Глава четырнадцатая

Корабли расставались в Дакаре. "Скальдис" шел в Экваториальную Африку - искать груз, чтобы не возвращаться в Европу пустым. "Эли Монье" вместе с капитаном Кусто и его друзьями направлялся к необитаемым островам Сальведла. Там Кусто хотел снять фильм о подводной жизни.

А Пиккар в эти дни был молчалив и выглядел озабоченным. Денег почти уже не осталось - их не хватало не только на самолет, но даже и на пассажирское судно. Еще недавно целая флотилия кораблей была у него в подчинении, а теперь, сидя на берегу, он раздумывает, как бы вернуться домой.

Жака волновали заботы отца, но он не мог ничего придумать, чтобы успокоить его. Жак понимал, что отец уже стар - седьмой десяток это не шутка, ему тяжело все нести одному - все эти заботы и хлопоты, которые неизбежны в каждой большой экспедиции, Пора уж ему, Жаку Пиккару, встать рядом с отцом и разделить его трудности.

Помощь пришла неожиданно, и как нельзя более вовремя. Французские власти в Дакаре оплатили дорогу, и Пиккар вместе с одиннадцатью другими участниками своей экспедиции погрузился на борт самолета, вылетавшего поздним рейсом в Париж.

Была глубокая ночь, в салоне, освещенном тусклым желтоватым светом, все давно спали. Жак, сидевший рядом с отцом, дремал, свесив голову на плечо и вытянув ноги в проход между креслами. "Мальчику очень неудобно сидеть, - подумал Пиккар. - Наверное, он очень устал в экспедиции. Хотя теперь он уж не мальчик. Он стал мужчиной, мой Жак. Как быстро и незаметно это случилось. Да и вся жизнь человека проходит так быстро, почти стремительно. Но только в старости это можно по-настоящему понять и прочувствовать. Только тогда понимаешь, сколь скоротечно и неумолимо время..."

Профессор долго не мог уснуть. В голове роились назойливо мысли, мешавшие отвлечься, осознать наконец, что все позади, экспедиция кончилась, больше не будет таких волнующих, наполненных напряженным ожиданием дней.

Не будет... Нет, невозможно. Жизнь для него тогда сразу утратит смысл. Он не способен замкнуться дома или даже в лаборатории, ему обязательно нужно быть рядом с людьми, которые, как и он сам, стремятся куда-то, которым неведом покой, которые презирают удовлетворенность и благодушие. Нет, он никогда не осуждал тех, кто мог зарыться в стенах лаборатории, отрешившись от всех иных дел, кроме одного, самого главного - без таких людей, вероятно, не может развиваться наука - ей необходимы сподвижники, люди увлеченные, преданные. Да и сам он, если отдавался делу, то весь, целиком. Но он не мог вести жизнь затворника. Его, как и в детстве, неудержимо влекли небо и море. Он не забыл, шестидесятипятилетний профессор Пиккар, о чем мечтал десятилетний мальчик, носивший такое же имя.

Пиккар заглянул в иллюминатор самолета, но ничего не увидел - земля растворилась во тьме, как дно океана в глубоких водах. Луна не красила ночь, и лишь звезды отметили небо - не будь их, его бы не отличить от земли. "А вот эта яркая звезда, даже пятно, - это Меркурий, - думал Пиккар. - В Европе его никогда не увидишь столь ярким. Пусть он принесет мне удачу".

Но удача долго обходила его стороной. У него уже почти был готов проект другого батискафа, который не надо поднимать на борт корабля, который может на буксире следовать за своим судном-базой. Но на этот раз фонд, уже трижды выручавший его, вынужден был поумерить щедрость: газеты обвинили его руководителей в том, что они "вкладывают средства в заранее обреченное предприятие". Попутно припомнили, что Пиккар иностранец, кроме того, в морском деле мало что понимает, так мыслимое ли дело - субсидировать его авантюру!

Вот какова человеческая благодарность, последовательность. Пока его имя сияло в зените славы, никто в Бельгии не вспоминал, что он иностранец, - еще бы, успех Пиккара можно было считать и успехом науки Бельгии. Первая неудача - неудача неполная, даже частичная, - и все забыто.

И все же в фонде были люди, которые понимали Пиккара и не теряли веры в него. Бельгийцы вступили в переговоры с Французским национальным центром научных исследований и Французским военно- морским флотом с предложением вместе субсидировать строительство батискафа ФНРС-3.

Жак Пиккар, окончивший инженерно-экономический факультет, взял на себя всю организационную сторону дела и принялся курсировать между Брюсселем, Парижем, Тулоном. Впрочем, Жаку, судя по всему, такая работа нравилась; он сам говорил, что его с Францией многое связывало, он любил эту страну, любил и французов, он там воевал.

А во Франции у Пиккаров был верный союзник - капитан Жак-Ив Кусто, который тоже упорно долбил в одно и то же место, уговаривая военно-морское министерство принять участие в строительстве нового подводного корабля.

И вот стронулось. Позади бесконечные поездки, неиссякаемая переписка, официальные визиты, встречи, переговоры. Французы согласились разделить бремя расходов. Но на условиях, буквально связавших Пиккара. Профессор Козине и профессор Пиккар всего лишь "советники". Батискаф после трех погружений переходит в военно-морское ведомство Франции. "...условия моего сотрудничества становились все более и более обременительными, - писал профессор Пиккар, - работы не начинались; положение мое было не из легких". В который уж раз он задавал себе одни и те же вопросы: почему у ученого нет почти никогда возможности работать спокойно? Почему он должен постоянно бороться с рутиной и косностью? Почему перед ним, если он делает действительно что-то новое, обязательно встает стена недоверия? Стена реальная, вполне ощутимая. Неужели так будет всегда?..

Работа в Тулоне над строительством ФНРС-3 шла полным ходом, когда профессор Пиккар получил письмо из Триеста. В письме ему предлагалось начать строительство нового батискафа в качестве главного конструктора и главного физика.

Вот это была удача! Он и надеяться уже перестал, что когда-либо вновь станет самостоятельно руководить строительством батискафа. А этого ему очень хотелось - чувствовать полную свободу, принимать решения и знать, что их никто не оспорит, короче - делать именно то, что он считал нужным. Кроме того, сама идея построить еще один батискаф, как он сам говорил, "показалась чрезвычайно соблазнительной... Исследование больших глубин только выиграет, если вместо одного батискафа в одно и то же время окажутся построенными два".

Работа в Тулоне с самого начала была ему в тягость, он чувствовал себя неуверенно и потому быстро собрался и уехал в Триест, оставив французов самих заканчивать ФНРС-3.

Но почему вдруг Триест? Почему именно этот город проявил столь неожиданное великодушие? Профессор Пиккар догадывался: тут не обошлось без Жака. Как раз в это время Жак жил в Триесте и готовил материал для докторской диссертации, которую он собирался защищать в Женевском университете. Триест был темой его экономической диссертации. Все это профессор Пиккар знал. Но он не знал еще, что в Триесте судьба свела Жака с очень интересным человеком - директором Военного и исторического музея, профессором Энрикесом.

Профессор Энрикес был увлекающийся, порывистый человек, мечтавший увидеть возрождение своего любимого города. Он совершенно серьезно предлагал построить здесь космодром и послать ракету на Луну. А шел, между прочим, всего только 1952 год, до запуска первого в мире спутника оставалось пять лет. Не заразив никого из финансовых деятелей идеей лунного запуска, профессор Энрикес с жаром поддержал мысль Жака Пиккара о батискафе. А батискаф - это вполне возможно, это было всем сразу понятно. Связей в влиятельных кругах у профессора Энрикеса было достаточно. И вот профессор Пиккар получает письмо с приглашением: деньги есть.

Он ехал в Италию со смешанным чувством радости и смутным ощущением неожиданной грусти. Он долго не мог понять, откуда она, потом вдруг понял: он не был в Италии ровно двадцать лет. Двадцать лет с того самого дня, безветренного, солнечного, теперь уже далекого, почти нереального дня, когда его шар второй раз вернулся из стратосферы. Земля Италии приняла его после того путешествия. И вот он снова здесь. Теперь он верил, удача не покинет его.

А в Тулоне работа уже подходила к концу. Капитан Жорж Уо и инженер-механик Пьер Вильм заканчивали строительство ФНРС-3. Уо к тому же назначили вместо Кусто командиром "Эли Монье". Уо недавно болел, он перенес полиомиелит, и врачи запретили ему даже купаться, не то что нырять с аквалангом. Кусто, огорченный таким назначением, помчался искать поддержки к Филиппу Тайе: "Филипп, катастрофа! - всплеснул руками Кусто. - На мое место назначили офицера, которому противопоказано соприкасаться с водой!"

Но Уо и не нужно было соприкасаться с водой. Он хотел пойти за Огюстом Пиккаром - опуститься на дно в батискафе.

Батискаф "Триест", который Пиккары строили, не мог не походить внешне на ФНРС-3. Но поплавки у них были разные - у ФНРС он очень напоминал корпус подводной лодки, увенчанной рубкой, а поплавок "Триеста" Пиккар решил сделать в виде цилиндра. Такая форма дает большую прочность, большую легкость, к тому же он обещал хорошую устойчивость в открытом море. Профессор Пиккар не мог забыть печальную судьбу первого своего батискафа, отлично выдержавшего давление большой глубины и не сумевшего устоять перед натиском шторма.

Гондола "Триеста" была более прочной - каждая из двух ее полусфер выковывалась самым мощным в то время в Европе прессом. Расчеты Пиккара говорили, что его гондолу может сплющить давление, царящее на глубине шестнадцати километров. Такой глубины нет на Земле.

На верфи, где собирали "Триест", Жак Пиккар проводил целые дни - с раннего утра и до позднего вечера. Он сам следил за работой, стараясь ничего не упустить из поля зрения. Он наблюдал буквально за каждым болтом и каждой гайкой, и каждая деталь ставилась на место лишь после того, как он ее осмотрел. Он был не только сосредоточен, но и придирчив, а иначе и быть не могло: этому кораблю они с отцом собирались доверить жизнь.

Огюст Пиккар смотрел на своего молодого, энергичного сына и думал: "Какой же он молодец! Ведь он сам проверил решительно все. Он знает наш аппарат лучше меня. Что бы я делал сейчас, не будь со мной Жака. Какое это счастье, когда сын работает рядом с тобой!"

Только глядя на сына, без устали сновавшего по площадке, Огюст Пиккар чувствовал старость. Но это была не дряхлая, одинокая, безнадежная старость - нет, он просто ощущал груз прожитых лет и все-таки ждал еще чего-то от жизни. Словно жизнь может быть бесконечно щедрой со всеми. Он ждал от жизни, что она отпустит ему время и силы, чтобы совершить еще что-то значительное, и она не обманула его.

Газеты довольно ревниво следили за ходом строительства обоих батискафов. Писали, что вот-вот начнется невиданное соревнование за достижение наибольшей глубины, за установление нового мирового рекорда. Писали, что близится этакая научная "война" батискафов. Пиккар, читая такие сообщения, досадливо морщился. Журналистам, приходившим брать у него интервью, объяснял терпеливо, что лично он ни в каких соревнованиях не участвует и участвовать не собирается и что это французы виноваты в возникшей шумихе. А те, в свою очередь, заявляли, что если конкуренция существует, то уж, во всяком случае, не с их стороны. Подразумевалось, что это профессор Пиккар разжигает излишние страсти.

На самом же деле обе стороны были виноваты одинаково мало. В науке готовилось большое событие, и газеты просто не могли остаться от него в стороне. Уж чего-чего, а чутья газетчикам не занимать.

Как-то раз один из газетчиков пришел на верфь, где собирали "Триест", в надежде узнать о Пиккаре что-нибудь этакое, что позволило бы публике иными глазами взглянуть на профессора. Журналисту рассказали такой эпизод. У одного из рабочих ветром сорвало с головы кепку. Профессор Пиккар поймал ее и, сказав что-то веселое, водрузил владельцу на голову. Случай сам по себе, кажется, ничего и не значащий, но не в Южной Италии, где рабочие не привыкли к таким знакам внимания. Журналист понял, что профессора Пиккара не только уважают, но даже и любят.

И еще был случай, о котором рассказал Жак Пиккар. На верфи, одной из самых крупных в Италии, началась забастовка. Повсюду: у всех ворот и проходов - дежурили пикеты рабочих. И только в цех, где стоял батискаф, комитет разрешил пропускать на работу. Это была дань уважения. Пиккар это понял.

"Триест" спускали на воду 1 августа 1953 года. Весь берег бухты Кастелламмаре-ди-Стабия, прилегающий к территории верфи, был заполнен людьми. Итальянцы собирались сделать из этого события внушительную церемонию - флаги, гимны, речи,

даже специальный молебен. И разумеется, традиционная бутылка шампанского, разбитая о борт корабля.

Пиккар хотел обойтись без всей этой помпезности: спуск на воду всего лишь спуск. Самое главное и самое трудное еще впереди. Но если воспрепятствовать молебну он так и не мог ("это просто невозможно, синьор профессор!"), то уж против шампанского он решительно воспротивился.

- Но почему же, синьор профессор? Ведь так всегда делают все.

- Извините, - ответил профессор Пиккар, - но я никогда не мог понять, какая может существовать связь между осколками стекла и кораблем, которому желают счастливого будущего.

Первое погружение "Триеста" разочаровало тех, кто ждал рекорда: гондола его касалась дна, а флагшток выглядывал из воды. Глубина в этом месте бухты была чуть более восьми метров. Пиккар хотел проверить работу разных систем, герметичность гондолы, уточнить вес балласта. Все в полном порядке.

Через две недели после церемонии спуска на воду буксир отвел "Триест" в открытое море и остановил над глубиной в сорок метров. Глубина небольшая даже для аквалангистов, но спешить в таком деле было непозволительно, и Пиккар проводил испытания спокойно и расчетливо.

Профессор спустился на борт катера, который через несколько минут уже подходил к батискафу. Море было недвижно, и батискаф стоял совершенно спокойно. Возле входной шахты отца ждал Жак - он с самого начала оставался на палубе подводного корабля. Они открыли верхний люк шахты и по вертикальному трапу спустились в вестибюль батискафа. Здесь им преградила путь крышка второго люка, ведущего уже прямо в гондолу. Жак откинул ее - для отца она

была слишком тяжелой, и они друг за другом пролезли внутрь.

Гондола висела на глубине около пяти метров от поверхности моря, воды здесь были светлы и чисты, и ясный голубой свет, сочившийся в оба иллюминатора, заставил старого профессора вновь вспомнить о "Наутилусе". А ведь было время еще недавно, когда он почти уже не верил, что снова увидит этот чудесный свет теплого моря. И на этот раз рядом с ним Жак.

"Что ж, Жак по праву заслужил свое место в "Триесте", - думал профессор. - Это ему я во многом обязан этой минутой. Вряд ли я один сумел бы довести все до конца. Да я бы, наверное, без Жака и не смог бы начать. Какое же это счастье, что тридцать лет назад судьба подарила мне сына".

Жак смотрел на отца и, словно читая мысли, улыбался ему. Казалось, он понимал те мысли и чувства, которые испытывал в этот момент старый Пиккар.

- Ну что, отец, - спросил Жак, - пора начинать погружение?

Он взял телефонную трубку и отдал на буксир приказание. Через несколько минут они услышали, как в шахту батискафа шумным потоком ворвалась вода. Еще немного, и им доложили с поверхности: "Шахта наполнена".

- Открыть клапаны водяных балластных цистерн! - скомандовал Жак.

Батискаф чуть дрогнул и немного вошел в море. Но он еще был очень легок.

- Добавить двадцать мешков балласта! - передал приказание Жак.

"Триест", медленно оседая, стал уходить в глубину. Но вскоре спуск прекратился, батискаф вошел в холодный слой воды, и теперь гидронавтам предстояло ждать, когда охладится бензин в поплавке, или, презрев ожидание, подняться и взять побольше балласта. Пиккары решили подняться. Так будет быстрее и надежнее.

Наконец они увидели дно. Оно появилось неожиданно быстро и оказалось удивительно хорошо видимым. Даже сейчас, когда день клонился к концу, солнечные лучи отлично высвечивали дно, и Пиккарам незачем было включать прожектор. Море пустынно здесь, лишь кое-где можно увидеть неровности, а так - гладкое песчаное дно.

Батискаф плавно несло подводным течением, иногда гондола слегка задевала дно. Раздавался негромкий скрежет песка о металл, и со дна вздымалось мутное облако.

- Что вы видите? - спросили их сверху.

- Только песок. Пустую раковину, - сообщил в трубку Жак.

Отец не отрываясь смотрел в иллюминатор, словно в надежде увидеть сокровища, оставленные со времени последнего посещения капитана Немо... Но нет тут сокровищ. Вот разве что огромная анемона лимонного цвета, лениво шевелящая щупальцами.

"Как она красива сейчас, - думал профессор, - на этом зеленовато-голубом фоне дна! Какие здесь яркие, неожиданно сочные краски! Если бы их увидел художник..."

Когда "Триест" всплыл на поверхность и Пиккары поднялись на буксир, их окружили журналисты, засыпая вопросами:

- Скажите, профессор, что вы там видели? - Они прекрасно слышали весь разговор по телефону, но все равно надо было услышать ответ профессора.

- Профессор, вам попадались фосфоресцирующие рыбы?

- Нет ли на дне старых амфор? Неужели вы их не видели?

- А затонувшие римские города? Вы видели на дне их следы?

Последний вопрос мог только показаться наивным - ведь Кастелламмаре построен как раз там, где когда-то стояла шумная Стабия. Огонь, лава и пепел Везувия уничтожили этот город вместе с Помпеей и Геркуланумом. Так что на дне вполне могли остаться следы их. Только, конечно же, не так далеко от берега.

Жак позже рассказывал, что на другой день в итальянских газетах появились интервью, где говорилось, что Пиккары увидели на дне "мириады разнообразных раковин и фосфоресцирующих рыб".

Из этих же газет отец с сыном узнали, что в один с ними день, 14 августа 1953 года, совершил погружение французский батискаф ФНРС-3. Жорж Уо и Пьер Вильм опустились на 2100 метров и побили достижение Отиса Бартона.

Огюст Пиккар отдал им не только свою идею, но и свой батискаф - ведь это он его выдумал, он его проектировал, и он начал строить его, и вот теперь он же, Огюст Пиккар, должен был их догонять.

Наверное, в те минуты старый профессор испытал какую-то горечь... Конечно, он ни за что не признался бы в том даже сыну, даже себе. Впрочем, он не собирался покинуть арену борьбы. Он еще не сказал своего последнего слова. У него был "Триест". У него был сын Жак. У него была надежда, и у него была вера в успех.