Глава X. Первые уроки

Кабинет первого секретаря обкома партии Широкова Василия Романовича. За столом сидит хозяин кабинета. Входит секретарь обкома по идеологии Стрешнев Иван Петрович.

Стрешнев. Вызывал, Василий Романович?

Широков. Пригласил.

Стрешнев. Что же не сам позвонил? Неужто теперь через секретаря общаться будем? Хотя и передвинули меня со второго, но секретарем-то оставили. Все равно в одной упряжке нам с тобой бегать, Василий Романович.

Широков. Ты знаешь, Иван Петрович, чего там крутить- не я тебя оставил. Москва указала. Но работать вместе. Это ты верно говоришь.

Стрешнев. То-то и оно, что вместе.

Широков. Я тебя не по этому вопросу пригласил. Разобраться хочу.

Стрешнев. В ком разобраться - во мне, что ли?

Широков. Да не в тебе. Не в тебе! В ситуации. Кто-то, понимаешь, все пишет и пишет в Москву. Двенадцать анонимок. Двенадцать!

Стрешнев. Что же их тебе-то пересылают? Странно. Вроде время анонимок кончилось. Гласность. Каждый говорить может открыто, что в голову придет. Это раньше по каждой анонимке комиссию создавали. Не помню случая, чтобы не было полдюжины комиссий в какой-то момент. То завод проверяют, то институт, то торг. И все норовили вопрос на бюро обкома вытащить.

Широков. Так кто же это сейчас-то анонимками стреляет? А, Иван Петрович, кому это неможется?

Стрешнев. Ты что это на меня глядишь? Неужто меня подозреваешь, Василий Романович?!

Широков. Не ты - из окружения твоего люди могут горючее подкидывать.

Стрешнев. Да что ты, Василий, что ты? Совсем тебя дела наши замордовали! Как можешь думать? Окружение... Да они сейчас меня за версту обходят, только бы к тебе прилепиться. Видят, куда ветер дует. Окружение... С такими ни окружать, ни из окружения выходить... Конечно, пишут обиженные. Кого-то сместил или понизил. А многие загодя пишут.

Широков (улыбаясь едко). А ты что же, Ваня, не стал писать, когда я о тебе перед центром вопрос поставил?

Стрешнев (в тон). А чего мне писать, Вася? Ну, понизили меня - из вторых секретарей на идеологию поставили. Чего тут плохого? Это дело мне близкое. Если хочешь знать, мне другое обидным показалось. Куратор наш в Москве во время встречи сказал: "Даем, мол, тебе, Иван Петрович, шанс поработать во время перестройки. А уж не выйдет - не обессудь, придется с партийной работой расстаться навсегда". Вот я и сижу здесь на эксперименте, как кролик перед удавом.

Широков. Это я, что ли, удав?

Стрешнев. Выходит, что ты, Василий Романович. А кто же другой о результатах испытательного срока докладывать будет?

Широков. Вот ты как понял? Затаился? Или тоже дневничок завел и - день за днем все мои промахи фиксируешь?

Стрешнев. Или в самом деле на меня грешишь, Василий?

Широков. Честно говоря, на тебя - нет. Если бы ты анонимку сотворил, для меня бы это вроде как небо упало, птицы перестали летать и рыбы перестали плавать. Нет, на тебя не грешу, Иван.

Стрешнев. И на том спасибо, Василий Романович.

Широков. Москву я тоже не понимаю. Говорят - осуществляй крутую перестройку. Значит, неизбежно жалобы пойдут. Как преодолевать сопротивление и не задеть никого? Значит, там и относиться должны соответственно, по-новому.

Стрешнев. Ты бы им сказал, как Пушкин, когда его травили анонимками: если кто-нибудь плюнет на мое платье, так это дело камердинера вычистить платье, а не мое.

Широков. Я тоже однажды сослался, правда на Бомарше, а не на Пушкина. Пошутил даже, сейчас неловко вспоминать. Мол, недавно его биографию читал, его тоже все время анонимками донимали. Так вот, министр тогдашний ему письмо прислал: господин Бомарше, мы достаточно цивилизованные люди, чтобы не обращать внимания на анонимные письма. Это в XVIII веке было.

Стрешнев. Остроумно. Но почему неловко вспоминать? Или случилось что?

Широков. Случилось. Такое случилось, что не знаю, как и начать разговор.

Стрешнев. Начни с любого конца. Чего со мной-то дипломатию разводить? Я и так чувствую, ты из колеи выбит?

Широков (встает, взволнованно ходит). "Выбит" - это ты верно заметил: не тем даже, что пишут на меня. Что в организациях критикуют, не понимают-вот что страшно. Неужели не видят, что я только о деле, о людях думаю? Что я ломаю ту стену, которая им до сих пор жить не дает?

Стрешнев. Ты всерьез моим мнением интересуешься? Или так, мыслями вслух делишься?

Широков. Не интересовался - не позвал бы. Что ни говори - двадцать лет друг друга знаем.

Стрешнев. Значит, не иссяк родничок чувств человеческих, а, Вася? Да не о том речь. Вопрос ты поднимаешь важный. Может быть, главный вопрос. Ты думаешь, для меня все так просто прошло? Или не вижу, что в стране происходит? Или меня совесть партийная не мучает? Какие вопросы партия поднимает! Как откровенно, как остро! Когда это было? Нет, Вася! Я тоже ночей не сплю. Все думаю -в чем прав, в чем не прав. Как дальше работать, как жить. Тут дело не в шансе, мне отпущенном. Чувствую - либо сломаюсь, либо выйду на другую стезю.

Широков (останавливается). Почему так приняли меня? Или это сопротивление не мне, а всему новому курсу? Говори откровенно!

Стрешнев. Да не курсу, конечно. Недовольны многие. В какую организацию ни приедешь -критика, критика, раздражение.

Широков. Недовольны прошлым?

Стрешнев. Прошлым, но не только - настоящим тоже.

Широков. Чем же?

Стрешнев. Ну вот, говорят, новый у нас скоро год сидит. А чего добился? Какие перемены?

Широков. Какие? Треть кадров сменили. С коррупцией, бюрократизмом ведем борьбу беспощадно. Общественность подняли. Что же, люди это не видят? Не ценят?

Стрешнев. Видят и ценят. Но ведь и с кадрами не все благополучно. Ко мне сейчас писатели приходят, жалуются. Обком поддержал избрание нового председателя Союза области.

Широков. Ну, так они же сами революцию устроили. Мы только навстречу пошли.

Стрешнев. Верно. Но собак на нас все равно вешают.

Широков. А что там еще?

Стрешнев. Шило на мыло, говорят, поменяли. Только и делает, что свои книги во все издательства страны пропихивает да за рубеж мотается. И в организации стал своих людей рассаживать. Что же получилось? Тех же щей, да пожиже влей! Анекдот рассказывают: встретились двое, один говорит: "Слышал? Иванова сняли". Другой радостно: "О-о! А кого назначили?" - "Да этого - Петрова". Тот разочарованно: "А-а!!" Сетуют, что новые бюрократы ничем не лучше старых. А то и хуже: прежние наелись, а эти голодные, долго еще ждать, пока насытятся.

Широков. Неужели во многих организациях такие ошибки допущены?

Стрешнев. Случаев немало - прямо надо признать. Появились ловкие имитаторы перестройки. Я-то с тобой, помнишь, вон как откровенно говорил о своих сомнениях. А другие - дудки, не такие простаки.

Широков. Ну уж ты простак, Ваня!

Стрешнев. Не простак, а с тобой маху дал. А другие- те сразу стали "аллилуйя" кричать. Их и заметили, и выдвинули. А они сразу и прихватились. Да так торопливо, будто калифы на час. Знают, что скоро заметят и заменят. А пока создается общественное мнение вокруг обкома. Тебя лично мало кто знает, человек ты новый, пришлый. И судят о тебе по тем людям, которых ты поддерживаешь. Каждое лыко в строку.

Широков. Сейчас ты в самую больную точку попал. Как из ружья метил. Чепе у нас, Иван Петрович. Вернее, у меня чепе. Из Москвы материал прислали...

Стрешнев. Еще одна анонимка?

Широков. Нет. Официальный материал. Проверенный. Помнишь Косичкина - он заместителем директора автозавода работал - за взятку посадили?

Стрешнев. Как не помнить? Мы же это дело на бюро обкома рассматривали по моей инициативе. Так что же он?

Широков. Он уже в лагере показал на Корчнова. Тот в этих манипуляциях участвовал, когда директором работал.

Стрешнев. Корчнов?!

Широков. Он... Что? Думаешь сейчас: вот они ягодки-то? А?.. Ведь это Широков его на должность председателя облисполкома выдвинул. Ты-то был против, ты за другого хлопотал... Вот пусть Широков и отдувается...

Стрешнев. Да брось ты, Вася, брось! В одной лодке сидим. Оба голосовали. Корчнов! Кто бы подумал! А может, неточно? Перепроверить надо. Тот из лагеря что угодно наклепает.

Широков. Проверяли. Замешан. В какой мере - надо узнать... И не один он. Целая мафия вокруг него развелась. В записке полтора десятка имен значится. На заводе он своих людей посадил. Один к одному - либо с прежних мест его работы, либо из института - вместе учились. Он и в исполком за собой этот кадровый шлейф потащил.

Стрешнев. Ну, в этом-то ничего необычного нет. Мы все каких людей предлагаем? Тех, кого лично знаем. А откуда мы можем знать? По совместной работе, учебе, землячеству. Иной раз и так - на глаза попал. Посетил организацию, послушал, понравился выступающий, и двигаешь его - по хозяйственной, комсомольской, а то и по партийной линии. Что говорить - обзор у нас узкий. Никуда от этого не денешься.

Широков. Но как же мы так с Корчновым просчитались? Поторопился я, а, Иван?

Стрешнев. Больно понравился он тебе. Как лозу рубил на бюро о делах города: снабжение - дерьмо, дороги- дерьмо, транспорт, отопление - дерьмо. Других слов не знает. Привык там у себя на заводе прямым текстом выражаться. Вот и внушил надежды... Деловой человек. В городских делах быстро все отладит.

Широков. Верно, произвел он на меня впечатление. Сильная личность. Образование. Опыт. Не только остро вопросы ставил - конструктивно. Что делать, как быть с городским хозяйством - он один по-настоящему разумно сказал. Ну и данные у него отличные. Десять лет крупнейшим предприятием руководил. В самых крепких организаторах значится. Член бюро обкома.

Стрешнев. На характер, правда, его всегда жаловались. Орун. Костолом. Так за глаза его прозвали. Но уважали. Уж кто другой, а Корчнов не подведет. Из-под земли выроет, а дело сделает. Общее мнение. Потому-то я я не возражал, хотя кошки скребли на сердце. Уж очень нетипичный руководитель Советской власти. Мы привыкли к вдумчивым, неторопливым.

Широков. Скажи - послушным, угодливым.

Стрешнев. И это тоже. Что хорошего, если исполком с обкомом не в ладу жить будут?

Широков. Вот мы и нашли нового человека. Нестандартный. Сильный. Инициативный. Кто мог думать, что еще и вороватый? Прокол. На такой пост проходимца выдвинули! Мой выбор, моя ответственность. Не прощу себе этого. Никогда не прощу.

Стрешнев. Да не грызи ты себя, Вася. Не грызи. Как тут разобраться? В душу не залезешь.

Широков. Выбираем из того же материала, что прежней эпохой отшлифован. Вот в чем трудность.

Стрешнев. Святых не было. Чистенькими остались только те, кто где-то в сторонке отсиделся.

Широков. На меня намекаешь?

Стрешнев. Что же, и ты не без греха. Пример Корчнова тоже о чем-то говорит.

Широков. Реванш берешь?.. Ну-ну. Давай круши Емеля - твоя неделя.

Стрешнев. Какой реванш? На что мне реванш? Куда я его дену - на шею повешу да в воду? Не то. Не то. Просто, может, я один тебя, Василий, по-человечески понимаю. Всю душу вон свою наизнанку выворачиваешь. Ночей не спишь. Заседания. Бюро обкома до поздней ночи, какой-то клуб дискуссионный. Где только не перебывал- в колхозах, в заводских коллективах, управлении культуры, газете! С кем только не встречался! Ну и что? Какой результат? Спроси любого читателя области, и он скажет - а почти ничего. Реального продвижения - ни с продовольствием, ни с жильем, ни с качеством производства товаров - как не было, так и нет. Вот и наступает момент разочарования. Да ты и сам об этом на последней встрече с активом слышал.

Широков. Наслушался. За всю жизнь подобного не слыхал. Сматывайся отсюда. Все равно выгоним. Болтун. Торопыга. Ноздрев. Правда, записками пока... Кто же это накручивает так людей, Иван Петрович!

Стрешнев. Я так полагаю - время их накручивает. Время. Гласность. Ожидания. Люди пришли в состояние беспокойства. А виноват кто? Ну, конечно, руководители. На нас отыгрываются. На тебе в первую очередь.

Широков. Да как же это можно за один год область из такой ямы вытащить? Что же я, волшебник какой или фокусник? Ясное дело - первые шаги только. Да и я тоже- не семи пядей во лбу. Не все получается, как думалось. Люди понимать это должны, вместе работать. А они раскачиваются и выжидают.

Стрешнев. Народ недоволен.

Широков (взрывается). Народ?! Какой народ?! Вот она позиция твоя, Иван! Народом прикрыться хочешь? Что же мы, по-твоему, реформы против народа затеваем?!

Стрешнев. Ты, Василий, не кричи на меня, не кричи. Или не приглашай к себе, сиди один, как медведь в берлоге. Спрашиваешь мое мнение - я тебе отвечаю. Недовольства много. Сам это чувствуешь. Оттого и заводишься, а не от анонимок вовсе. Больших перемен не видно.

Широков. Это как поглядеть.

Стрешнев. Вернее, откуда поглядеть, Василий Романович. Если сверху, то нового много. Что там говорить. Но если снизу, с позиций простого рабочего, крестьянина, домохозяйки, с позиций области нашей - немного этих перемен. Кооперативов обещанных - раз, два и обчелся. Да и те почему-то гребут за услуги в два-три раза больше, чем прежде частник нелегально брал. Все ждали, что кооперативы как лавина прокатятся триумфально по всей области, да и по всей стране. Обслуживание автомашин, парикмахерские, салоны красоты, мастерские разного рода - почему все это застопорилось? В городе, как на смех, одно кооперативное кафе организовали. Милиция охраняет. Мы с женой посетили. Ничего не скажешь, чистенько, музыка играет. Бармен стоит. А порция пять рублей стоит - обыкновенное лежалое мясо из магазина. Вот и спрашивают, как же так? Первый выступал, критиковал, обещал. А что сделал?

Широков. Что сделал?.. Я сам тут бьюсь, как рыба об лед, с этими кооперативами. Как получилось? Приняли партийное решение, но не учли, что какое-то время продолжают действовать прежние инструкции. Вот и получилось: штаны сменили, а о подштаниках забыли. Этим и пользуются финансисты. По старой схеме работают. Облагают кооперативы, людей, работающих индивидуально или на семейном подряде, огромным налогом. Мне тут подсчитали - почитай, исполу берут: половина дохода - кооператору, половина - государству. Это что же такое? На удушение работают? Ну а кооператор, он тоже не будь дурак - с потребителя три шкуры дерет. Сколько ни говорил - выгоднее брать малый налог с десяти тысяч кооперативов, чем большой с двух десятков,- не слушают. На инструкции ссылаются. Я информировал ЦК об этой проблеме. Да и не я один, со всех сторон местные руководители бьют в набат. Но пока ведомства в прежнем духе работают. Разрезают живот курице, чтобы яйцо оттуда вынуть.

Стрешнев. Это ты все хорошо мне объяснил. По науке. А людям все равно: кто там-центр или места, министерства или обком не сработали. Как говорят, им это без разницы. Видят - пока лучше не стало.

Широков (говорит по селектору). Где Корчиов? Я его с утра вызвал.

Голос по селектору. Поехали за ним, на стройке находится.

Широков (по селектору). Поторопите там. (К Стрешневу.) Да, страсти разгулялись. Нужно думать, как реагировать. Ты не был на моей последней встрече с партийно-хозяйственным активом. Какие только вопросы не задавали. Один такой парень молодой, между прочим инженер, встает и говорит: мы ничего не добьемся, пока не вернемся к методам 30-х годов. За срыв плана - партбилет на стол. За прогул - под суд. За брак - в тюрьму. Только так можно навести дисциплину и порядок.

Стрешнев. Ну а ты как?

Широков. Я ему разъяснил, что такие методы могли дать эффект только в чрезвычайной обстановке - предвоенной или военной. Ну пересажали бы рабочих или директоров, кто новую технологию вводить будет?

Стрешнев. И как они - поняли, поддержали?

Широков. Как же - поняли! Другой поднимается и говорит: я не согласен с товарищем, который всех нас в тюрьму упрятать хочет. По-моему, говорит, надо сделать так, чтобы в любой момент народ мог заменить любого руководителя. Собрались на собрание. Видят, что человек не тянет, и гоните его в шею. Ответственность и поднимется.

Стрешнев. Ну а ты что?

Широков. Что? Сказал, что выборность - это наш путь. Это верно. Но и руководитель должен иметь возможность показать себя, а не бегать в страхе, как заяц в огороде. Избрали человека - дайте ему полномочия. Пусть покажет, на что способен.

Вообще брожение в умах большое. Одни спрашивают, когда обратно Волгоград переименуют в Сталинград. Другие - когда о Сталине всю правду скажут.

Стрешнев. Что они все с этим вопросом лезут? Мало у нас насущных проблем? О будущем думать надо, а не на прошлое все оглядываться.

Широков. Тут есть вопрос. Так просто не отмахнешься. Не только о роли Сталина - о системе управления, о формах власти. Ну вот ты скажи мне, Иван Петрович, как ты сам к Сталину относишься?

Стрешнев. Я-то? Да как партия, так и я.

Широков. А поконкретнее, что это значит.

Стрешнев. А нет ли у тебя, Василий Романович, вопросов полегче? Вся историческая наука вот уже тридцать пять лет вокруг этого вопроса вертится. И ответить не может - был ли Сталин великим человеком или не был.

Широков. Так был или не был?

Стрешнев. Вот об этом самом сержант у солдата спрашивает.

Широков. А тот?

Стрешнев. А тот говорит - иди ты с этим вопросом... куда подальше.

Широков. Читаю я сейчас "Дети Арбата", "Письмо Раскольникова" и другие выступления. Все думаю: была ли тогда альтернатива? Или неизбежна плата эта за социализм?

Стрешнев. Я так думаю - альтернативы не было. И тогда партия выбрала правильный путь, и сейчас.

Широков. Видишь, как просто. Партия всегда... Что же мы сейчас не о "дальнейшем развитии", а о революции толкуем? Что же мы ломать собираемся, какую форму организации?

Стрешнев. Не знаю. Одно твердо знаю - культ Сталина и сейчас во многих людях. Да и тогда этот культ не только сверху насаждался. Народ, сам народ жаждал мудрого вождя, который говорил - "надо", и все шли, куда укажет, говорил - "вот враг народа", и все готовы были растерзать любого не раздумывая.

Широков. Это верно. И сейчас мы видим размежевание между сторонниками и противниками - не Сталина, нет - революционных реформ или организационных преобразований. Ты никогда не задавался вопросом, почему Сталин о себе в третьем лице думал? Он, рассказывают, даже произносил нередко: Сталину это не понравится, Сталин на это не пойдет. Или - попробуем убедить Сталина.

Стрешнев. Я не слыхал об этом.

Широков. Он рассматривал себя уже не как личность, а как институт власти. Как бы со стороны. И ведь не только он - секретари обкомов тоже себя вождями непререкаемыми в области полагали. Так вот, нужен ли нам сейчас институт власти в такой форме? Скажем, стал я первым секретарем обкома, вроде как генерал-губернатор в старое время.

Стрешнев. Ну, положим, губернатор такой власти не имел. Там - дворянское собрание. Земства.

Широков. Вот видишь! А меня здесь как последнюю инстанцию рассматривают. В рот глядят, улыбаются сладко-сладко при встрече. А выговаривают как-Василий Романович, Василий Романович...

Стрешнев. А что - приятная музыка...

Широков. Вот и поддаешься атмосфере подчинения и обожания. И сам себя все больше как институт власти, а не как человека рассматриваешь. Ты знаешь, что у меня в голове сразу мелькнуло, когда о Корчнове узнал? На чем я поймал себя? Подвели, ох как подвели! Никто не проинформировал. Специально скрыли...

Стрешнев. А сейчас как думаешь - иначе разве?

Широков. Пытаюсь самокритично оценить. Трудная это школа.

Стрешнев. Трудная, особенно для нас, которые привыкли за двадцать лет к таким методам руководства. И я сейчас все чаще думаю над тем, о чем раньше старался и не думать. Просто не пускал в свое сознание. Какие факты обнаружились! Мы, конечно, могли что-то подозревать. Но совсем другое - читать каждый день. Что треть урожая пропадает из-за отсутствия складов, элеваторов, коммуникаций. Что 85 процентов промышленных товаров намного ниже мирового уровня. Преступность, бытовое воровство, алкоголизм, наркомания, жалобы со стороны простых людей на несправедливость, непорядок. А тут еще травят рассказами о временах далеких - о 20-х, о 30-х годах, о репрессиях. Душу выворачивают, перетряхивается она как-то вся. А что остается? Опору теряю, веру в то, что шли правильным путем, и в то, что найдем сейчас выход.

Широков. Непросто все. Я тоже пришел - думал сразу гору сдвинуть. Не то чтобы все решить, таких, конечно, иллюзий не было. Но быстро привести в движение. А сейчас такое чувство, что только разворошил. А люди как были пассивными, отрешенными, так и остались. Вот это и мучает больше всего.

Стрешнев. А я думал, ты уверен в своей правоте, прешь по прямой стезе - то ли подсказанной, то ли найденной самим, как бык на корриде. Так и в обкоме многие думают, считают, что все знаешь наперед, все решения в голове имеешь.

Широков. Да что ты, неужели я такое впечатление оставляю? Никогда бы не подумал. Я, если хочешь, всю жизнь в сомнениях живу, в каком-то поиске той самой точки опоры, о которой ты говорил. В одно верю твердо - партия сейчас нащупала эту точку и поворачивает всех нас на единственно правильный путь. Наверное, это дает мне силы требовать от самого себя и предъявлять счет другим. А может быть, не столько это, сколько абсолютная уверенность в том, что старое не годится, по-старому жить нельзя, невозможно, старое раздражает. Тут у меня сомнений нет ни на одну секунду.

Стрешнев. Я вот что еще думаю. Пока мы сами ответов не нашли, не надо раскачивать людей. Зря раскачивать. Ты вспомни - на митинге "Памяти" как кричали: долой масонов и иудеев из аппарата. Когда это было, чтобы такие речи вслух произносились? Это мы, что ли, с тобой масоны?

Широков. Это издержки. Издержки гласности. (Говорит по селектору.) Где этот Корчнов чертов? В чем дело? Скрывается от нас, что ли?

Голос в селекторе. Недавно нашли, Василий Романович. Едет. Скоро будет.

Широков. Да, митинг поразил и меня. Ночь не спал. Успокоиться не мог. И понять до конца, где здесь правда. Какие страсти живут в массах! Вначале, когда доложили, что двести человек митингуют на площади, требуют первого секретаря обкома, у меня было сомнение - что делать?

Стрешнев. Ну, я так сразу сказал - гнать их надо, вызвать милицию, пожарников и навести порядок. Что это за митинги? Кто их организует? Так каждый выйдет на улицу и будет предъявлять нам ультиматум.

Широков. Я не послушал тебя, и напрасно. Митинг оставил поганый осадок. Сейчас думаю, может, не надо было вести этот разговор. Получилось, что мы как бы легализовали эту форму.

Стрешнев. Справились вроде тогда с ситуацией, дали ответы на вопросы. Люди разошлись, успокоились.

Широков. Успокоились? Как бы не так! Наоборот. Эта встреча окрылила их, прибавила жару. Показала, что они могут настоять на своем, вытащить нас на ковер, требовать ответа. А после что произошло? Развернули они свою агитацию. Стали собирать людей. Метить подозрительных, шельмовать. Все равно пришлось зачинщиков призвать к ответу.

Стрешнев. Что же, и это правильно, хотя общество это - "Память" - имеет глубокие корни. Глубокие. Памятники русской культуры на протяжении десятилетий находились в запустении. Склады кислой капусты в церквах создавали. Куда же это годится? А улицы, площади, города целые переименовывали. Ни один русский человек не может с этим смириться.

Широков. Тут надо разделить два вопроса. Один - памятники культуры. Это важная проблема. Настолько важная, что по инициативе руководства партии организован фонд специально для охраны культурного наследия прошлого. Разумеется, не только русского, но и белорусского, и украинского, и узбекского, всех наций страны. Но в "Памяти" - в "Памяти" растет что-то опасное и грозное. Гнилостным запашком - национализмом потянуло.

Стрешнев. Ну, здесь тоже перегибать не следует.

Широков. Право на демонстрации требуют. Кто? Кому они нужны в момент, когда руководство настоящую революцию по своей инициативе начинает? "Памяти"? Местным националистам? Отказникам? За ними потянутся "металлисты", рокеры, всякие там несмышленыши с фашистской свастикой на рукавах. Дай им всем волю, они, того и гляди, вступят врукопашную между собой, да и другим гражданам достанется. Нет, с этим шутить нельзя. Все они пьют из одного ковша. Нецивилизованность. Убогая политическая культура. Или ты со мной не согласен, Иван Петрович?

Стрешнев. Ну, как сказать... Как бы вместе с водой ребенка не выплеснуть.

Широков. Какого ребенка?

Стрешнев. Русское национальное самосознание. Кто больше всех жизней положил на фронте? Русские. А кто живет хуже всех? Русские, особенно в нечерноземных областях. Где же справедливость? Бывшие окраины вон как поднялись. На авторынке в Москве и других городах кого больше всех встречаем? Русских там немного. Все с Кавказа да из Средней Азии, из Прибалтики больше. Или не так?

Широков. Не так, Иван, не так! Не с того конца к вопросу подходишь. Я не меньше русский, чем ты. Но знаю, твердо усвоил раз и навсегда - ничего нет страшнее нашего национализма. Больше ста национальностей страна наша. Шуточное дело! Нигде в мире этого нет. И нигде нет нашего опыта решения национального вопроса. Как Ленин говорил: чтобы выпрямить палку, надо перегнуть ее в другую сторону.

Стрешнев. Так перегнули, что самих себя в три погибели сгибать стали.

Широков. Нет. Посмотри, что происходит в мире, какой всплеск национализма! Религиозные войны, как в средние века. Так что и нам ухо надо держать востро. В том числе в нашей области, где почти половина нерусских.

Стрешнев. Не знаю, Василий Романович, может, ты и прав, но душа у меня не лежит к языку силы в отношении "Памяти".

Широков. А ты разумом решай эту проблему. Разумом. Думаю, все это издержки - издержки первого этапа гласности. Гласность открыла шлюзы, человек получил возможность заявить о том, что наболело, что долго скрывалось от самого себя. Но постепенно все потоки сольются в единое русло. Хотя, конечно, ты прав, безучастно сидеть не будем и через областную печать, через партийные организации будем твердо отстаивать линию июньского Пленума. Потачка шовинизму смерти подобна.

(По селектору.) Пришел Корчнов?

Голос. Пока нет.

Стрешнев. Он всегда был такой. На вызов не сразу откликается. Как же - руководил крупнейшим заводом, десять тысяч рабочих. Депутат Верховного Совета РСФСР. Сколько тебе пришлось поработать, пока уговорил его предисполкома перейти.

Широков. Да, уговорил на свою голову.

Стрешнев. А митинг - вот он где плюрализм-то выплеснулся! Тут я прямо тебе скажу, не учитываем мы опыта других стран. В Польше тоже реформы с демократизации, с гласности начали. И докатились до "Солидарности", до политического кризиса. А в Венгрии нажимали больше на экономическую реформу, на реальные изменения в условиях труда и жизни людей. И добились большего.

Широков. Это нужно учитывать, конечно. Но у нас свой опыт. Нам нужно одновременно и экономические реформы, и демократизацию развивать. Уж очень много накопилось застойных явлений. На наших глазах начала формироваться в значительной степени новая политическая культура. А вместе с этим и политический человек. Со своим мнением, со своей позицией. И тут обнаружилось, что мы - разные, что у нас неодинаковые взгляды, хотя каждый, или почти каждый, стоит на почве социализма, Советской власти, партийного руководства страной.

(По селектору.) Ну что там Корчнов?

Стрешнев. Корчнов... Корчнов... Я с ним бок о бок десять лет сижу на заседаниях бюро, вопросы обсуждаем. Ну, правда, не нравился он мне чем-то. Но чтобы вор, взяточник рядом с нами ошивался - в голове не укладывается. Он, как говорится, все имел - и власть, и обеспечение. Как люди до этого докатываются? Что ими движет? Откуда жадность такая?

Голос по селектору. Пришел Игорь Николаевич.

Широков. Пусть заходит.

Входит Корчнов, костюм в пыли.

Корчнов. Привет руководству.

Широков. Здравствуй.

Стрешнев. Привет. Привет.

Корчнов. Фу... Боржомчика не найдется или чайку там?.. Набегался по этажам...

Широков (по селектору). Чаю. Три стакана.

Корчнов. Ну бандиты! Ну выжиги! Дом сдают с опозданием на два месяца. И все - халтура. Ручки дверные и те не привинчены. Обои - мерзость одна - и те отклеиваются. Унитазы...

Широков. Да погоди ты с унитазами. Не о том разговор.

Корчнов. А о чем? Какая срочность? Новости есть? Может, фонды на строительство нам подписали?

Широков. Фонды... Почитай вот записку. Это поважнее фондов будет.

Приносят чай. Корчнов пьет чай, читает. Широков нервно ходит по кабинету. Стрешнев прихлебывает чай.

Корчнов. Вот оно что. (Бросает записку на стол.) Лень дочитывать. Потом. Когда время будет.

Широков. И это все, что ты можешь сказать?!

Корчнов. А что бы ты хотел, Василий Романович? Что хотел услышать от меня?

Широков. Правду. Одну правду. Верно написано?

Корчнов (подумав). Пожалуй, что верно. Да, верно, пожалуй.

Стрешнев. Как это - "пожалуй"?

Корчнов. Так, как Ленин говаривал: по форме правильно, по существу издевательство.

Стрешнев. Значит, верно. Собирали денежки подчиненные по твоему указанию?

Корчнов. Собирали. Собирали. И не-одно-крат-но.

Стрешнев. Ты как будто похваляешься этим. А верно, что премии фиктивно замам и другим людям на заводе выписывал?

Корчнов. И это бывало. Да вы никак допрос мне учиняете? В обком ли я попал или в отделение? Не ошибся ли я дверью?

Широков. Ты поясни нам, как ты мог на такое пойти? И почему мне не сообщил, когда я тебя на руководящую работу выдвигал?

Корчнов. Ну, я на эту работу не рвался. Отбивался изо всех сил. У меня было хозяйство - десять тысяч рабочих, специалистов, изобретателей. НИИ свое. Дело было. А сейчас что? Сотня чиновников замшелых. Ни средств, ни ресурсов. С протянутой рукой бегаю к кому- к Кольке Семенову - преемнику своему: дай цементу, подкинь транспорт, выдели кирпича... Докатился Корчнов, до ручки дошел!

Широков. Докатился. Вот именно! До злоупотреблений таких докатился.

Стрешнев. Злоупотреблений? Нет, это похуже будет. Взятки прямые.

Корчнов. Ты что?! Белены объелся? Сходи проспись! Взятки! Это ты кому говоришь - Корчнову о взятках говоришь, чернильная душа?! Ну, Широков, он меня не знает, а ты - десять лет рядом сидим!

Стрешнев. Ты горло не дери. Привык там у себя на заводе все на глотку брать. Я сам вон Василию Романовичу говорил - не могу поверить. Но вот же - официальный материал из Москвы прислали. Официальный! Не обо мне, о тебе пишут.

Корчнов. Официальный. Из Москвы? Ай-ай-ай! Я не посмотрел. (Снова смотрит бумагу.) Ну, тогда еще как-то можно понять твое беспокойство, Василий Романович. Но этот краснобай...

Широков. Ну, ладно, эмоции свои оставь. Что по существу скажешь?

Корчнов. Ты на производстве давно не работал, Василий Романович?

Широков. Давно, лет двадцать.

Корчнов. А в министерствах часто бывал?

Широков. Не часто. Да ты не тяни. Не тяни. Дело говори. И конкретно.

Корчнов. Дело... Для понимания дела надо порядки и нравы знать. И законы нашего бытия на производстве.

Широков. Какие же это законы?

Корчнов. Закон первый: обмен властными возможностями. Как говорили римляне, do ut des - даю, чтобы ты дал. Это я для Ивана перевожу, необразованность его зная.

Стрешнев. Ты бы кончил Хазанова изображать. Не очень это к лицу главе Советской власти.

Корчнов. Советская власть! Какая, к черту, власть, если вы ко мне с такими вопросами подъезжать можете? Не мельник я - я ворон. Доедаю остатки с барских столов.

Широков. Ну и что же закон?

Корчнов. Вот, к примеру, в прошлом году нашему заводу план дали: ввести сто тысяч метров жилья. Наше предложение приняли. Прекрасно. А Госснаб вместо трех миллионов кирпича положенных фондировал только триста тысяч. Как быть? А? Крылышки опустить? Пойти к очередникам, к молодоженам, к специалистам, которых я жильем приманил, и сказать - нет, ребята, а на нет и суда нет.

Широков. Ну и как ты поступил?

Корчнов. Как? По старой схеме. Приказал заму по снабжению из-под земли кирпич достать. Он порыскал по соседним областям, нашел заводишко кирпичный, захудалый, богом позабытый. Там согласны дать кирпич. Но как? Даром, что ли? Дудки! Просят кран высотный взамен.

Широков. Ну?

Корчнов. Ну, у меня натурально крана нет. Опять погнал людей кран искать. Нашли. На одном предприятии. Им не нужен. Можно бы взять, но только не даром. Дать надо.

Широков. За кран заплатить? Это нормально.

Корчнов. Нормально... Дать за кран по безналичному - не проблема. Проблема в другом. Дать-то и хозяевам крана надо, а те безналичными, как известно, не берут. Два закона схлестнулись: формальный и реальный. Формально - вымогают взятку. Реально - спасают стройку.

Широков. Ну?..

Корчнов. Ну. Занукал ты меня, Василий Романович. Обратились в местком, а те у заинтересованных жильцов будущих денежки попросили, понемногу с каждой семьи. Да я еще премиями помог. Так и вышли из положения. Люди довольны. И обком, помнится, наш завод в пример поставил: единственное предприятие в области выполнило план социального развития.

Широков (с облегчением). Н-да... Вот оно что... Задал ты нам задачку...

Корчнов. Задачка... Любой хозяйственник ее каждый день решает. Хочешь чистеньким быть - беги с производства куда подальше. Провалишь. Все провалишь. И план, и снабжение, и зарплату для людей.

Широков. Кто же порядки такие установил? И зачем? Все равно в конце концов все как-то добывается - и материалы, и ресурсы.

Стрешнев. Добывают-то, да не все. Самые ловкие. Или бойкие, как наш Игорь Николаевич. Пробы негде ставить.

Корчнов. Пробы? Жалко, тебя директором завода на мое место не передвинули. Посмотрел бы я на твою сытую рожу через полгода. Ну, дай бог, это еще от тебя не уйдет.

Стрешнев. Формально мы обязаны судить тебя по таким фактам, хотя бы партийным судом.

Корчнов. А тебя не должны? Ты чем карьеру в период застоя сделал? Языком сделал. Да не просто там выступал с речами. Нет, лизал языком место известное как раз тем людям, которые застой этот удерживали. Так что не формально, а по существу ты и подобные тебе и есть главные ответчики за этот период.

Стрешнев. Ну ты бандит, Игорь, чистый хулиган какой-то. Всегда таким был. А сейчас совсем распоясался.

Корчнов. То-то же, не судите и не судимы будете. Но вопрос твой, Василий Романович, давно меня мучает. Кто же такой порядок установил? И для чего? Ну, говорят, нехватка, дефицит. Верно. Но ведь действительно все добываем в итоге. Здесь что-то другое. И тут я второй закон нашего хозяйства нащупал.

Стрешнев. Сам допер?

Корчнов. Люди помогли. Вот я вам байку одну расскажу. У нас при заводе стадион имеется. Ну, там директором Костя, по прозванию Стаканыч,- бывший чемпион республики по теннису. Колоритнейшая личность. Отец его, между прочим, большим человеком был, министром в нашей отрасли, загремел в тридцать седьмом. А Костю в детдом отдали. Потом фронт. Потом вспомнили, чей сын - а он еще язык распускать любит,- и самого, голубчика, в края отдаленные. Потом отца реабилитировали и Костю вернули. Героем спорта стал.

Стрешнев. Да при чем здесь Стаканыч твой?

Корчнов. Ты погоди. Погоди, суетун. При чем - при том. Как поиграем мы в теннис, бывало, в прежнее время конечно, он сразу бутылку на стол требует. И тут начинается ор во весь голос. Игорь, кричит, человек ты мой дорогой, они же специально всех нас на крючке держат. Вот я, к примеру, маленький начальничек, но без нарушений шагу ступить не могу. Корты трамбовать и поливать надо? Надо. А зарплата за это положена пятьдесят рублей. Кто пойдет? Никто. Значит, я тренеров прошу за кортами ухаживать, а деньги те выдаю им по липовой ведомости. И тут же всем телом своим на крючок сажусь. Не угожу кому-нибудь из вас, больших начальников, вы меня голыми руками в любой момент слопаете. Но ведь что приятно, Игорь Николаевич, ты тоже на крючке сидишь. И тебя тоже можно в любой момент на далекий берег выбросить. Вот он еще один закон, Василий Романович: сидишь на крючке - не трепыхайся и начальству угождай.

Стрешнев. А ведь верно приметил Стаканыч твой. Все мы на крючках болтаемся. Вопрос времени и настроения вышестоящих. Караулят нас.

Корчнов. Ну, тебе бояться нечего. Тебя за что снимать? Ошибок не допускал. В крайности не впадал. Не был, не участвовал, не слышал... Все тихой сапой. Да еще других останавливал. Предостерегатель вечный. Ты и насчет меня, наверное, предостерегал Широкова - ну, сознайся? Ну не выкручивайся хоть однажды?

Стрешнев. Предостерегал. И сейчас вижу - прав был. Какой ты председатель Совета? Шумишь, шумишь...

Корчнов. В одном ты прав, Иван Петрович. Не гожусь я для этой роли. Тут надо человека, который ни одной ошибки не допустит. А я все время работаю, любой ценой результата добиваюсь. Как тут без ошибки обойтись?

Широков. За ошибку сейчас никто не накажет. Было бы дело.

Корчков. Но меня наказать-то не так просто, как Иван думает. Мы, хозяйственники, люди реальной власти. Не лыком шиты. Меры принимали для самозащиты.

Стрешнев. Какие же это меры? Поделись. Может, и мне пригодится.

Корчнов. А такие - тоже стараемся званиями и наградами как частоколом себя заслонить: депутат, лауреат, а уж если герой - нас на цугундер так легко не посадишь. Так-то. Вот он третий закон бюрократии. Не стой на месте. Лезь вверх. Защищайся. Набирай побольше всего - пригодится в трудную минуту.

Стрешнев. Целую науку придумал.

Широков. Слушаю я тебя, Игорь Николаевич, и думаю- как же мы докатились до жизни такой? Вот ты - доктор наук, лауреат, изобретатель, крупный организатор,- чем ты вынужден заниматься? Грязные операции. И не для себя, а ради дела. Куда же честь наша девалась, наше достоинство? Куда, если Стаканыч стоит выше тех, кто им руководит? Была ведь, была честь русской аристократии. Верно, не щадили они мужика, давили из него последние соки. Но честь была - в отношениях друг с другом, в отношениях с государством.

Стрешнев. Ну, с государством особо не церемонились. Помните, как Карамзин ответил об особенностях русского государства? Воруют.

Широков. Игорь Николаевич, сколько раз на дню ты врешь, или подвираешь, или утаиваешь правду?

Корчков. Ну, когда был директором, в среднем пять - десять раз на дню. Сейчас поменьше - с людьми общаюсь реже.

Стрешнев. Людям врешь или начальству?

Корчнов. Да тем и другим. Ну вот очередники на жилье. Это самое трудное. Хочу же помочь, жажду. Вижу, приходит одинокая женщина, двое детей, живет в бараке в одной комнате. Но не могу. Вот и подвираю во спасение, где-то теплится надежда - вдруг дадут фонды, вдруг не подведут строители. Вдруг, вдруг...

Стрешнев. Не ее утешаешь, свою совесть успокаиваешь.

Корчнов. Свою, свою... А ты не врешь?

Стрешнев. А мне что врать - я блага не распределяю, фонды не выбиваю.

Корчнов. Врешь, врешь каждодневно.

Стрешнев. К примеру?

Корчнов. Приехал ты в первичную организацию - секретаря рекомендовать. Какую первую фразу произносишь? Нам предстоит избрать секретаря. Какие будут предложения? И тут же шустро рука тянется из зала - у меня есть предложение. А предложение твое, наше, расписанное заранее. Разве это не ложь?

Стрешнев. А как ты хотел бы? Без предварительного согласования? На стихию полагаться? Она, стихия, такое вынесет...

Корчнов. Ну, положим, ты прав. Но почему откровенно не скажешь: имеется мнение обкома? Зачем частокол лжи?

Широков. Действительно. Куда подевалась честь наша? Ленин никогда правды не боялся. Самой жестокой. А раньше? Мужика любого в деревне за неправду балаболкой прозывали. Щукари какие-то развелись, а не руководители. Вот оно зло - всех зол страшнее.

Кто же растоптал нашу честь? Честь руководителя-коммуниста? Кто по капле выдавил из наших душ независимость суждений, твердость в отстаивании правоты, незапятнанность репутации?

Корчнов. Красиво говоришь, Василий Романович. Твоими бы устами да мед пить. Надо всю систему хозяйства на человеческих отношениях перестроить. Иначе не избавить ее от закулисных сделок, неформальных связей, взяток и ужасающей необязательности. Что там говорить - сейчас днем с огнем не найдешь человека слова. Подведут, обманут, утрутся рукавом и - как с гуся вода.

Широков. Я вот читаю наших журналистов, они над "ирангейтом" потешаются. А главный вопрос обходят. Есть моральная норма - президент не должен лгать. Тот, кто лжет, не может оставаться президентом. Эта норма живет не только в сознании сенаторов, она присуща всему народу. Не обмани! И хотя там, наверное, обманывают, и не раз, однако норма живет. И с ней должны считаться даже президенты.

Корчнов. Досадно мне, что слово "честь" забыто и что в чести наветы за глаза.

Широков. Наветы!.. Как не стыдно - шлют мне из Центра анонимки, на меня же и написанные; наглые, где меня обзывают чинодралом, лицемером, взяточником. Что же они шлют-то, зачем? Неужто действительно унизить хотят, на место поставить, растоптать достоинство? Если там верят анонимкам - надо снимать нас незамедлительно. Если не верят - зачем шлют?

Стрешнев. А ведь куратор наш тоже на крючке сидит. Анонимка подколота, подшита. Она лежит как бомба замедленного действия. И неизвестно, когда взорвет и кого. Вот он ее с себя снимает и на нас вешает.

Широков. Да, много накопилось в нравах наших накипи - чистить ее и чистить.

Корчнов. В душах наших накипь эта - вот в чем проблема. А себя чистить труднее всего. Инструмента для чистки души не придумано.

Стрешнев. Что-то ударились мы в самоедство, мужики. Сейчас порядки меняются.

Корчнов. Меняются, да не так шибко. Вот вы мне, к примеру, три дня назад указание спустили - тысячу человек на уборку урожая. Было дело?

Широков. Было. А какой у нас выход? Хлеба горят. Колхозы не справляются.

Корчнов. Так. Я звоню другу своему сердечному - директору моего завода: выручи, дай человек пятьсот. А он - не дам. Мне инструкцию из министерства прислали- помогать можно, но без ущерба для производства. Как это я без ущерба тебе пятьсот человек отдам? Посуди сам. Да и во что стоимость хлеба твоего обойдется - как-никак зарплату тем людям платить будем. А платить, говорит, как? Опять липовые ведомости подписывать?

Широков. Да. Сколько капканов осталось от прежнего времени. Враз не уберешь.

Корчнов. Увязаем мы в переходном периоде. Вот главная беда. Уже сейчас видно - план этого года мы не выполним.

Стрешнев. Как это - "не выполним"? Кто это нам позволит? Сейчас всякая корректировка запрещена.

Корчнов. Не можем выполнить. Переход переживаем- от немого кино к звуковому. Кто это говорил - не помню, великий кто-то,- страх и выгода правят миром. Страха сейчас стало меньше, а выгоды - выгоды тоже не прибавилось. Старые методы - на приказе, на дранье глотки, на приписках, на обмане властными возможностями - уже не срабатывают. А новых пока нет.

Широков. Решения вон какие радикальные о предприятиях приняты.

Корчнов. Решения - да. Но на практике противоречие явное. Нужна реконструкция заводов. Это как дважды два ясно. Обком нажимает - давай новую технологию, новые поточные линии. Так?

Широков. Так.

Корчнов. Но ведь, с другой стороны, план требуют. Министерство каждый месяц отчет выколачивает, стружку за любое отклонение от плана снимает. Так?

Широков. Наверное, так.

Корчнов. Да как же это возможно - одно совместить с другим? Реконструкция - это остановка цехов, агрегатов. Значит, надо план на время снизить, чтобы потом быстрее вперед двинуть.

Широков. На это никто не пойдет.

Корчнов. Вот и мечется директор и весь коллектив между Сциллой и Харибдой. К концу года бабки подсчитаем- ни то, ни другое толком не сделаем.

Широков. Переходный период труден. Это каждому понятно.

Корчнов. Возмущает безответственная болтовня краснобаев от науки. На производстве не работали. Да и бывают в основном на зарубежных заводах, и то наскоком, во время кратких вояжей.

Широков. Ты что имеешь в виду?

Корчнов. Одни предлагают повысить цены на продовольствие. Ссылаются на западный опыт. Это стимулирует сельское хозяйство. Бесспорно. А то, что на Западе цены на промышленные товары много ниже, чем у нас,- о том они не думают? А как будут жить сорок миллионов пенсионеров, если хлеб и масло подскочат в цене? Где взять дотацию для всех? Или рекомендуют безработицу как пресс для работающих. А что это значит? Куда девать десять - пятнадцать миллионов свободных рук? Выбросить на улицу? Взять на иждивение государства? Болтают, болтают, поучают с важным видом.

Стрешнев. Не просто болтают - запутывают, назад от социализма тянут.

Широков. Не потянут. Кишка тонка. В руководстве страны достаточно силы и ума, чтобы противостоять любым отклонениям. А что дискуссия идет - это полезно. Пусть столкнутся мнения, даже самые крайние. Раньше или позже высекут истину. А стоячее болото, оно всем надоело. Социализм - более эффективный, чем капитализм, без неожиданных, новаторских решений нам не создать. Это тоже ясно.

Корчнов. Мне наша экономика напоминает больше всего систему ГАИ.

Широков. ГАИ?

Корчнов. Да, ты обращал внимание, сколько сотрудников этой организации нас провожает по пути из обкома на дачу?

Широков. И сколько же?

Корчнов. Шестнадцать человек. Мне кто-то рассказывал, что если сложить всех регулировщиков в Париже, Лондоне, Нью-Йорке и Токио, то и не наберется такого количества.

Широков. Это верно. Там давно перешли на автоматическую систему светофоров. Но полицейские разъезжают в автомашинах или летают на вертолетах. А при чем здесь экономика?

Корчнов. Это же очень просто. Во-первых, первое сходство мы уже отметили: избыток рабочей силы и ручного труда вместо перехода на современную технологию.

Широков (смеется). А ведь верно.

Корчнов. Теперь второе. Правило - левый ряд не занимать. Значит, остается один или два правых, проходимость дороги уменьшается наполовину или на треть, в зависимости от ширины колеи. Кто это придумал, неизвестно.

Широков. Да уж, конечно, не мы с тобой.

Корчнов. Но прикрываются нами. Говорят, для проезда обкомовских машин.

Широков. Это надо срочно поправить.

Корчнов. Само собой. Но я о другом. В нашей экономике освободили место для тяжелой промышленности, денег не считали. Сколько просили, столько давали. А остальные отрасли - легкая промышленность, сервис - сгрудились на одной колее - ни тебе финансов необходимых, ни материалов.

Широков. Ну и какой резон?

Корчнов. Резон простой - освободить всю дорогу, пусть машины ездят свободно, состязаются, так сказать, в скорости, а избыточную рабочую силу бросить на производство новой технологии. И там и здесь. Это раз. Два - смещение цели.

Стрешнев. Это еще что? Цели у нас ясные - социалистические.

Корчнов. Над чем хлопочут работники ГАИ? Ловят мелких нарушителей. На улицах сами уже давно не стоят г--движению не помогают. Да и ловят в тех местах, где сами неясные знаки поставили. На Западе полицейский подошел, нарушение зафиксировал, штраф наложил, и все. Наш гаишник беседует с нами, воспитывает. Властью наслаждается. Кураж власти. Будешь лебезить перед ним - снизойдет, закон сам нарушит и не накажет тебя. Начнешь права качать - нарвешься. Откуда у нас хамство такое в обществе? От психологии власти. Официантка, продавщица, дворник - все власть кажут. Не они у нас - мы у них в подчинении ходим.

Широков. Проблемы экономики чуть-чуть сложнее. И простыми средствами, как в ГАИ, это дело не решить.

Корчнов. Сам понимаю, что сложнее, но аналогия занятная, ведь верно?

Широков. Да, есть в этом что-то. Наверное, каждая клеточка в нашем обществе отражает всю его структуру. И изменить эту структуру можно, только дойдя до каждой клеточки. В этом смысл перестройки.

Но твоя аналогия глубже, чем ты думаешь. Боюсь, что все мы грешим патриархальным представлением о власти. О власти как о господстве над людьми, а не служении людям. Это генетически пришло к нам от давних времен. И не только прямые носители власти - милиции или судов. Нет, официант в ресторане, продавец в магазине, секретарша начальника, даже дворник - для многих из них власть - это возможность покуражиться, это хамство и чванство, это ущемление, унижение другого человека. Да и для нашего брата, для многих партийных работников власть - это право вмешиваться во все дела, всех поучать, чуть ли не как малых детей, это наивная претензия на вечную правоту, на истину в последней инстанции.

Корчнов. Вот-вот! Главная проблема - мы к ней только сейчас подступаемся - 316 психология власти. У них, на Западе, частная собственность все деформирует, у нас - архаичная форма властвования.

Стрешнев. Ты что это имеешь в виду? Какая тебе власть не нравится?

Корчнов. Твоя - не нравится. Твоя, голубочек.

Широков. Да не уходи ты в сторону. Бросьте вы пикироваться. Дело говорите.

Корчнов. Так это мы в шутку, любя. А если серьезно - опутали мы все общество и друг друга, как лилипуты того же Гулливера, нитями власти и контроля. Вы посмотрите, сколько у нас организаций одни и те же вопросы решает? Партийные, советские, профсоюзные, комсомольские, а сейчас еще женские, трудовые коллективы, печать, телевидение.

Стрешнев. Ну и что? Это и есть демократия.

Корчнов. Демократия? Тогда я против такой демократии. Ни одного вопроса до конца решить невозможно. Заседания - взаимные обучения, как работать. Согласования- самый слабый и трусливый согласователь любое решение проваливает. Неразбериха ответственности. Власти и контроля взаимного хоть отбавляй, а решения тормозятся либо, когда пробиваются наконец, не выполняются. Спросить не с кого. Адресовано всем - значит никому конкретно.

Широков. Это верно. Мы демократию вначале поняли как - чем больше людей участвует, тем демократичнее. И сейчас демократию многие так понимают. А на самом деле демократия не в этом. Она в том, чтобы каждый твердо знал свои полномочия, свое место и решал бы вопросы в своих пределах. Решал окончательно. А затем и спрашивать с него хоть на бюро обкома, хоть на партийном собрании, хоть на месткоме. Всем участвовать во всем - это анархия, а не демократия.

Корчнов. Первое, что надо сделать,- освободить всех от опеки бюрократов и взаимного контроля. И страна расправит плечи и рванется вперед, как та гоголевская тройка. А то ведь до сих пор демократию понимают все в том же духе - больше контроля, больше коллективного вмешательства, больше стеснения для индивидуальной инициативы. Смотрите, как выросло число заседаний. Это опасный симптом. Очень опасный. Сколько можно учить друг друга работать. Надо просто работать! Второе - дайте свободу, именно свободу трудовой деятельности. Всем, кто хочет и кто может ею воспользоваться. Рабочий, изобретатель, кооператор, ученый, руководитель предприятия.

Широков. Ну и что это значит практически?

Корчнов. Передать заводы рабочим, землю - крестьянам.

Стрешнев. Да ты в своем ли уме? Вернуться к частной собственности?

Корчнов. Ну нет, конечно. Переход к частной собственности не нужен. Нужна аренда. Это тот же подряд. Аренда в деревне - семейная, звеньевая, индивидуальная. Аренда в городе - коллектив берет по договору предприятие или объединение у государства на определенных условиях. Главное условие - доход в казну, в том числе и твердый доход нам - местной власти. Скажем, десять, пятнадцать процентов нам и тридцать в центральный бюджет.

Стрешнев. А как же равенство? Как социальная справедливость? Если каждый в свою сторону одеяло будет тянуть?

Корчнов. Нет ничего прекраснее и ничего менее производительного, чем равенство. И нет ничего опаснее и ничего более производительного, чем свобода.

Стрешнев. Слушаю я тебя, Игорь, и ловлю себя на мысли: все, что ты говоришь, мне совершенно чуждо. Может, я действительно не так воспитан, погряз в догматизме, но у меня другие какие-то представления и даже ощущения социализма. Наверное, довольно туманные, как об обществе, где всем хорошо, где все по справедливости, где есть равенство, где нет ни безработицы, ни преступности, по крайней мере большой, ни тем более наркомании, ни пьянства. Если хочешь, чистое общество. А ты рисуешь какое-то мелкобуржуазное, что ли, общество, где преуспевать будут хозяйственные предприниматели, торгаши, бойкие кооператоры. Не знаю... Ты-то как об этом думаешь, Василий Романович? Неужели тебе самому это близко?

Широков. Признаться, я об этом тоже часто задумываюсь. Ну, конечно, рыночные отношения сделают производство более эффективным. Конечно, модернизация и технологический процесс без этого невозможны. Это мы должны представлять себе отчетливо. Модель приказной экономики полностью скомпрометирована. Она бесперспективна. Это для меня ясно. Но вот те вопросы, о которых говорит Иван Петрович, меня тоже мучают. Такое чувство, как будто бы опять будут преуспевать не самые умные и талантливые, а самые ловкие и сильные. Вроде как возвращаемся к тому, с чего начали. И тут у меня тоже, скажу откровенно, какая-то раздвоенность: умом понимаю - это неизбежно. А сердце протестует. И уж во всяком случае, знаю хорошо, что таким людям, как я сам, места в этом обществе не будет. Но, возможно, мы оба ошибаемся, а прав Корчнов, и нам удастся совместить эффективность с социальной справедливостью.

Стрешнев. Так, может, обсудить все же Корчнова, его методы и философию его на бюро? А?

Корчнов. Нет, ты бы директором быть не мог. Осторожный ты и трусоватый, ни одной раскованной мысли, ни одного смелого шага.

Стрешнев. Осторожный - да. Трусоватый - нет. Это ты не в меня стреляешь. Труса я никогда не праздновал. Если откровенно говорить, тут что-то другое. Я как-то сидел в приемной с одним министром. Ждали вызова на заседание, ну в самой высокой инстанции. Так он мне говорит: веришь ли, никогда так не волновался. Сосу третью таблетку нитроглицерина. А между прочим, на фронте он был боевым генералом. Герой - через минные поля хаживал. А после заседания его чуть не на носилках вынесли. Вскоре он и скончался.

Корчнов. Вот вы и есть напуганное поколение.

Стрешнев. В этом, может, ты и прав, Игоречек. Страх перед начальством - это нам предки из рода в род передавали. Да и современники постарались...

Корчнов. Боюсь, что все наше поколение современным управлением уже овладеть не сможет.

Стрешнев. Это почему такой приговор?

Корчнов. Стареет аппарат, весь корпус наших управляющих геронтократией страдает.

Стрешнев. Это с чем едят?

Корчнов. Власть стариков, значит. В 20-х годах средний возраст наркомов был лет тридцать. Потом началось старение. И Сталин по-своему эту проблему решил - произвел отстрел целого поколения руководителей. Вместо них пришли молодые. Косыгин, например, стал министром тоже в тридцать лет. Да и другие.

Стрешнев. К репрессиям призываешь?

Корчнов. Ну уж... Но делать что-то надо. Особенно сейчас, когда без знания новейшей техники управлять невозможно.

Широков. Делиться властью надо. Это главное сейчас, когда кардинальные решения приняты. Всем делиться. На всех уровнях. Министрам и директорам заводов, председателям колхозов, обкомам и райкомам.

Стрешнев. С кем делиться?

Широков. С непосредственными производителями. В этом Корчнов прав. Им надо дать права и трудовые свободы - рабочим, крестьянам, интеллигентам. Только это инициативу миллионов и миллионов развяжет и в корне все изменит. И в экономике, и в обществе.

Корчнов. Обсудить бы надо, как дальше управление в области отлаживать. Как свободу трудовой деятельности обеспечить. Как с бюрократизмом бороться.

Стрешнев. С бюрократизмом тоже разобраться надо. Сплеча не рубить. Сколько лет писали: бюрократизм - наследие прошлого. Пережиток капитализма. Так семьдесят лет пережитками и пробавлялись. А бюрократ, он ведь не из-за границы приехал. Он - тот же Иван да Василий, вчерашний крестьянин, рабочий или трудовой интеллигент. Кто его бюрократом сделал? Советская власть? Привилегии? Централизм? Отсталая психология?

Широков. Не Советская власть, а ее извращение. Сверхцентрализм. Кто такой бюрократ? Это человек, который никем не выбран, а кем-то назначен. Он и чувствует свою зависимость только от того, кто его назначил, а не от народа. Тот же депутат Совета. Как раньше было? Райкомы, обкомы рекомендовали, разнарядку спустили, списки кандидатов обсудили - и готово. А потом - оставьте в списке одного кандидата, как будто в насмешку. Там один и значится. Избрали депутатом, он разок-другой приехал, отчитался. Ну, конечно, наиболее честные и активные и тогда старались и людям, и региону своему помочь, и за общегосударственное дело радели.

Корчнов. Посетил я недавно район, где эксперимент идет с выборами по многомандатной системе в Советы. Там всех прежних руководителей забаллотировали. Под гребенку. А из новых на руководящую работу и выбирать некого. Да и не хотят люди - каждый при деле сидит.

Широков. Тут реальная проблема. Процедура выдвижения кандидатов, избирательная кампания, сознание масс. Механизм пока не срабатывает. Нужно додумывать.

Стрешнев. Тоже нельзя петь лазаря: выборы, выборы, народ все решает, народ безгрешен. А народ, он разве свободен от влияния социальных условий? Сколько алкашей в народе том? Сколько таких, кто до сих пор предпочитает получать побольше, а работать поменьше, кто обогащается за счет дефицита? А как пользуются гласностью, чтобы скомпрометировать требовательных и принципиальных руководителей? Свести личные счеты? Захватить те места, которых они не заслуживают? Что же мы, на все это должны глаза закрывать?

Корчнов. Тут я с тобой в первый раз, кажется, согласен, Иван Петрович. "Каждая кухарка может управлять государством". Сколько заплачено за эту пустую фразу Троцкого, за эти псевдонародные иллюзии! Почему - каждая и почему сразу государством? Управление еще долго будет профессией. Это и ежу ясно.

И еще я сказал бы. Надо стимулировать результаты труда руководителей. Зачем их в оппозицию загонять? Прежде всего директоров предприятий и объединений. От них многое зависит в перестройке. Посмотрите, как оплачивают президентов крупных фирм в странах Запада- в несколько раз лучше, чем министров и даже премьер-министров. Нам нужна рациональная, а не иррациональная "бюрократия", иными словами, высококвалифицированное управление.

Стрешнев. И все же, моя бы воля, я бы тебя на бюро обкома прочесал - и за твои прежние художества, и за новые завиральные идеи.

Корчнов. Василий Романович, и чего ты этого Аракчеева при себе держишь? Может быть, как царь Александр, чтобы оттенял твой либерализм?

Широков. А ты думаешь, он либералом был?

Корчнов. Почти все цари русские начинали как либералы.

Широков. Значит, и мне такую эволюцию предрекаешь?

Корчнов. Не знаю. Как пойдет перестройка в области. Если неудачи, да сверху, да снизу давить будут, что же, тогда и озлобиться недолго. Преодолевать сопротивление - нелегкое дело.

Широков. Сопротивление перестройке из многих щелей лезет. Оно и в каждом из нас живет.

Стрешнев. В Корчнове больше, чем в нас. Как же с Корчновым - простить и забыть?..

Широков (секретарю по селектору). Вы звонили на завод?

Секретарь (по селектору). Секретарь парткома товарищ Плетнев ждет у телефона.

Широков. Свяжите меня. (Говорит по телефону.) Альберт Семенович? Как там у вас?

Плетнев (по телефону). Слышите? Народ гудит? Сейчас заседание парткома идет. Требуют: верните нам Корчнова.

Широков. Корчнова не вернем. А поведение его обсудим. А главное - уроки перестройки в условиях гласности. Выездное заседание обкома на заводе проведем. А вы с докладом выступите. Только давайте так - по гамбургскому счету - и о себе, и о Корчнове, и о нас грешных. И главное - что делать? Как дальше дело перестройки разворачивать?