Породнить истину с прекрасным

Кажется, мы вышли к пункту, где надо предъявить наиболее сильные аргументы в пользу тезиса о плодотворности взаимообменов между наукой и искусством.

До сих пор речь шла хотя и об одном человеке, вмещающем оба дарования, но человеке, представшем, так сказать, в разных ипостасях: в одних своих работах - в качестве ученого, в других же - в обличье художника. Время подняться на высшую точку и освоить события, в которых научное и художественное начала проявились в одном не только лице, но и произведении.

Это называется синкретизмом (от греческого sinkre- tismos - соединение) и представляет сочетание методов науки и искусства в одном творческом процессе, когда научное исследование сопровождается художественным освоением мира, а художественный поиск переплетается ценной познавательной работой. Словом, это те наивысшие пункты, когда ученый обращается за помощью к себе как художнику, поскольку несет оба таланта, а художник ищет поддержки в себе как ученом, если владеет даром исследователя.

Безусловно, в той или иной мере синкретизм свойствен получению каждого творческого результата. Ведь любой деятель искусства опирается, как мы пытались показать в одной из прочитанных глав, па достижения науки, равно и ученый дополняет и восполняет процедуры аналитических раздумий образами, рожденными в общениях с прекрасным. Да и по-другому не может быть, поскольку оба эти вида деятельности не изолированы, а находятся рядом, обслуживают одно общество.

Все так, но здесь мы обращаемся к наиболее сильным проявлениям союза науки и искусства, к синкретизму в его собственном значении, на его, можно сказать, самых высоких нотах. Вот как понимает это, например, Г. Вейль: "В своей работе я всегда пытался объединить истину с прекрасным". Речь идет не о простом сведении методов науки и искусства в одно целое, но именно о достижении их органического пересечения, когда одно взаимно обогащает другое, усиливая его действенность. Возможно, Г. Вейль склонен порой даже переоценивать значение эстетического начала в научном познании, выставляя его определяющим фактором в работе исследователя. Так, он говорит: "Выразительность и форма имеют для меня, быть может, большее значение, чем само знание". Сказано, надо полагать, не без сгущения тонов и с заметным уклонением от собственно научных целей в сторону художественных интересов. Но даже если это и преувеличение, все равно участие искусства в познавательных процессах бывает настолько заметным, что вполне можно говорить о соединении методов науки и искусства.

Идея синкретизма волнует и современного английского математика В. Гарримана, который писал: "Работа настоящего ученого направляется и обуславливается эстетическими ценностями. Развитие науки - результат не чисто рациональных размышлений, а поисков красоты. Без этого ни один ученый никогда не смог бы проложить дорогу сквозь непроходимые дебри всех возможных выводов, вытекающих из чисто логического подхода к вещам".

Необходимость союза научного и художественного отстаивается и здесь совершенно отчетливо, настолько, что даже чуть ли не вменяется в обязанность ученого, который, как полагает автор, проводя исследование, не просто ищет знание, но вместе с тем и творит красоту.

Таковы проявления синкретизма в науке.

Но его воплощает и художник, поскольку он не только создает эстетические ценности, но и прокладывает путь к истине. Ведь еще недостаточно воспроизвести окружающий мир в художественных формах. Надо, чтобы это было сделано убедительно, правдиво. Не случайно В. Шекспир подчеркивает:

Прекрасное прекрасней во сто крат, 
Увенчанное правдой драгоценной. 

Итак, в единении, в союзе науки и искусства их сила и гарантия успеха. Содружество помогает им каждому подниматься к вершинам, создавать лучшие образцы научных и художественных произведений.

Здесь необходимо одно разъяснение. Порой высказывается убеждение в возможности и даже неизбежности такого их соединения, когда научное и художественное окажутся переплавленными в неком синтетическом новообразовании, где они станут неразличимы, растворившись одно в другом. Этот взгляд питается предпосылкой, что поскольку на заре человечества была одна общая культура, раздвоившаяся позднее на два самостоятельных течения - науку и искусство, то в будущем они сольются вновь в одном потоке. "Чем дальше, тем искусство становится все более научным, а наука - художественной". Так в свое время определил Ж. Фабр положение дел и попытался оправдать высказанный тезис в практике собственного творчества.

В этой крайности прослеживаются две линии. Первая выражает уверенность, что слияние науки и искусства произойдет на почве последнего. Ибо раз искусство появилось раньше и, можно сказать, взлелеяло науку, оно со временем и примет ее в свои руки. Этот взгляд охотнее делят, конечно, люди искусства. Например, В. Гёте, А. Чехов, М. Пришвин.

По мнению одного из героев романа М. Анчарова (и, надо полагать, самого автора), "наука имеет начало, а искусство не имеет", ибо "оно существует столько, сколько существует человек". Музыка была прежде, чем придумали ноты, литература - раньше письменности, живопись - до открытия анатомии и перспективы. И так во всем. Нет, предупреждает автор, наука и искусство не противопоставляются. Только он убежден, что они "когда-нибудь сольются". Однако сольются под эгидой искусства. В характере научного мышления произойдет скачок, и человек станет "понимать сущность явлений без анализа. Простым созерцанием. Законы будут отпечатываться в мозгу, как на фотопластинке". И прийти к этому, венчает свои рассуждения М. Анчаров, науке поможет поэзия.

Породнить истину с прекрасным

С этим соседствует взгляд, что, напротив, слияние пройдет на основе науки. Мы уже видели, как подобная линия заканчивается угасанием искусства в науке. Сциентизм особенно расцвел на почве, удобренной научно- техническими успехами, якобы доказавшими, по мнению некоторых, что традиционное искусство излишне и чуть ли не вредно, так как уводит безупречную точность ученой мысли в неопределенность.

Понятно, что действительный синкретизм, то есть тот, который в самом деле нужен, полезен, не может завершиться поглощением одной культуры другой или их слиянием в нечто третье, научно-художественное. По крайней мере о любом из созданных до сего времени творений, претендующем на "синкретическое" звание, мы можем четко сказать, что оно представляет: есть ли это произведение науки или искусства. И может быть, лишь в исключительных случаях, которых в истории культуры буквально единицы, трудно установить жанр.

Безусловно, это отнюдь не принижает значения синкретизма как метода, как ориентации на близкий союз научного и художественного. Опасны - подчеркиваем еще раз - крайности: растворение одного в другом или в чем-то промежуточном.

А теперь обратимся к конкретным лицам и событиям синкретического значения, как это запечатлелось в делах науки и искусства. Вначале о том, чем порадовали ученые, то есть о синкретизме, который воплощен в произведениях науки.

В числе первых творений подобного рода - поэтический трактат древнеримского натуралиста, философа и поэта Кара Лукреция "De rerum Nature". Так звучит в подлиннике название его знаменитой книги "О природе вещей". Эта книга вобрала все, что тогда знали о мире, многие собственные наблюдения автора, его догадки, гипотезы, вымыслы. Словом, перед нами настоящее научное изыскание, каким оно могло быть по нормам того времени. А выражено это в блестяще поэтической форме.

...Прошло немало веков. Ветер истории смел суровые дни рабства, на исходе существования, но все еще прочно держался феодализм с его бездумным поклонением церковному игу. Именно тогда гениальные и бесстрашные мыслители утверждают тезис о множественности миров, управляемых не божественным промыслом, а естественным законом, о власти материи над духом, о величии человека.

Пишут ярко, художественно, часто используя театральную форму диалога, стихи. В научные трактаты смело вводятся реальные или вымышленные персонажи, которые вступают в дискуссии; на страницах ученых книг разыгрываются настоящие словесные дуэли. Вот образец стиля той поры. Великий итальянец XV века Д. Бруно отстаивает идеи бесконечности природы, времени и пространства, идеи, за которые - он знает это - его будут казнить:

Века ль, года, недели, дни, часы ли 
(Твое оружье, время) - их потока 
Ни сталь и ни алмаз не сдержит, но жестокой 
Отныне их я не подвластен силе. 
Отсюда ввысь стремлюсь я, полон веры, 
Кристалл небес мне не преграда более: 
Разрушивши его, подъемлюсь в бесконечность. 

Прошло еще несколько веков. Мы во Франции середины XIX столетия. Нас привлекло сюда то, что в это время в стране жил замечательный натуралист Ж. Фабр. Разносторонний исследователь, он успел потрудиться во многих разделах естествознания, проявил интерес - при этом основательный - к истории. И все же это едва ли принесло бы ему мировую известность, не будь он вместе с тем еще и писателем.

Если пользоваться современными определениями, Ж. Фабр работал в научно-популярном жанре. Однако то были другие времена. Иные времена, иные песни. И стиль другой. Его можно назвать одновременно и научным и художественным, то есть вполне отвечающим идеалам синкретического мышления. Ж. Фабр писал увлекательные сочинения по физике и механике, по астрономии и химии, живо излагал ботанику, зоологию. Вот его труды: "Арифметика, рассчитанная на все учреждения народного образования", "Изобретатели и их изобретения", "История полена", "Домоводство", "Книга по истории" с подзаголовком: "Научные беседы дяди Поля с его племянником". О достоинствах его произведений говорит уже одно то, что они выдержали сто одиннадцать только прижизненных изданий.

Понятно, что Ж. Фабр не мог выступать первооткрывателем во всех науках, о которых писал. В XIX веке такая роль одному оказывалась уже не по силам. Но была у него одна верная любовь, предмет особых вниманий - энтомология. Это наука о насекомых. Вот здесь он действительно сказал слово как ученый, тонкий наблюдатель, исследователь. Поэтому его работы на темы жизни насекомых и близкие им зообиологические сюжеты поистине образцы синкретических дерзаний. Среди них "Основы естественной истории", "Научные чтения по зоологии", то же по ботанике, "Предметные уроки для подготовительного класса". Он оставил и несколько работ, исполненных в поэтической манере. В их числе написанную в синкретической традиции поэму "Насекомые", в которой высоко вознес милые его сердцу, но уж очень земные создания.

Как видим, К. Лукреций, Д. Бруно, Ж. Фарб пытались соединить в одном творческом поиске научное исследование и образно-художественное видение своего предмета. Очевидно, такой подход весьма плодотворен, ибо позволяет глубже понять и успешнее решить познавательные задачи.

В качестве образца синкретического творчества следует назвать деятельность Ч. Дарвина, в котором талант исследователя также сочетался с даром эстетического восприятия изучаемых явлений. Это, конечно, несло свои преимущества, определенно помогая ему делать открытия выдающегося уровня.

Эстетическая струя пульсировала в нем очень сильно. В "Автобиографии", написанной в конце жизни, он и сам говорит о влиянии на него музыки, поэзии. Кстати, тут же с большим сожалением отмечает, что в преклонном возрасте стал утрачивать живость восприятия произведений искусства.

Оценивая его труды, можно вполне согласиться с мнением, что Ч. Дарвин совершил в биологии не только естественнонаучную, но и "художественную революцию". Она состояла в органическом включении в арсенал научных средств методов искусства, ибо в той мере, в какой орудием поиска послужил аналитический подход натуралиста, таким же орудием стали художественные приемы освоения биологической реальности. Это проявилось и в стиле изложения. Яркий, насыщенный образами, литературными сравнениями, словом, по всем показателям художественный язык.

В наши дни синкретические приемы удачно использует советский ученый А. Фоменко. Его работы относят к направлению так называемой "математической живописи". Необычное, уникальное направление.

Доктор физико-математических наук, профессор Московского университета, он являет собой тип ученого, в котором таится поэтическое начало. А. Фоменко рисует, и его рисунки, сопровождающие серьезные научные труды по топологии, приходят на помощь, чтобы раскрыть существо некоторых трудных проблем.

Художественные рисунки в математической книге - событие не просто исключительно редкое, но и странное. Однако, поясняет автор, "они отражают совершенно конкретные понятия математики, точнее геометрии специальных пространств". Конечно, пишет А. Фоменко, раскрывая свой метод, геометрия всегда ищет наглядности, но одно дело нарисовать трапецию или пирамиду и совсем другое - попытаться изобразить бесконечность. Ученый- художник и стремится средствами искусства передать сложные свойства пространства, раскрыть абстрактные математические понятия. Недаром академик Н. Колмогоров сказал: "Создать эти рисунки можно, только зная высшие разделы математической науки".

Необходимо особо подчеркнуть, что речь идет не просто о переводе некоторого уже добытого содержания на язык изобразительного искусства. Рисунок используется А. Фоменко, чтобы добывать содержание, то есть участвует в самом процессе открытия, пополняя арсенал применяемых им естественнонаучных и философских методов. "Живопись пришла ко мне, - пишет он, - как прекрасный катализатор научного поиска, помогающий разрушить привычную связь стандартных представлений и в ином - ассоциативном - мире искать ключи к разгадке научных тайн".

Еще больший простор синкретизму открывают социальные науки.

Возьмем историю. Уже в самом определении ее предмета заложена возможность широкого привлечения методов искусства. Распространено мнение, что если естествознание изучает общее, то историк берет общее в его индивидуальном проявлении, которое для природоиспытателя остается за кадром. Это обусловлено тем, что история соткана из цепи неповторимых событий конкретной эпохи, страны, нации. С этим и сопряжено включение в научный оборот исследователя-историка средств искусства, поскольку художественный тип представляет воплощение общего (в нашем случае общих закономерностей исторического процесса) в единичном.

Умение художественно описывать события прошлого отличало, например, русского ученого В. Ключевского.

Однако он не просто рисовал "живые картины" ушедшего, а создавал их по высшим нормам научного исследования, обнажая существо социальных процессов.

Не случайно его труды, а еще больше лекции служили для художников, артистов, деятелей других видов искусства того времени своего рода подспорьем при создании исторических образов. Влияние В. Ключевского испытали, в частности, выдающиеся русские живописцы В. Серов, В. Васнецов. Великий Ф. Шаляпин специально приезжал послушать блестящую речь историка, чтобы глубже войти в тот или иной героический персонаж, над которым артист работал. Вообще, на его лекции шли как на концерт, как на хорошее представление, настолько они были художественно совершенны.

Удачно использовал средства образного отражения материала истории советский академик Е. Тарле. Серьезность научного исследования сочеталась у него с глубоким образным восприятием предмета и находила великолепное литературное изложение. Поэтому художественная форма, которой характеризуются его труды, не просто способ передачи содержания. Это и определенное видение событий, соперничающее с тем, что характеризует собственно работу мастеров искусства, например, в области исторического романа (не уступая им в художественности, но превосходя точностью описаний).

Произведения Е. Тарле как раз и составляют то исключение в ряду синкретических творений, о котором ранее говорилось, тот случай, когда действительно трудно определить, имеем ли мы дело с наукой или искусством. К какой рубрике, например, отнести такие сочинения, как "Нашествие Наполеона на Россию", "Наполеон", где с одинаковым блеском воплотились научный и художественный талант автора?

В подобной же синкретической манере созданы произведения еще одного советского ученого, А. Манфреда, о событиях французской истории.

Глубокие возможности методов искусства при освоении социальных процессов тонко использовал К. Маркс. В ряде исторических исследований ("Гражданская война во Франции", "18 брюмера Луи Бонапарта" и др.) он постоянно вводит образные характеристики общественных деятелей и событий, дополняя таким способом специальные научные описания типично литературными. Примечательно, что свой "Капитал" К. Маркс называл "художественно целым". И он действительно достиг этого, создав не только логически, но и эстетически совершенное произведение. Оно представляет гармонию частей, уравновешенных и законченных во всех своих разделах.

К образным описаниям нередко прибегал также и Ф. Энгельс. Носителями не только известных философских доктрин, но и определенных черт характера встают со страниц его книг фигуры Ф. Гегеля, JI. Фейербаха, Е. Дюринга и других.

Таким образом, художественное начало в творчестве основоположников научного социализма пробивается явно. Поэтому в литературе высказано даже мнение о необходимости выделить наряду с социально-экономическими, теоретическими и естественнонаучными предпосылками появления марксизма также художественно-эстетические предпосылки, сыгравшие столь же ответственную роль в становлении научного понимания общества как единого целого.

В связи с этим стоит подчеркнуть, что К. Маркс и Ф. Энгельс через всю жизнь пронесли глубокую любовь к искусству, к художественному слову, а в юности даже оба испытали свои силы в поэтическом жанре.