Поначалу радиохимики отлавливали габробраконов сачками, отделяли меченых от немеченых, чтобы определить пути и скорость миграции (в конечном счете эти характеристики решающие для точного выбора числа и места выпуска энтомофагов, врагов вредных насекомых). Но такой отлов оказался не очень эффективным: слишком уж малы и подвижны эти энтомофаги.

Тогда исследователи приняли другое решение: испытывать на содержание изотопной метки не габробракона или трихограмму, а их жертвы - гусениц или яйца той же совки. Ведь какое-то количество изотопа, пусть и малое, перейдет в тело жертвы, а приборы достаточно чувствительны, чтобы обнаружить и эти ничтожные примеси, оставшиеся в обездвиженной хлопковой совке после нападения врага.

До недавнего времени на хлопковых (а также томатных) полях габробраконов выпускали на расстоянии около 30 метров. Хотя каждый стоит только 2 копейки, но общее их число таково, что счет идет на многие миллионы... Результаты, полученные ташкентскими радиохимиками, свидетельствуют о том, что расстояние можно увеличить до 200-300 метров и снизить затраты труда в несколько раз. В расчете на гектар это удешевляет обработку на рубль, но за сезон шесть обработок, и под защитой габробракона - сотни тысяч гектаров. Словом, если в республиках Средней Азии этот способ получит широкое распространение, то экономический эффект составит около 5 миллионов рублей.

Но это - в ближайшем будущем. А как сейчас обстоят дела с экономическими показателями в академическом институте?

Перед отъездом из Ташкента мы побывали на заседании, посвященном научным и хозяйственным итогам деятельности института. Докладывал заместитель директора А. А. Ахунов. И мы вновь услышали знакомые слова: "госсипол", "листья хлопчатника", "наработанные граммы феромона" и "милликюри меченых холинорецепторов", "токсины", "хлоропласт", алкалоиды, полученные из ежовника безлистного. Один из этих алкалоидов - уже упоминавшийся нами анабазин - известен многие годы, но лишь недавно в лаборатории фармакологии (ею руководит доктор медицинских наук С. Н. Насиров) у него обнаружено полезнейшее свойство: анабазин помогает отвыкнуть от курения, препарат на основе этого алкалоида выпускается в больших количествах.

После каждого результата назывался экономический эффект. Анабазин-гидрохлорид - полмиллиона; линимент госсипола, который готовят на химико-фармацевтическом заводе в Лубнах, - 200 тысяч; нейротоксины для изучения передачи нервного импульса - более 3 миллионов (меньше покупаем за границей); иммунодепрессант батриден - около миллиона. И еще - пятьсот статей, пять монографий, лечебный эффект, социальный эффект, и опять - сотни тысяч... В общем, только за год почти 15 миллионов рублей, отдача на рубль затрат - как минимум три с полтиной.

Потом выступали завлабы, хозяйственники, экономисты, ученые из других институтов, руководители отделов академии. Говорили одобрительно о фундаментальности и о выходе в практику. Один из академиков-секретарей даже посоветовал попробовать госсипол против ишемической болезни сердца и цирроза печени. А потом выступил директор и стал говорить о том, что надо сильнее налегать на теорию, потому что без нее не будет не только рублей, но и копеек. А с другой стороны, внедрять надо быстрее и энергичнее, ибо уже запасенное и накопленное в научном плане могло бы дать гораздо больше, будь при институте внедренческие бригады на паях с заинтересованными министерствами.

На том и закончили: последнее слово за учителем.

Когда книга уже ушла в набор, пришло сообщение о смерти академика Садыкова. После себя он оставил институт, идеи, учеников.