Л. С. Выготский

Одно из наиболее важных влияний на развитие советской психологии оказали работы Льва Семеновича Выготского (1896-1934); его идеи (особенно после публикации в 1962 г. английского перевода его работы "Мышление и речь"¹) получили широкое распространение и за пределами Советского Союза. Значение его работ еще более возрастает, если вспомнить о том, что он скончался в возрасте 38 лет и последние, самые важные свои работы написал, будучи уже тяжело болен туберкулезом. Как говорил спустя много лет один из наиболее известных его учеников - А. Р. Лурия, "всему хорошему в развитии русской психологии мы обязаны Выготскому"². Посвящая одну из важнейших своих книг - "Высшие корковые функции человека и их нарушения при локальных поражениях мозга" его памяти, Лурия отмечал, что во многих отношениях она может "рассматриваться как развитие идей Выготского"³.

¹ (Выготский Л. С. Мышление и речь // Избранные психологические исследования. М., 1956.)

² (Цит. по: Zangwill О. L. Psychology: Current Apporoaches // The State of Soviet Science. Cambridge. 1965. P. 122.)

³ (Лурия А. Р. Высшие корковые функции человека и их нарушения при локальных поражениях мозга. М., 1962. С. 2.)

Однако Выготский не всегда пользовался уважением и признанием со стороны официальных кругов в Советском Союзе. В период с 1936 по 1956 г. его работы находились в опале и практически не публиковались. Ниже мы еще обратимся к тому, что в 1950 г. сам Сталин выступил фактически против взглядов Выготского на проблему соотношения мышления и языка. Даже в 60-е годы и позднее, когда взгляды Выготского вновь обрели былую популярность в Советском Союзе, его теоретические представления получали не только положительные, но и отрицательные оценки со стороны советских историков психологии. Так, в одной из работ, опубликованных в 1966 г., А. В. Брушлинский писал о том, что, по его мнению, Выготский недооценивал эпистемологический аспект умственной деятельности человека; тем не менее, продолжал он, советская психология многим обязана Выготскому, поскольку он был первым, кто детально анализировал влияние социально-исторических факторов на становление и развитие человеческой психики¹. Сегодня эта заслуга Выготского получает высокую оценку в Советском Союзе и описывается как важнейшее введение в марксистскую психологию. Его работы широко публикуются.

¹ (См.: Брушлинский А. В. Культурно-историческая теория мышления // Исследования мышления в советской психологии. М., 1966. С. 123-174.)

Представляется, что не может быть сомнений в том, что взгляды Выготского испытали на себе влияние со стороны марксистской философии (в том виде, разумеется, как он сам интерпретировал ее). Однако те из читателей его работ, которые знакомились с ними по их английскому переводу, могут и не согласиться с подобным утверждением и сделают это по вполне понятным причинам. Дело в том, что при подготовке этого перевода большинство ссылок на работы классиков марксизма-ленинизма было опущено, а что касается ссылок на Ленина, то они исчезли полностью. При этом, очевидно, переводчики были убеждены в том, что ссылки на работы классиков марксизма носят конъюнктурный характер, а потому могут быть опущены без ущерба для собственно научного содержания работ Выготского¹. В результате этой операции для историка психологии, не владеющего русским языком, становится практически невозможно понять исходные посылки подхода Выготского к рассматриваемым проблемам. Между тем знакомство с русским оригиналом дает ясное представление о том, что в этой работе Выготский пытался продемонстрировать связь, существующую между ленинской эпистемологией и его собственными взглядами на развитие мышления у детей. Он говорит о "единстве противоположностей", которыми являются "воображение и мышление в развитии своем... и их раздвоении" в процессе познания (с. 92, 101). Как мы увидим в дальнейшем, Выготский весьма критически относился к эпистемологическому дуализму, свойственному теории языка, выдвинутой Жаном Пиаже, и в особенности к тому, что Пиаже называл "аутистическим" использованием языка детьми. Выготский подчеркивал, что марксистский подход к изучению проблем языка позволяет вскрыть "социальный характер" его появления.

¹ (В предисловии переводчиков отмечается, что, "хотя наш перевод и будет назван сокращенным вариантом, мы думаем, что эта более концентрированная версия оригинала будет способствовать более ясному представлению о нем и не нанесет ущерба тем мыслям и той фактической информации, которые в нем содержатся" (Hanfmann E.,Vakar G.- Translators Preface // Vygotsky L. S. Thought and Language. Cambridge, 1962. P. XII). В дальнейшем ссылки на русский оригинал этой работы (1956 г.) будут даваться непосредственно в тексте.)

Одной из основных проблем, над разрешением которой работал Выготский, была проблема взаимоотношения мышления и речи. Его работы по этому вопросу часто сравнивают с работами Пиаже. Сам Выготский с похвалой отзывался о работах Пиаже в этой области, называя их "революционными", однако он отмечал также, что он "наложил печать двойственности на эти исследования, как и на все выдающиеся и действительно прокладывающие новые пути психологические произведения эпохи кризиса". Его работы - "детище кризиса, охватившего самые основы нашей науки, знаменующего превращение психологии в науку в точном и истинном значении этого слова и проистекающего из того, что фактический материал науки и ее методологические основания находятся в резком противоречии... Сущность его заключается в борьбе материалистических и идеалистических тенденций..." (с. 57).

В одной из своих ранних работ Пиаже постулировал три стадии в развитии форм мышления у ребенка: 1) аутизм, 2) эгоцентризм, 3) социализация. На первой из этих стадий мышление ребенка носит подсознательный характер и направлено на достижение самоудовлетворения. На этой стадии ребенок еще не пользуется языком и не приспосабливается к существованию других людей, обладающих собственными нуждами и желаниями. Он еще не воспринимает такие понятия, как "истина" и "ошибка". На последней из этих стадий ребенок уже оказывается адаптированным к окружающей его действительности, пытается влиять на нее, с ним можно разговаривать. Он уже понимает законы логики. На промежуточной стадии - стадии эгоцентризма - мысль ребенка, по мнению Пиаже, "представляет собой средину между аутизмом в строгом смысле слова и социализированной мыслью"¹. На этой стадии ребенок использует язык, но только для себя; он размышляет вслух. Таким образом, названные три стадии представляют собой схему развития мышления ребенка, основанную на представлении о том, что "первичной, обусловленной самой психологической природой ребенка формой мышления является аутистическая форма; реалистическое же мышление является поздним продуктом, как бы навязываемым ребенку извне с помощью длительного и систематического принуждения, которое оказывает на него окружающая его социальная среда". (с. 64).

¹ (Цит. по: Выготский Л. С. Избранные психологические исследования... С. 63.)

Принимая в целом то описание, которое дает этим стадиям Пиаже, Выготский отрицает их последовательность. Он так пишет об этом: "История детской мысли для Пиаже - это история постепенной социализации глубоко интимных, внутренних, личных, аутистических моментов, определяющих детскую психику. Социальное лежит в конце развития, даже социальная речь не предшествует эгоцентрической, но следует за ней в истории развития.

...Схематически рассуждая, можно сказать, что наша гипотеза обязывает нас представить весь ход развития в следующем виде. Первоначальной функцией речи является функция сообщения, социальной связи... Таким образом, первоначальная речь ребенка - чисто социальная...

Лишь далее, в процессе роста, социальная речь ребенка, которая является многофункциональной, развивается по принципу дифференциации отдельных функций и в известном возрасте довольно резко дифференцируется на эгоцентрическую и коммуникативную речь. Мы предпочитаем так назвать ту форму речи, которую Пиаже называет социализированной, как по тем соображениям, которые нами уже высказаны выше, так и потому, что, как увидим ниже, обе эти формы речи являются с точки зрения нашей гипотезы одинаково социальными, но разно направленными функциями речи. Таким образом, эгоцентрическая речь, согласно этой гипотезе, возникает на основе социальной путем перенесения ребенком социальных форм поведения, форм коллективного сотрудничества в сферу личных психологических функций.

...Действительное движение процесса развития детского мышления совершается не от индивидуального к социализированному, а от социального к индивидуальному - таков основной итог как теоретического, так и экспериментального исследования интересующей нас проблемы" (с. 86-88).

В результате Выготский приходит к тому, что, собственно, и принесло ему известность,- к концепции "интернализации речи": "Согласно мнению Пиаже, эгоцентрическая речь возникает из недостаточной социализации изначально индивидуальной речи. Согласно нашему мнению, она возникает из недостаточной индивидуализации изначально социальной речи, из ее недостаточного обособления и дифференциации, из ее невыде-ленности. В первом случае эгоцентрическая речь - пункт на падающей кривой, кульминация которой лежит позади. Эгоцентрическая речь отмирает. В этом и состоит ее развитие. У нее есть только прошлое. Во втором случае эгоцентрическая речь - пункт на восходящей кривой, кульминационная точка которой лежит впереди. Она развивается во внутреннюю речь" (с. 348-349).

Таким образом, перед Выготским встала задача объяснить, а что же, собственно, происходит на самом раннем этапе развития ребенка или, как называл это Пиаже, на аутистической стадии? Что происходит с ребенком, который еще не умеет говорить? Может ли он думать? Было совершенно очевидно, что если бы Выготский дал положительный ответ на последний вопрос, то тогда ему пришлось бы искать совершенно различные истоки происхождения мышления и речи. И именно это он и сделал. Согласно Выготскому, мышление и речь имеют различные корни и развиваются по различным "кривым", которые в процессе роста ребенка могут "расходиться и сходиться", но "затем снова разветвляться". Существует "доречевая фаза в развитии интеллекта и доинтеллектуальная фаза в развитии речи" (с. 119, 131). Решающим моментом (исследованным У. Штерном) является тот, когда эти "кривые развития" мышления и речи пересекаются между собой первый раз; начиная с этого момента "речь становится интеллектуальной, а мышление - речевым" (с. 131). Выготский был убежден в том, что Штерн преувеличивал роль интеллекта как "чего-то изначального... стоящего действительно в начале развития речи", однако он соглашался с тем, что "Штерн лучше и раньше других описал это важнейшее в психологическом развитии ребенка событие... Ребенок в эту пору, как говорит Штерн, делает величайшее открытие в своей жизни", когда начинает видеть связь м34ежду словом и объектом. Начиная с этого момента мышление становится речевым, а речь становится интеллектуальной (с. 133-134).

Таким образом, источник "доречевого мышления" отличается от источника речи. Источник "доречевого мышления" похож на зародышевые формы мышления некоторых видов животных, в то время как речь имеет социальное происхождение. Здесь Выготский указывает на связь своих представлений с марксистским анализом этой проблемы: "Не является для марксизма и сколько-нибудь новым то положение, что в животном мире заложены корни человеческого интеллекта... В этом же смысле говорит и Плеханов... Энгельс пишет: "Нам общи с животными все виды рассудочной деятельности: индукция, дедукция, следовательно, также абстрагирование... анализ незнакомых предметов (уже разбивание ореха есть начало анализа), синтез и, в качестве соединения обоих, эксперимент... По типу все эти методы... совершенно одинаковы у человека и у высших животных. Только по степени (по развитию соответственного метода) они различны". ...Мы совсем не намерены приписывать Энгельсу и менее всего сами собираемся защищать ту мысль, что у животных мы находим человеческие или даже человекоподобные речь и мышление" (с. 141-142).

В этом месте критики Выготского скорее всего обвинят его в редукционизме, поскольку в своем анализе он видит слишком большое сходство между человеком и животным. Однако, по мысли Выготского, ответ на подобную критику может быть дан путем подчеркивания качественного отличия тех характеристик и свойств, которые появляются после того, как перекрещиваются линии развития мышления и речи, то есть после того, как происходит великое открытие, сделанное ребенком, о котором говорил Штерн. Согласно Выготскому, последующий период - это не просто продолжение предыдущего: "...изменился и самый тип развития - с биологического на общественно-исторический.

...Речевое мышление представляет собой не природную, натуральную форму поведения, а форму общественно-историческую и потому отличающуюся в основном целым рядом специфических свойств и закономерностей, которые не могут быть открыты в натуральных формах мышления и речи. Но главное заключается в том, что с признанием исторического характера речевого мышления мы должны распространить на эту форму поведения все те методологические положения, которые исторический материализм устанавливает по отношению ко всем историческим явлениям в человеческом обществе. Наконец, мы должны ожидать заранее, что в основных чертах самый тип исторического развития поведения окажется в прямой зависимости от общих законов исторического развития человеческого общества" (с. 146).

Итак, Выготский разработал концепцию отношения мышления и языка - концепцию, обладающую внутренней последовательностью и логичностью, приведшими в конечном итоге к марксистской концепции социального развития. Согласно этой концепции, мышление и язык имеют различные корни - мышление в доречевых формах, связанных с биологическим развитием человека, а язык в доинтеллектуальных формах, связанных с социальным окружением ребенка. Однако когда ребенок открывает для себя то, что каждый объект в окружающем его мире имеет свое название, имя, то в этом открытии диалектически участвуют обе эти категории (мышление и язык); и с этого момента мышление и язык перестают существовать отдельно друг от друга. "Интернализация" языка служит причиной того, что мысль начинает выражаться в форме внутренней речи; в свою очередь, влияние логики на развитие речи приводит к тому, что она становится все более связной и осмысленной.

Некоторые аспекты схемы Выготского остаются неясными. Например, он проводит параллель между "доречевым" мышлением ребенка и умственной деятельностью таких животных, как шимпанзе. При этом он, разумеется, допускает, что в физиологическом отношении существует различие между мозгом ребенка и мозгом шимпанзе. Однако, в какой степени это различие определяет качественное отличие "доречевого" мышления ребенка, остается неясным. В рамках его концепции преимущественное значение Для понимания различий между человеком и животным имеют социоисто-рические факторы, выраженные в языке, нежели биологические различия между мозгом человека и животного. Будучи материалистом и монистом, Выготский соглашается с тем, что те самые социоисторические факторы, значение которых он подчеркивает, в свою очередь, имеют материальные источники в истории биологического развития человека. Он приводит высказывание Энгельса о значении использования орудий труда на процесс развития и становления человека. Таким образом, в конечном итоге различие в источниках происхождения мышления и языка оказывается относительным, а не абсолютным. В жизни отдельного человека, однако, это различие имеет вполне определенный характер, и именно это обстоятельство подчеркивал Выготский в своих работах.

Взгляды Выготского на проблему происхождения мышления и языка прямо противоречили сталинскому учению. В своей работе "Марксизм и вопросы языкознания" Сталин писал: "Говорят, что мысли возникают в голове человека до того, как они будут высказаны в речи, возникают без языкового материала, без языковой оболочки, так сказать в оголенном виде. Но это совершенно неверно. Какие бы мысли ни возникли в голове человека и когда бы они ни возникли, они могут возникнуть и существовать лишь на базе языкового материала, на базе языковых терминов и фраз. Оголенных мыслей, свободных от языкового материала, свободных от языковой "природной материи",- не существует... Только идеалисты могут говорить о мышлении, не связанном с "природной материей" языка, о мышлении без языка"¹. Трудно себе представить более ясного противоречия, нежели то, которое существовало между взглядами высшего советского авторитета и взглядами Выготского, считавшего, что мышление и язык имеют не только разные корни, но и что "отношение между мышлением и речью не является сколько-нибудь постоянной величиной на всем протяжении филогенетического развития" (с. 131). Как следствие, возрождение интереса к работам Выготского могло произойти только после смерти Сталина. Этот глава государства предписывал марксистским ученым и интеллектуалам придерживаться такой интерпретации марксизма, которую они с трудом воспринимали.

¹ (Сталин И. Марксизм и вопросы языкознания. М., 1955. С. 39.)

Здесь я хотел бы обратиться к тому периоду истории советской психологии, который наступил после второй мировой войны. В связи с этим особый интерес представляют работы С. Л. Рубинштейна, одного из тех советских ученых, которые оказали огромное влияние на решение вопросов, связанных с философской интерпретацией проблем психологии и физиологии. Однако прежде чем перейти к анализу этих работ, необходимо сказать несколько слов о том идеологическом давлении, которое оказывалось на представителей советской психологической и физиологической науки в период, последовавший за 1945 годом. Следует отметить, что одной из самых мрачных страниц истории советской науки этого периода явилась состоявшаяся в 1950 г. научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика И. П. Павлова (28 июня - 4 июля 1950 г.)¹. В интеллектуальном отношении эта сессия представляет меньший интерес, нежели состоявшееся в 1962 г. совещание, в результате которого в Советском Союзе были возрождены подлинно научные исследования в области психологии и физиологии; об этом совещании речь пойдет в специальном разделе этой главы. Тех же, кто заинтересуется материалами сессии, состоявшейся в 1950 г., и захочет познакомиться с ними более подробно, я отсылаю к английскому переводу этих материалов, а также некоторым другим работам².

¹ (См.: Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика И. П. Павлова. 28 июня - 4 июля 1950 г. Стенографический отчет. М., 1950.)

² (Scientific Session on the Physiological Teaching of Academician I. P. Pavlov. Moscow, 1951. Интерпретация событий того времени содержится в: Wetter G. А. Dialectical Materialism: A Historical and Systematic Survey of Philosophy in the Soviet Union. N. Y., 1966. P. 473-487; Tucker R. С The Soviet Political Mind: Studies in Stalinism and Post-Stalin change. N. Y., 1963. P. 91-121.)

Сначала многие советские ученые, представляющие различные области науки, надеялись, что после окончания войны идеологическая атмосфера в советском обществе будет характеризоваться ослаблением давления со стороны партии и государства. Однако этим надеждам не суждено было сбыться - сразу же после смерти А. А. Жданова, последовавшей в 1948 г., партийный контроль над наукой, включая такие ее области, как физика, генетика, космология, химия и физиология, еще более усилился. Причины, вызвавшие усиление идеологического давления на науку, довольно трудно установить; наиболее важным фактором явились, по-видимому, особенности характера и личности самого Сталина. В то же время в числе этих причин нельзя не упомянуть и напряженность, характерную для международных отношений того времени, а также наличие механизмов, позволявших Сталину оказывать влияние на развитие научных исследований в стране. В период с 1948 по 1952 г. в Советском Союзе был проведен целый ряд конференций, где рассматривались отношения между наукой и идеологией; в их числе была и так называемая "Павловская сессия", посвященная проблемам психологии и физиологии и организованная АН СССР и АМН СССР 28 июня - 4 июля 1950 г. К сожалению, в английском переводе материалов этой сессии, опубликованных в Москве в 1951 г., отсутствуют выступления П. К. Анохина, И. С. Бериташвили, Л. А. Орбели и некоторых других ученых, высказывавших несогласие с официальными позициями в этой области.

Открывая работу сессии, тогдашний президент АН СССР Сергей Вавилов - брат погибшего генетика Николая Вавилова - говорил о том, что в задачу этой встречи входило возрождение павловского учения; другими словами, это означало, что в ходе этой сессии не будут предприняты попытки поиска новых путей в исследовании проблем, стоявших перед психологией и физиологией, новых подходов к этим проблемам, основанных на материалистических принципах. Участники сессии и все представители психологической и физиологической науки отдавали себе отчет в том, что результаты ее работы были заранее предопределены; эта уверенность объяснялась тем, что всего два года назад состоялась печально знаменитая августовская сессия ВАСХНИЛ, в ходе которой Лысенко и его "мичуринская школа" были официально провозглашены представителями "единственно верного направления в генетике". В своей речи С. Вавилов дал следующую оценку положения в советской психологии и физиологии того времени: "Были также случаи, к счастью не слишком частые, попыток неправильной и необоснованной ревизии взглядов Павлова. Чаще же всего исследовательская мысль и работа шли не по магистрали, а в сторону, по объездам и проселкам. Как это ни удивительно, как это ни странно, широкая павловская дорога у нас обнажилась, по ней последовательно и систематически двигались сравнительно немногие. Павловская материалистическая прямолинейность оказалась фактически не всегда и не всем по силам... Впору бить тревогу... Наш народ и все перемОоое человечество не простят нам, если мы не используем должным образом богатства павловского наследия... Нет сомнения, что возвращение на верную павловскую дорогу сделает физиологию наиболее действенной, наиболее полезной для нашего народа, наиболее достойной сталинской эпохи строительства коммунизма"¹.

¹ (Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика И. П. Павлова. С. 7-8.)

Среди тех, чьи взгляды подверглись в ходе этой сессии наиболее суровой критике, были физиологи П. К. Анохин, Л. А. Орбели и И. С. Бериташвили. И. П. Разенков, бывший в то время вице-президентом АМН СССР, в своем выступлении обвинил одного из наиболее выдающихся советских физиологов - П. К. Анохина в том, что он, "допуская не раз серьезные уклонения в сторону от павловского учения, увлекался модными реакционными теориями зарубежных авторов вроде Когхилла, Вейса и др."¹. Заметим здесь же, что слова "зарубежные авторы" носили в то время исключительно отрицательный смысл, что было характерно для шовинистических настроений сталинской эпохи. Что же касается взглядов Анохина, то мы еще вернемся к их рассмотрению в специальном разделе этой главы.

¹ (Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика И. П. Павлова. С. 10-11.)

В своей работе, опубликованной в 1967 г. и посвященной истории советской психологии (названной одним из американских психологов "пионерской", несмотря на известные недостатки)¹, А. В. Петровский пишет о "догматизме", присущем советской психологии в период после сессии 1950 года². В своей книге Петровский отмечает, что в начале 50-х годов в Советском Союзе наблюдалась тенденция "ликвидировать" психологию совсем, заменив ее павловской физиологией. Подобное "нигилистическое отношение" к психологии, продолжает Петровский, напоминает события, связанные с распространением в начале 20-х годов "рефлексологии", также ставившей под сомнение законность существования психологии, однако "если в 20-е годы отрицательное отношение к психологии со стороны рефлексологов и бихевиористов во многом объяснялось - при всей его ошибочности - объективной необходимостью критики пережитков субъективизма в психологии, то в начале 50-х годов идея "ликвидации" психологии не могла быть обоснована никакими принципиальными соображениями"³.

¹ (Brozek J. Soviet Contributions to Hi story//Contemporary Psychology (1969), 14(8). P. 433. Хочу выразить профессору Брожеку признательность за экземпляр этого обзора, который он прислал мне.)

² (Петровский А. В. История советской психологии. М., 1967. С. 336.)

³ (Петровский А. В. История советской психологии. М., 1967. С. 336.)

Как видим, ведущий советский историк психологии в довольно сильных выражениях обвиняет влияние сталинизма на развитие психологической науки того времени. Справедливости ради следует отметить, что при этом Петровский уклоняется от ответа на вопрос о том, в какой степени ответственность за события 50-х годов несет Сталин, а в какой - сама система, господствовавшая в то время в советском обществе и позволявшая ему осуществлять подобное давление в том числе и на науку.

Однако, несмотря на все политическое и идеологическое давление, оказываемое на советскую психологию и физиологию, они продолжали жить и развиваться. Одним из наиболее наглядных примеров, иллюстрирующих жизнеспособность советских ученых перед лицом величайших препятствий, встававших перед ними, является творчество С. Л. Рубинштейна.