Глава пятнадцатая

Этот старик, который уже вплотную подошел к рубежу в семьдесят лет, никак не хотел признать себя побежденным. Он отвергал самую мысль о том, что все в его жизни лучшее уже позади, и больше того, что он сделал, ему не добиться. Вероятно, он и не думал об этом. Просто он ощущал в себе еще достаточно сил, чтобы работать, чтобы не помышлять о времени, когда ему останется только одно: уйти на покой.

Многие люди - Пиккар это видел - быстро дряхлели, едва оставляли работу. Это только сначала казалось им - вот когда придет наконец долгожданный, заслуженный отдых, тогда и начнется спокойная, почти беззаботная жизнь, и можно будет целиком посвятить время себе самому, заняться тем, о чем прежде мечталось.

Нет, все это иллюзия. Человек, всю жизнь проживший в труде, уже не может обойтись без него. Жизнь, словно бы раз навсегда сообщив человеку скорость, движение, уже не позволит ему отойти в сторону, остановиться. Те, кто пытался покинуть орбиту движения, тот обречен, тот должен угаснуть.

Думал ли обо всем этом профессор Пиккар? Может быть - да, может быть - нет. Он не любил делиться сомнениями. Он считал, что у каждого человека и без того достаточно своих забот и сомнений, чтобы он мог нести еще чьи-то. Каждый должен сам понять себя и найти правильный выход. А если ты не сумеешь сделать это, то кто же тебе подскажет его? Кто знает тебя лучше, чем знаешь ты сам?

Огюст Пиккар понимал, что уже многое сделал - он изобрел стратостат и поднялся на нем в стратосферу. Он изобрел батискаф и опустился на нем на дно океана. И если достигнутая высота в стратосфере принесла ему чувство полного удовлетворения, то батискаф пока еще только разжег желание опуститься на ту глубину, на которую его аппарат был способен.

Все-таки, что бы он там ни говорил, ему очень хотелось превзойти достижение французов в батискафе, который он оставил в Тулоне. Пусть ради принципа, но все же хотелось.

После испытаний в Неаполитанском заливе профессор Пиккар убедился в надежности своего аппарата, теперь он был готов к большим погружениям.

В это время его заботил только один вопрос: какую глубину выбрать для первого серьезного испытания? Неподалеку от острова Капри на дне моря есть впадина - глубина там 1100 метров. Можно вывести батискаф дальше в открытое море, к острову Понца, там дно глубже - 3600 метров отделяют его от поверхности. Собственно говоря, это самое глубокое место Тирренского моря.

Пиккар мог пойти сразу к острову Понца, но предпочел направиться к Капри. Кажется, ему не хотелось, чтобы его экспедиция выглядела погоней за батискафом французов. Уж очень ему не нравился шум, поднятый прессой.

К вечеру 25 августа буксир вывел "Триест" из бухты Кастелламмаре и взял курс на Капри. В дороге к каравану присоединился итальянский военный корвет "Феникс", который должен был охранять зону погружений "Триеста" от вторжения посторонних судов, ибо никто, даже сам профессор Пиккар, не мог предсказать, в каком именно месте всплывет батискаф. Это было бы настоящей катастрофой для обоих судов, если бы, поднимаясь, батискаф напоролся на днище проходящего корабля. Поплавок "Триеста" непременно разрушился бы, бензин вытек в море, и гондола весом в двадцать две тонны буквально камнем пошла бы на дно. Вот почему профессор Пиккар настойчиво просил в итальянском адмиралтействе корабль сопровождения.

Неизвестно, как журналисты узнали о том, что именно "Феникс" пойдет в экспедицию, но на его борт набилось пятьдесят репортеров.

А во время спуска начались неполадки. Водолаз задел аквалангом самое слабое место в системе сбрасывания, и две или три тонны дроби ссыпались в воду. Потом оказалось, что один из двух бункеров с балластом из-за этой случайной аварии работать не будет, и Пиккар уже собрался отменить в этот день погружение, как Жак предложил выход, позволяющий спускаться со сломанным бункером.

И вот они с сыном вновь спускаются по узкой шахте в гондолу, вновь глухо ударяет металл о металл - закрывается 160-килограммовая крышка люка гондолы, и сразу становится поразительно тихо. Еще несколько минут, и батискаф устремился к далекому дну.

Профессор Огюст Пиккар: "Меня часто спрашивают, о чем я думал в такие минуты? Ни мой сын, ни я не ожидали какого-либо несчастья. Но тем не менее все же надо сознаться, что меркнущий день, в то время, как стрелки манометров показывают возрастающее давление, некоторым образом влияет на настроение. Мы были совершенно уверены, что после сумерек и ночи снова наступит день. К этому все человечество привыкло, присутствуя при смене дня и ночи сотни миллионов раз. Но до настоящего времени можно было по пальцам сосчитать тех, кто поднялся из подводного царства мрака".

Он был абсолютно спокоен, Огюст Пиккар, потому что не сомневался в расчетах, потому что верил в "Триест", потому что верил в незыблемость закона природы, открытого стариком Архимедом в тот самый момент, когда он сидел в мраморной ванне.

Сколько поколений людей сменилось на земле с той поры, когда жил Архимед, сколько поколений ученых привычно вооружались его великим законом, но, пожалуй, никто еще так полно не использовал этот закон, как профессор Пиккар. По закону Архимеда он рассчитывал оболочку своего стратостата, по нему же рассчитал батискаф. Ключом к двум стихиям стал для Пиккара этот древний закон. Более полно использовать его на нашей планете, кажется, уже невозможно.

Профессор Огюст Пиккар: "Вначале в иллюминаторы еще проникал день, и мы свободно могли различать предметы, находящиеся в гондоле. Потом постепенно начал сгущаться мрак. Видны только иллюминаторы : серо-голубые диски диаметром десять сантиметров. Краски медленно-медленно сгущались...

Все стало серым, потом темно-серым, наконец черным..."

Манометры показывают глубину в 800 метров, 900, 1000... Луч прожектора нацелен вниз, где вот-вот должно показаться дно. Жак, согнувшись - никто из них не мог встать в гондоле во весь рост, - стоял возле иллюминатора. Глядя на сына, Пиккар вспомнил, как однажды, еще в Чикаго, Уильям Биб предложил ему залезть в батисферу. Пиккар не без труда забрался в нее и поразился внутренней тесноте. Внутренний диаметр батисферы был всего 1,37 метра, и Пиккар мог лишь сидеть в ней, не в состоянии даже вытянуть ноги. Он удивился, как в ней устраивался высокий Биб, да еще вместе с ним Бартон.

Выбравшись из батисферы, Пиккар спросил Биба об этом. Тот ответил: "Уверяю вас, профессор, в батисфере я прекрасно себя чувствую!" Пиккар подумал на секунду о том, что это значит "прекрасно": много часов подряд сидеть в одной и той же позе, скрючившись, и не иметь возможности выпрямиться. В "Триесте" в этом отношении, можно считать, полный комфорт: внутренний диаметр гондолы два метра. Только такому гиганту, как Жак, в ней тесновато. Он и сам-то ростом под два метра.

- Держись! - неожиданно крикнул Жак. Он увидел, как внезапно и быстро под ними возникло дно. Жак думал, что удар получится сильным и резким, а батискаф мягко и упруго, как нож в холодное масло, вошел в толстый слой ила. Гондола, кажется, почти целиком погрузилась в него вместе с иллюминаторами. Опускаясь, они мечтали увидеть редких рыб, интересное дно, все-таки человек здесь никогда не видел его, и вот теперь получили: иллюминаторы залеплены илом...

Через пятнадцать минут Жак повернул выключатель, открывая единственный действующий бункер с балластом. Наступила гнетущая тишина. Ни звука не доносилось в гондолу извне. "Настоящее молчание могилы, - невольно подумал профессор. - Впрочем, положение еще не внушает тревоги. Дробь высыпается слишком медленно".

Видимо, все-таки батискаф крепко засел в иле. Отец и сын переглянулись - каждый хотел успокоить себя, увидев спокойствие другого.

- Ничего, Жак, - сказал отец, - мы ведь сможем сбросить и весь второй бункер, не открывая его. Мы здесь не останемся.

- Я и не думал об этом, отец. Просто обидно, что мы ничего не увидели...

Внезапно "Триест" дрогнул, наклонился вперед, ил перед иллюминатором заструился вместе с водой, и гидронавты почувствовали, что батискаф поднимается. Когда облако ила осталось внизу, профессор, заглянув в иллюминатор, увидел, что дно уже далеко.

Они выключили прожектор и остались в полной тьме, лишь изредка в поле их зрения попадали светящиеся рыбы, а так беспросветная мгла, полная тишина и, кажется, неподвижность - так плавно шел вверх батискаф.

И вот наконец море вокруг них посветлело. Оно делалось светло-серым, потом - синим, потом - голубым. Когда батискаф стал покачиваться, они поняли, что уже достигли поверхности.

Буксир и корвет смогли подойти к батискафу очень близко - море было почти спокойно, и Пиккары, выйдя из шахты, увидели, что все люди собрались на том борту, с которого был лучше виден "Триест".

Едва отец с сыном поднялись на борт буксирного судна, их засыпали вопросами репортеры. Всех волновало в основном только одно:

- На какой глубине вы были, профессор?

- Мы опустились на 1080 метров, - ответил Пиккар.

- Чем вы можете доказать это? - крикнул один журналист.

Пиккар, честно говоря, не ожидал такого вопроса. Ему и в голову не приходило, что кто-то мог сомневаться. Конечно, он мог попросить скептика залезть в гондолу "Триеста" и самому убедиться, взглянув на счетчики, которые перед спуском запломбировал морской офицер.

Пиккар улыбнулся, поймав себя на мысли, что ему очень хочется послать этого человека туда, откуда он только что поднялся, чтобы тот своими глазами увидел след, оставленный на иле гондолой "Триеста".

В этот момент к Пиккару подошел водолаз Бюше. В руке он держал комок серо-голубой глины. Показывая ее журналистам, Бюше сказал:

- Я соскреб ее с днища гондолы.

Лучшего доказательства для журналистов невозможно было придумать. Пиккар пожал руку Бюше.

И, как всегда, несколько новых любопытных подробностей о своем погружении профессор Пиккар узнал из газет. Он узнал, например, что вместе с сыном чудом спасся от гибели, что, оказывается, один из отсеков "Триеста" дал течь, батискаф стал быстро терять бензин, и если бы они поспешно не сбросили весь балласт, то уж вряд ли поднялись бы.

"Нет, все-таки в высшей степени любопытно читать о себе в газетах, - не без раздражения думал Пиккар. - Столько нового и интересного можно узнать. Как это только у них получается..."

Он понимал, что вряд ли его коллеги с полным доверием отнесутся к таким сообщениям, но все остальные воспримут эти небылицы как должное. Вот ведь, совсем недавно в беседе с одним итальянским журналистом он сказал, что с его точки зрения батискаф ФНРС-3 имеет некоторые конструктивные недостатки. А напечатано было - "серьезные". Французы возмущались, узнав об этом: ведь это же он, профессор Пиккар, в конце концов, конструировал ФНРС-3! И это накануне самых ответственных погружений! А чуть позже он совершил действительно непонятное: взял и написал письмо во французское министерство морского флота о необходимости рентгенографически проверить однородность металла гондолы.

Конечно, логичнее всего было объяснить появление этого письма вполне естественным желанием Пиккара оградить будущий экипаж батискафа от всяких случайностей, но Уо и Вильм, уже готовые к спускам, подумали, что профессор решил на всякий случай застраховать и себя - ведь это он автор конструкции. Он знал, что его письмо отсрочит погружение ФНРС-3, заставит понервничать Уо и Вильма, - и все равно написал.

Вильм позже рассказывал, что письмо Пиккара произвело переполох в министерстве, откуда прислали комиссию, заставили сделать тщательный рентгеноанализ и действительно обнаружили кое-какие пустоты.

Наверное, было бы лучше, если бы он не отправил это письмо. По крайней мере, не стали бы говорить, что он сделал такой шаг, чтобы не дать французам выйти вперед.

А как было на самом деле? Хотел он или не хотел помешать - и это вышло совершенно непреднамеренно? Кто теперь сможет ответить... Но, зная Пиккара, зная его честность и добросовестность, можно поверить: он и не думал о том, чтобы затормозить испытания ФНРС-3. Уж очень это на него не похоже.

Что ему мелкая житейская суета? У него свой путь и своя цель.

Он никогда не сворачивал со своего пути и никогда не изменял своей цели.

Как-то вскоре после того погружения неподалеку от Капри Огюст Пиккар сказал сыну:

- Ну вот, Жак... Еще один раз мы опустимся вместе... Знаешь, оказывается, я стал слишком стар...