В поисках идеала

А теперь коснемся одного из самых, по-видимому, глубоких преимуществ образно-художественного мышления. Речь идет о целостном, синтетическом отражении предмета, когда все элементы восприятия объединяются в единую картину. Достижение такого соединения разрозненных частей очень плодотворно в процессах решения познавательной задачи, поскольку любое научное открытие - результат аналитической работы, увенчанный синтезом.

Но почему наука в поисках идей целостности обращается к искусству, а не к себе самой? Здесь надо снова погрузиться в особенности научного мышления.

Познаваемый мир неисчерпаем. Потому истина, которую извлекает ученый, всегда относительна, всегда неполна, и в этом смысле ущербна, ибо никогда не может быть завоевана абсолютно, целиком, без остатка. Тут у искусства все преимущества. Любое его творение, большое или малое, талантливое и не очень, - вполне законченная вещь. Если научный результат предполагает и даже требует уточнений, доделок и переделок последующими поколениями ученых, то искусству претит, чтобы его произведения кто-то дорабатывал, улучшая, тем более ухудшая. Это значит, что в каждом конкретном случае художественная вещь предстает завершенной. Вот чего недостает научному сочинению, которое может только приближаться к подобному идеалу, не достигая его, однако, никогда, ибо это означало бы конец познанию. Каждый шаг в науке лишь ступень, отрывок в недорисованной картине знаний, которую еще предстоит не только дорисовать, но и кое-что подправить, изменить, а то и вовсе отменить.

В поисках идеала

Ученый создает фрагментарное обличье внешнего бытия еще и в том смысле, что принужден разъять предмет своих стараний на части и обследовать каждую из них особо, не очень-то беспокоясь о судьбе остальных частей. Потому деятельность в науке сравнивают со штурмом большого многоэтажного здания, когда бои идут одновременно в разных подъездах и на разных этажах, так что отдельные очаги сопротивления можно обойти, оставляя "на потом" и продвигаясь все дальше.

И здесь у искусства принципиальное отличие. Оно говорит образами, а образ всегда несет цельное представление об отражаемом. Да и как может быть иначе? Ведь художник не оставляет пропусков. Все "белые пятна", которых вовсе не стесняется наука, здесь должны быть раскрашены. Живописец не станет создавать портрет, у которого, скажем, не выписан подбородок, мотивируя тем, что, мол, его дорисуют другие.

С этим обстоятельством, кстати сказать, тесно связана роль воображения в искусстве. Где недостает детальной информации, ее надо обязательно дополнить. Фантазия, которая столь развита в людях художественной интеллигенции, как раз и нужна, чтобы подсказать автору, как ему быть и что придумать. Конечно, домысел, воображение и т. п. в не меньшей мере необходимы ученому. Однако, если ему в чем-то недостает фактического материала, его можно порой и не восполнять, а просто, если, конечно, позволяют обстоятельства, сузить тему исследования или вовсе обойти вопрос.

Как видим, произведения искусства вершатся по иным нормам, нежели научные. Отличительными качествами художественного творения, влекущими к себе людей науки, является то, что оно предстает как законченное, а также то, что в нем в полную меру проступает воображение автора.

В силу описанных здесь характеристик искусство выступает своего рода моделью, образцом завершенного решения задач и тем самым как бы предлагает ученому ориентир для построения гносеологического идеала.

Послушаем, однако, что скажут сами ученые. Характерно признание А. Эйнштейна. "Все здание научной истины, - пишет он, - можно вывести из камня и извести ее же собственных усилий, расположенных в логическом порядке". Таковы, по мнению ученого, цели науки. Однако их воплощение средствами одной лишь науки ему представляется практически недостижимым, поскольку "чтобы осуществить такое построение и понять его, необходимы творческие способности художника".

Здесь как раз и имеется в виду целостное восприятие явления, свойственное искусству. "Ни один дом нельзя построить только из камня и извести", - подчеркивает А. Эйнштейн. Действительно, строительный материал (если продолжить эту аналогию) еще не есть здание. Чтобы его возвести, нужно сначала создать мысленный образ будущего строения. А это достигается на основе всего исторического опыта культуры, в котором не последняя роль за эстетическими мотивами, воспитываемыми искусством. Поэтому А. Эйнштейн и напоминает о том, что "чувства прекрасного вносят свой вклад, помогая нашей мыслительной способности прийти к ее наивысшим достижениям".

Близкие мысли высказывает советский академик И. Кнунянц. Известный в стране и за рубежом химик-органик, он видит для себя в архитектурных и живописных произведениях искусства своеобразный эталон структурной законченности творческих замыслов, эталон, по которому ученый может равнять результаты своих поисков. Ибо "искусство, - подчеркивает И. Кнунянц, - дает нам образцы шедевров, образцы гармонии и совершенства". И далее он признается, что постоянно сопоставляет получаемое им "по красоте с той, которую содержат произведения живописи и скульптуры".

Таким образом, наука, будучи не в состоянии создать, опираясь лишь на собственные силы, идеал целостного восприятия объекта действительности, обращается к миру художественных достоинств. Не случайно поэтому, что лучшие научные достижения, достижения наиболее выдающихся ученых часто удостаиваются таких оценок, словно перед нами произведение искусства.

Так, известный австрийский физик прошлого века Л. Больцман, например, говоря о теории теплоты английского коллеги и современника Д. Максвелла, называет ее "музыкальной драмой". Но особенно примечательна в этом отношении характеристика, выданная им другой работе Д. Максвелла - динамической теории газов. Впечатление такое, будто речь идет о музыкальном произведении, исполняемом большим оркестром. Вот это место.

"Сначала величественно выступают вариации скоростей, - открывает свою рецензию Л. Больцман, - затем выступают, с одной стороны, уравнения состояния, а с другой - уравнения центрального движения, и все выше вздымается хаос формул. Но вдруг звучат четыре слова: "Возьмем u-s". Злой демон (относительная скорость двух молекул) исчезает так же внезапно, как неожиданно обрывается в музыке дикая, до сих пор все подавляющая партия басов". Описание этого захватывающего сюжета заканчивается картиной получения результата "с ошеломляющим заключительным эффектом, и занавес падает".

В созданной в 1869 году Д. Менделеевым периодической системе элементов современники увидели не только выдающийся научный факт, но и построение, удивлявшее структурным совершенством. В самом деле. Ученому удалось четко расставить в ряды и шеренги (иначе сказать, по периодам и группам) громоздкое семейство химических элементов, до этого не поддающееся такому всеобъемлющему ранжированию.

Мы знаем, что из 92 существующих в природе элементов к тому времени было открыто лишь 62, к которым Д. Менделеев присоединил еще 4, пока неизвестных современной ему науке. Таким образом, получалось, что ученый мог распределить только около 2/з элементов. Многое было неясно, гипотетично. И тем не менее таблица производила цельное, завершенное впечатление, а "белые пятна" и пропуски в классификации (заполненные позднее) лишь еще более подчеркивали величие русского химика и сотворенную им красоту.

Очень часто с художественными произведениями сравнивают математические работы. Вообще, математика сильнее, чем другие дисциплины, выказывает свои эстетические совершенства, потому что все ее построения, как ни в одной другой науке, отличаются доказательностью, строгостью и являют пример безупречности логических рассуждений.

Как законченное художественное сочинение рассматривал, например, известный немецкий математик XX века, иностранный почетный член Академии наук СССР Д. Гильберт теорию чисел, созданную усилиями математиков разных стран и народов. Он говорил о ней, что это издание редкой красоты и гармонии". "Взнос" самого Д. Гильберта в эту теорию был также оценен в категориях, достойных высшего искусства. В рецензии на выход книги "Область чисел" сказано, что она составляет украшение математической литературы и является одним из лучших достояний... немецкой прозы (!). Приходится лишь сожалеть, что насладиться этим способен весьма ограниченный круг лиц с подходящим математическим образованием.

Таким образом, в произведениях искусства деятели науки видят образец завершенности, видят тот идеал гармонической целостности, которой недостает их собственным трудам. Может быть, поэтому А. Эйнштейн и говорил, что признательность человечества в первую очередь заслуживают великие художники и уже во вторую - великие ученые.