Глава V. Физиология и психология

В современном мире психология выполняет 
идеологическую функцию и служит 
классовым интересам; не считаться 
с этим невозможно.

А. Н. Леонтьев, советский психолог, 1975 г.

В советской психологии и физиологии, как ни в одной из наук, которые обсуждаются в данной книге, существует особая, русская традиция интерпретации исследований. Еще задолго до Октябрьской революции в русской физиологии и психологии существовала материалистическая традиция. В дореволюционной России существовала, без сомнения, и идеалистическая традиция в психологии, однако здесь необычно рано получила сильную поддержку материалистическая тенденция в психологии. В 1863 г. Иван Сеченов (1829-1905) публикует свою книгу "Рефлексы головного мозга" - книгу, истинное предназначение которой раскрывалось в ее первоначальном названии, отвергнутом царской цензурой,- "Попытка установить физиологические основы психологических процессов"¹. В этой работе Сеченов писал о том, что "вся сознательная или бессознательная деятельность является рефлекторной".

¹ (Под этим названием рукопись была передана Сеченовым для публикации в литературный и социально-политический журнал "Современник", где ее публикация была запрещена цензурой. Уже сам факт того, что подобный журнал собирался опубликовать работу по физиологии, указывает на то философское и политическое звучание, которое имела эта работа. Позднее она все-таки была опубликована, но уже в специальном журнале - "Медицинском вестнике".)

По поводу взглядов Сеченова возникли споры среди образованной санкт-петербургской публики. На ходе дискуссии сказывалась та политическая и идеологическая атмосфера, которая сложилась в России конца XIX столетия; представители радикально настроенной интеллигенции, как правило (но отнюдь не всегда), приветствовали взгляды Сеченова, в то время как официальная бюрократия того времени отрицательно относилась к этим взглядам. В 1866 г. санкт-петербургская цензура запретила продавать книгу Сеченова, а ему самому грозили судом по обвинению в подрыве основ общественной морали. Сеченову удалось избежать суда, однако в результате этого существовавшая связь между материализмом в науке и радикальными тенденциями в политике только усилилась и стала более очевидной.

Несмотря на то что в дореволюционной России материализм имел прочные позиции в психологии, он ни в коем случае не располагал монополией в этой области. Самого Сеченова считали прежде всего физиологом, а не психологом. Против его взглядов и взглядов некоторых из его учеников выступали не только цензоры и представители церкви, но также и профессора университетских кафедр философии и психологии, поскольку установки Сеченова противоречили основному направлению в академической психологии России того времени. Тем не менее вопросы, поднимаемые Сеченовым в связи с обсуждением проблемы природы психического и его отношения с физиологическим, стали предметом горячих дискуссий, развернувшихся среди русских психологов, физиологов, философов и представителей политических кругов в конце XIX столетия¹. История этих дискуссий еще недостаточно исследована, однако даже поверхностный взгляд позволяет отметить то обстоятельство, что отдельные черты этих дискуссий напоминают те споры по упомянутым вопросам, которые были продолжены и в советский период².

¹ (В своей книге "Борьба материализма и идеализма в русской психологической науке: вторая половина XIX - начало XX в." (М., 1960. С. 108) Е. А. Будилова называет печатный орган Московского общества психологов, начавший выходить с 1890 г., "органом реакции в науке", "трибуной воинствующего идеализма", что было характерно для него на протяжении "всех 28 лет его существования".)

² (В настоящее время над этим вопросом работает Дэвид Жоравски.)

Самое важное влияние на развитие русской физиологии и психологии оказали работы Ивана Павлова (1849-1936), являющегося одной из выдающихся фигур в мировой науке. И хотя в данной работе невозможно и неуместно пытаться обобщить взгляды Павлова, все же представляется целесообразным хотя бы коротко остановиться на некоторых из аспектов этих взглядов, особенно на тех, которые позднее стали предметом философских и методологических споров в Советском Союзе. С точки зрения истории и философии науки величайшее значение работ Павлова заключается в том, что ему удалось представить психическую деятельность как явление, которое может успешно исследоваться объективными методами естественных наук. В противоположность "интроспективным" методам изучения умственной деятельности, распространенным в то время, метод Павлова основывался на предположении о том, что психические явления могут быть поняты и объяснены на основании внешних по отношению к предмету исследования свидетельств. Разумеется, в этом он не был абсолютно оригинален, однако, будучи великолепным экспериментатором, Павлов смог осуществить подлинное единство методологии и практики экспериментирования с животными. На основе своих экспериментов он выдвинул теорию высшей нервной деятельности, объясняющую психическую деятельность человека с помощью ее физиологических основ.

Наибольшую известность Павлову принесла его теория условных и безусловных рефлексов. Он говорил о том, что безусловные рефлексы являются врожденными формами нервной деятельности, передаваемыми по наследству. Условные же рефлексы являются такими формами этой деятельности, которые основываются на специфических безусловных рефлексах и приобретаются организмом в ходе его жизнедеятельности; как правило, считал Павлов, условные рефлексы не наследуются, хотя в отдельных случаях возможно и такое.

В классическом примере с собакой и звонком безусловным рефлексом у собаки являлось слюноотделение в ответ на пищевой раздражитель. Условный рефлекс - слюноотделение в ответ на звонок - вырабатывался у собаки в результате многократного предварительного совмещения звонка с пищей. Далее Павлов показывал возможность формирования у собаки "условного рефлекса второго порядка", то есть формирования условного рефлекса на включенную лампочку на основе уже выработанного условного рефлекса на звонок. Следует подчеркнуть, что в этом случае действие основного раздражителя - пищи - уже не совмещалось с включением лампочки. Таким образом, Павлову удалось продемонстрировать, что рефлексы могут формироваться и косвенным путем. Павлов считал, что и психическая деятельность человека может быть объяснена таким же образом или, по крайней мере, на основе подобных представлений. Свою теорию Павлов назвал "теорией высшей нервной деятельности", и это название вошло в терминологию советской физиологической и психологической науки.

Внутренняя структура действия рефлекса описывалась Павловым с помощью термина "рефлекторная дуга", к которому мы еще обратимся в дальнейшем изложении. По Павлову, рефлекторная дуга связывала между собой афферентные и эфферентные нейроны и нервные центры.

Павлов считал, что у человека нервные центры располагаются в коре полушарий головного мозга. И в тех случаях, когда речь идет об образовании условных рефлексов у человека, "временные связи" устанавливаются в результате "иррадиации" стимулов, достигающих коры полушарий. Как говорит об этом сам Павлов, "основной механизм образования условного рефлекса есть встреча, совпадение во времени раздражения определенного пункта коры полушарий с более сильным раздражением другого пункта, вероятно, коры же, в силу чего между этими пунктами более или менее скоро протаривается более легкий путь, образуется соединение"¹.

¹ (Цит. по: Асратян Э. А. И. П. Павлов. Жизнь, творчество, современное состояние учения. М., 1981. С. 181.)

Павловым было продемонстрировано также и существование процесса, противоположного процессу "иррадиации",- процесса подавления или торможения сигнала. Павлову удалось научить собаку отличать не только различные сигналы (такие, как звуковые или световые), но также различать различные звуковые сигналы, отличающиеся частотой колебаний. В результате этих экспериментов Павлов пришел к выводу о том, что "участок коры головного мозга, реагирующий на внешний раздражитель, оказывается суженным".

Одним из наиболее гибких понятий, выдвинутых Павловым и до сих пор еще недостаточно разработанным, является понятие о "второй сигнальной системе" как свойстве, присущем только психике человека. Большую часть своих исследований и экспериментов Павлов провел на собаках, однако в последние годы он также работал с обезьянами и гориллами; его интересы во все большей степени начинали связываться с тем, что он считал конечной целью исследований в области нейрофизиологии,- с изучением психики человека. В отличие от животных, инстинкты свойственны человеку в меньшей степени, а потому, считал Павлов, человеческое поведение в большей, нежели это свойственно животным, степени определяется теми или иными условными рефлексами. Поведение животных и человека формируется сходными путями, однако человек располагает "дополнительным инструментом", обладающим практически бесконечными возможностями для формирования психики и поведения, и таким инструментом является язык. В то время как животное реагирует только на простые ("первичные") сигналы или символы (даже в том случае, когда собака подчиняется устной команде человека, ее реакция по сути своей ничем не отличается от той, какую она демонстрирует в случаях, когда она реагирует на звонок или свет лампочки), человек способен реагировать на смысл произносимых или написанных слов ("вторичные сигналы"). Речевое или письменное послание (даже минимальной сложности), воспринимаемое любым человеком, будет наполнено смыслом и различного рода ассоциациями, свойственными только этому человеку. И именно эту "вторую сигнальную систему" Павлов рассматривал как бесконечно более сложную, нежели "первую сигнальную систему" животных, считая, что их невозможно сравнивать как в количественном, так и в качественном отношении. Таким образом, Павлова нельзя считать человеком, убежденным в том, что описание поведения человека может быть сведено к простой схеме "стимул - реакция", как это можно сделать в случаях известных экспериментов с собаками. Он полностью отдавал себе отчет в качественном отличии человека от других видов животных. Тем не менее он был убежден также в возможности изучать человеческое поведение на основе данных физиологии нервной системы человека.

Отношение Павлова к психологии неоднократно становилось предметом всевозможных спекуляций, многие из которых подразумевали его негативное отношение к самому факту существования психологии как науки. На самом деле Павлов возражал против использования понятия "психология" применительно к животным, поскольку считал внутренний мир животного принципиально недоступным для понимания человеком. Далее, он глубоко критически относился к тому, что считал метафизическими представлениями и что содержалось подчас в терминологии психологии. В свои молодые годы он с сомнением относился к научной ценности большинства исследований, которые велись в то время в области психологии. С годами, а также по мере того, как экспериментальная психология продолжала неуклонно развиваться в качестве самостоятельной дисциплины, его отношение к ней постепенно менялось. В 1909 г. Павлов говорил: "...я хотел бы предупредить недоразумение в отношении ко мне. Я не отрицаю психологии как познания внутреннего мира человека. Тем менее я склонен отрицать что-нибудь из глубочайших влечений человеческого духа. Здесь и сейчас я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественно-научной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кончается эта возможность!"¹.

¹ (Цит. по Babkin В. P. Pavlow: A Biography. Chicago: Univ of Chicago Press, 1949. P. 276-277.)

Однако даже в тех высказываниях, в которых подтверждалось право психологии на существование в качестве самостоятельной научной дисциплины, можно было обнаружить в целом скептическое отношение Павлова к психологии. Так, последнее предложение из приведенной только что цитаты имплицитно содержит в себе различие между психологией и "естественнонаучной мыслью" - различие, против которого выступят большинство психологов. И когда Павлов говорил о возможности слияния в будущем физиологии и психологии, многие психологи были уверены в том, что при этом он имеет в виду поглощение психологии физиологией. Следует признать, что Павлов относился к психологии как науке с известной долей сомнения, хотя и не был настроен по отношению к ней столь враждебно, как это пытаются представить некоторые исследователи его творчества. Несмотря на весьма часто произносимые им предостережения против редукционистского подхода, его призывы к изучению "организма в целом" и его убеждение в том, что человек обладает "качественной и количественной уникальностью", все же взглядам Павлова была присуща тенденция рассматривать психические явления (и в особенности рефлекторную дугу) с помощью упрощенных, механистических представлений и понятий. В то время когда психология на самом деле испытывала сильнейшее влияние со стороны идеалистических концепций и взглядов, подобная тенденция была, возможно, неизбежной, поскольку являлась в известном смысле результатом борьбы, которую вел Павлов за утверждение своего учения об условных рефлексах, учения, которое сегодня рассматривается как величайшее достижение физиологии и психологии.

Павлов не был марксистом и никогда не использовал теорию диалектического материализма для оправдания и защиты собственной теоретической системы. На протяжении многих лет после Октябрьской революции он выступал против марксистского влияния в сфере науки и образования и даже выступал с критикой марксистской философии¹. В последние годы жизни, однако, его взгляды в этом отношении претерпели изменения - он приветствовал советское правительство за ту поддержку, которую оно оказывало развитию науки, а также говорил о том большом впечатлении, которое производила на него интеллигентность отдельных большевистских лидеров, подобных, например, Николаю Бухарину. Один из его учеников - П. К. Анохин, чьи взгляды будут рассмотрены в отдельном разделе этой главы, утверждал, что в одной из бесед с Павловым он попытался показать глубоко диалектичный характер его учения об условных рефлексах, раскрывающего существо принципа единства и борьбы противоположностей. В ответ на это Павлов, по словам Анохина, воскликнул: "Вот и оказывается, что я диалектик!"².

¹ (См. об этом в моей книге The Soviet Academy of Scences and the Communist Party, 1927-1932. Princeton, 1967. P. 108, 109, 113, 116-118.)

² (Анохин П. К. Иван Петрович Павлов: жизнь, деятельность и научная школа. М.; Л., 1949. С. 352.)

Учение Павлова содержит в себе множество аспектов, привлекающих внимание сторонников диалектического материализма. Во-первых, одна из главных целей, к которой стремился Павлов,- объяснение психических явлений на базе физиологии, безусловно, находила поддержку со стороны материалистов. Кроме того, то обстоятельство, что Павлов постоянно подчеркивал необходимость изучения организма в его целостности, "во всем богатстве его связей", всячески приветствовалось советскими авторами, поскольку согласовывалось с диалектическим принципом взаимосвязанности материального мира. Подчеркивание Павловым уникальности человека, обладающего второй сигнальной системой, рассматривалось как понимание качественных различий, существующих между организмами, принадлежащими к различным уровням организации материи,- различий, основанных на принципе перехода количественных изменений в качественные. Описание человеческого тела как системы, отличающейся "уникальностью по степени саморегуляции", которое давал в своих работах Павлов, рассматривалось, с одной стороны, как предвосхищение кибернетических концепций, а с другой - как понимание Павловым диалектического характера процесса развития материи.

Исследователи в Советском Союзе и за его рубежами зачастую по-разному смотрят на то, что собой представляет учение Павлова, по-разному оценивают его значение. Ученые, живущие за пределами Советского Союза, часто склонны рассматривать это учение как ограниченное рамками экспериментальных исследований и гипотез, имеющих отношение к условным и безусловным рефлексам. Для некоторых из них имя Павлова ассоциируется прежде всего с картиной, происходящей в мозгу собаки в процессе слюноотделения. С другой стороны, советские исследователи рассматривают теорию Павлова не только как собрание подобных фактов и заключений, но также и как некий общий подход к изучению природы вообще и биологии в частности. Павлов сам дал основания для подобной трактовки, когда в беседе с американским психологом К. С. Лэшли в ответ на просьбу последнего дать определение понятия "рефлекс" сказал: "Теория рефлекторной деятельности опирается на три основных принципа точного научного исследования: во-первых, принцип детерминизма, то есть толчка, повода, причины для всякого данного действия, эффекта; во-вторых, принцип анализа и синтеза, то есть первичного разложения целого на части, единицы и затем снова постепенного сложения целого из единиц, элементов, и, наконец, в-третьих, принцип структурности, то есть расположения действий силы в пространстве, приурочение динамики к структуре"¹.

¹ (См.: Академик И. П. Павлов. Избранные труды по физиологии высшей нервной деятельности. М., 1950. С. 167.)

В ответ на это заявление Павлова Лэшли в свою очередь заметил, что данное определение является настолько широким, что его можно рассматривать в качестве общего принципа для всей науки. Однако Павлов твердо настаивал именно на этой формулировке, которую впоследствии часто приводили в ходе дискуссии о значении теории рефлекса в советской литературе¹.

¹ (См., напр.: Купалов П. С. Учение о рефлексе и рефлекторной деятельности и перспективы его развития//Философские вопросы физиологии высшей нервной деятельности и психологии. М., 1963. С. 151.)

Некоторые советские авторы предлагали различать собственно физиологический и философский смысл понятия "рефлекс", открывая тем самым возможность для разговора об известной ограниченности учения Павлова, не касающейся, однако, его методологического значения. Подобное различие предлагал делать Ф. В. Бассин - известный советский ученый, занимавшийся проблемами бессознательного и отмечавший значение работ Фрейда в то время, когда это было весьма редким явлением для советской науки, выступая на Всесоюзном совещании по философским вопросам физиологии высшей нервной деятельности и психологии; по его мнению, самое большое значение работ Павлова заключалось в том, что в их основе лежала идея о влиянии внешних условий на формирование и развитие биологических факторов. Он говорил: "Тот, кто отказывается от рефлекторной теории в ее философском понимании, отказывается больше чем от павловского учения: он отказывается от диалектико-материалистического истолкования биологических процессов вообще. Это, безусловно, так, ибо приверженность рефлекторному принципу в его философском понимании (то есть идея принципиальной зависимости биологических процессов от факторов среды) - это то основное, то самое глубокое, что отличает нас от сторонников идеалистической биологии с ее подчеркиванием имманентности, спонтанности и, следовательно, принципиальной арефлекторности жизненных процессов... Я напоминаю об этом, ибо нужно ясно видеть разницу между рефлекторным принципом в его общем, философском понимании и конкретным представлением о физиологической структуре..."¹

¹ (См., напр.: Купалов П. С. Учение о рефлексе и рефлекторной деятельности и перспективы его развития//Философские вопросы физиологии высшей нервной деятельности и психологии. М., 1963. С. 720.)

История развития советской психологии богата событиями и довольно противоречива. Поскольку в настоящей работе основное внимание мы сосредоточиваем на послевоенных годах, то подробное описание раннего периода развития советской психологии было бы просто невозможно. Этот период, правда, затрагивается в связи с обсуждением некоторых работ Л. С. Выготского, А. Р. Лурии и А. Н. Леонтьева, деятельность которых будет анализироваться в соответствующих разделах данной главы. Более детальное описание этого периода истории советской психологии можно найти в книге А. В. Петровского "История советской психологии" (М., 1967) или в книге Раймонда Бауэра "Новый человек в советской психологии"¹.

¹ (Bauer R. A. The New Man in Soviet Psychology. Cambridge, Mass., 1952. Книга Петровского, опубликованная в тот период советской истории, в который политическое давление со стороны государства было относительно ослаблено, содержит интересный материал о творчестве таких людей, как П. П. Блонский, К. Н. Корнилов и Б. М. Бехтерев. Позднее взгляды этих людей подвергались критике со стороны Коммунистической партии, однако в книге Петровского их попытки реконструировать дореволюционную психологию освещаются с известной симпатией. Что касается книги Бауэра, то в ней, как это ни удивительно, не содержится анализа попыток отдельных советских ученых связать свои взгляды с марксизмом. При этом предполагается, что эти попытки носили чисто конъюнктурный, лицемерный характер. Подход Бауэра к этому вопросу, как представляется, затрудняет понимание того обстоятельства, что некоторые советские психологи, особенно в последние годы, вполне серьезно относятся к марксизму.)

Сразу же после революции в России можно было обнаружить представителей нескольких школ в психологии. К числу тех, кто разделял идеалистические взгляды на психологию, принадлежали Н. Лосский и С. Франк, отстраненные от занимаемых постов вскоре после революции. Другую группу составляли представители экспериментальной психологии, чьи взгляды находились под сильным влиянием "субъективной психологии"; после революции они предпочли занять нейтральные позиции "эмпирической психологии", надеясь таким образом избежать возможных осложнений. К их числу принадлежали Г. И. Челпанов и А. П. Нечаев. Третья группа состояла в основном из физиологов, в числе которых прежде всего следует назвать В. М. Бехтерева; с сомнением относясь к самому термину "психология", представители этой группы стремились к ее реконструкции на подлинно научной, объективной основе.

Первым советским психологом, который призвал к применению марксизма в психологии, был К. Н. Корнилов - человек, чьи взгляды имели интересную историю в 20-30-х годах. Выступая на съездах психоневрологов в 1923 и 1924 гг., Корнилов пытался продемонстрировать действие законов материалистической диалектики в проводимых им психологических исследованиях. Он утверждал, что диалектический принцип всеобщих изменений распространяется и на сферу психологии, "в которой нет объектов, а существуют только процессы, в которой все находится в движении и не существует ничего статичного"¹. Диалектический принцип взаимосвязанности материи, продолжает он, обнаруживает себя в тенденции "крайнего детерминизма", присущей психологическим исследованиям, включая и школу Фрейда. Этот принцип находится в полном соответствии и с принципами гештальтпсихологии, а также взглядами, подчеркивающими важность изучения всех форм поведения, а не отдельных частей поведенческого опыта. По его мнению, в психологических исследованиях можно обнаружить множество примеров, иллюстрирующих действие закона перехода количества в качество путем скачков: это и способность различать цвета (когда количественное различие в частоте различных световых волн приводит к качественному различию между воспринимаемыми цветами), это и концепция "порогов в восприятии", и закон Вебера - Фехнера, согласно которому человек различает предметы различного веса, и т. д.

¹ (Корнилов К. Диалектический метод в психологии // Под знаменем марксизма. 1924. Январь. С. 108.)

Подобно Энгельсу в моменты его наибольшего подъема, Корнилов готов видеть действие принципов диалектики буквально везде. Неудивительно поэтому, что вскоре Корнилов был подвергнут критике за то, что применял диалектику "чисто формально", используя ее как средство оправдания уже ведущихся исследований, а не как методологию, руководящую направлением исследований. Особенную критику вызвало его утверждение о том, что "реактология" (термин, используемый Корниловым для обозначения собственного подхода к психологии) представляет собой диалектический синтез субъективной и объективной тенденций в советской психологии - синтез, позволяющий сохранить понятия "сознание", "психика" при одновременном использовании результатов исследований в области физиологии рефлексов¹.

¹ (См.: Струминский В. Марксизм в современной психологии // Под знаменем марксизма. 1926. Март. С. 213. Сам Струминский относился к тем воинствующим материалистам, чьи научные познания носили весьма поверхностный характер. Критику его взглядов и его ответы на нее см.: Под знаменем марксизма, 1923. Ноябрь-декабрь. С. 299-304, и там же. 1924. Март. С. 250-254, 255-259.)

Несмотря на все попытки Корнилова установить связь между собственными исследованиями и диалектикой, нельзя утверждать, что марксизм оказывал главное влияние на его работу. Его усилия, направленные на соединение элементов субъективной психологии с новыми данными в области физиологии рефлексов, проистекали из его убеждения в том, что оба этих направления обладают известными преимуществами. Он думал, что физиологи и бихевиористы, сконцентрировав свое внимание исключительно на вопросах мускульных реакций, не посягали тем самым на сферу ответственности психологов. С другой стороны, представители традиционной психологии слепо игнорировали работы таких ученых, как Павлов, Бехтерев и их последователи. После 1923 г. Корнилов возглавил Московский институт физиологии, где работали такие ученые, как Н. Ф. Добрынин, А. Н. Леонтьев и А. Р. Лурия, чьи работы впоследствии приобрели широкую известность. Они также тесно сотрудничали с группами исследователей, возглавляемыми П. П. Блонским и М. А. Рейсне-ром. Все эти люди в то время пытались экспериментировать с различными направлениями в психологии, что стало невозможным позднее в связи с наступившим идеологическим давлением на науку со стороны партии и государства.

Среди основных направлений или школ, существовавших в то время в советской психологии и физиологии, помимо "реактологии" следует назвать "рефлексологию" М. Бехтерева (1858-1927). От "реактологии" она резко отличалась тем, что отказывалась от использования таких традиционных понятий, как "психика", "внимание" и "память". Взгляды этого направления или школы основывались на двух различных источниках: материалистической традиции в русской физиологии (идущей от Сеченова и Павлова к трудам самого Бехтерева) и американском бихевиоризме. Еще задолго до революции Бехтерев утверждал, что всякий мыслительный процесс (будь то осознанный или бессознательный) рано или поздно проявит себя в поведении, которое можно будет наблюдать объективно. И именно на основе этих наблюдений Бехтерев и его последователи и ученики надеялись построить науку о поведении. В 20-е годы этот подход обрел такую популярность, что само существование психологии как отдельной научной дисциплины оказалось под угрозой. Так, в названии курсов, читаемых в высших учебных заведениях Украины в 1927 г.. термин "психология" был заменен на "рефлексология".

В 20-е годы среди советских исследователей существовал неподдельный интерес к психологии 3. Фрейда, а также споры по поводу того, насколько его учение соответствует марксистской интерпретации психологии. Однако уже в то время было совершенно ясно, что со временем сам термин "фрейдизм" приобретет для советских марксистов уничижительный смысл. Отчасти интерес к учению Фрейда объяснялся простым любопытством; многие статьи, выходящие в то время в советских политических и литературных журналах, содержали элементарное изложение или описание работ Фрейда. В то время Фрейдом еще не были опубликованы его последние работы, содержащие критику коммунизма¹. Для некоторых советских исследователей учение Фрейда выступало как торжество идей детерминизма, означающее конец представлений о свободе воли. В одной из статей, опубликованных в 1923 г. в главном марксистском теоретическом журнале, Б. Быховский отмечает, что "психоанализ в основе своей есть учение, проникнутое монизмом, материализмом... и диалектикой, то есть методологическими принципами диалектического материализма"². Подобные же замечания делались в то время такими интеллектуальными и политическими лидерами, как М. А. Рейснер, А. П. Пинкевич и Л. Троцкий³. Однако к концу 20-х годов обсуждение работ Фрейда в советской литературе сменилось открытой критикой в адрес его учения.

¹ (Freud S. Civilization and Its Discontents. N. Y., 1961. P. 59-61.)

² (Быховский Б. О методологических основаниях психоаналитического учения Фрейда // Под знаменем марксизма. 1923. Ноябрь-декабрь. С. 169, 176-177.)

³ (Об интересе Троцкого к Фрейду в 20-х и 30-х годах пишет в своей книге "Записные книжки Троцкого. 1933-1935 гг." Ф. Помпер (Pomper Ph. Trotsky's Notebooks, 1933-35; Writings on Lenin, Dialectics and Evolutionism. N. Y., 1986).)

К концу 20-х годов в развитии советской психологии появляется новая тенденция¹, связанная с пониманием достаточно широким кругом исследователей того, что теперь, после поражения сторонников "субъективизма" и "интроспекции", наибольшая опасность советской психологии грозит "слева" - со стороны тех воинствующих материалистов, которые надеялись, что чисто физиологический подход к пониманию мыслительной деятельности сможет поглотить психологию. Защитники психологии сплотили свои ряды в "великой борьбе за сознание". Эта борьба, которая закончилась победой сторонников психологии и сознания, носила на себе отпечаток того времени. В связи с этим хотелось бы предостеречь историков науки от ошибок в оценках, связанных с тенденцией смотреть на события, происходящие в Советском Союзе, как на нечто, не имеющее значения для истории развития мысли в целом. В те годы специалисты во многих странах обсуждали проблему значимости понятия "сознание". Как пишет Эдвин Г. Боринг в статье "История психологии", опубликованной в "Британской энциклопедии", "к концу 20-х годов гештальтпсихология и бихевиоризм завоевали господство в борьбе с устаревшим интроспекцио-низмом. Однако в 30-х годах обе эти школы приходят в упадок или, по крайней мере, утрачивают свою агрессивность. На смену бихевиоризму приходит операционализм, как более утонченное направление психологических исследований, и одним из центральных вопросов для психологии начала 40-х годов становится вопрос о том, сумеет ли гештальтпсихология сохранить понятие "сознание" или же операционализму удастся редуцировать это понятие к терминам, определяющим способ его изучения"².

¹ (К сожалению, мы не располагаем здесь местом, чтобы обсудить достижения в такой важной области советской психологии того времени, какой являлась "психотехника". Эти достижения сыграли важную роль в истории развития советской психологии в целом.)

² (Boring E. G. Psychology, History of // Encyclopedia Britannica. Chicago, !959. V. 18. P. 713.)

Отголоски этих процессов, происходящих в развитии мировой психологической науки, наблюдались и в процессах, происходящих в советской психологии. В Советском Союзе, так же как и в других странах, критика концепции интроспекционизма увенчалась успехом, можно даже сказать, что в Советском Союзе этот "успех" носил избыточный характер, поскольку был достигнут с помощью специфического политического инструментария, находящегося в распоряжении Коммунистической партии,- все возрастающего контроля над деятельностью ученых, а также редколлегий различных журналов. Так же как и в других странах, в Советском Союзе на смену грубому механицизму раннего бихевиоризма пришел более утонченный подход, что тем не менее не умаляло достижений бихевиоризма.

Вместе с тем история развития психологии в Советском Союзе обладает и уникальными, специфическими для этой страны чертами. Язык дискуссий здесь все больше становится языком теоретического марксизма. Более того, различного рода политические решения, принимаемые Коммунистической партией, с течением времени стали оказывать все возрастающее непосредственное влияние на сам ход этих дискуссий. Так, скажем, решение об ускорении темпов индустриализации потребовало от части советских граждан огромного напряжения не только физических сил, но и огромной силы воли. В этих условиях могли приветствоваться (и на самом деле приветствовались) такие психологические теории, в которых подчеркивалось бы значение собственных усилий личности, направленных на самореализацию. Многие авторы, занимавшиеся изучением истории развития советской психологии, обращали внимание именно на это смещение в ее акцентах. Одна из глав уже упоминавшейся книги Р. Бауэра, посвященная этому вопросу, носит весьма характерное в этом отношении название - "Сознание приходит к человеку"¹. Марксистская теория объясняет эти процессы на основе так называемой "ленинской теории отражения", согласно которой разум или сознание играет активную роль в процессе познания.

¹ (Bauer R. Consciousness Comes to Man // Bauer R. The New Man in Soviet Psychology. P. 93-102.)

В начале 30-х годов, по мере того как "рефлексология" Бехтерева постепенно утрачивала свою популярность, советская психология завоевывает все более прочные позиции. Как мы увидим в разделах этой главы, посвященных взглядам Выготского, Лурия, Леонтьева и Рубинштейна, марксизм все более утонченным образом включается в психологическую теорию. Все более возрастающая утонченность психологической теории сопровождалась (как ни удивительным это может показаться) ростом интереса к таким областям практической деятельности, как промышленность и образование. В это время возникают и бурно развиваются такие направления, как инженерная психология, психотехника, исследования по научной организации труда (НОТ). Важную роль в начале 30-х годов играют и исследования в области педагогической психологии.

Проблемы, вызвавшие появление 4 июля 1936 г. постановления ЦК ВКП(б) об извращениях в системе народного образования, на самом деле были социальными проблемами. Это постановление обвиняло педологов в попытках "объяснять недостатки в поведении учеников наследственными и социальными факторами"¹. Другими словами, речь шла о "вечном" вопросе о соотношении наследственных факторов и факторов среды, а также о том, как с помощью системы образования преодолеть вредные влияния обоих этих факторов. В 30-е годы в Советском Союзе предпринимались огромные усилия, направленные на ликвидацию безграмотности достаточно большой части населения. С точки зрения выполнения этой монументальной задачи необходимы были конкретные предложения в области элементарной педагогики, а не теоретические споры по поводу того, какие факторы имеют определяющее значение для развития интеллекта. В связи с этим совершенно прав был, как представляется, американский исследователь Бауэр, когда писал, что критика в адрес тех психологов, которые занимались образовательными проблемами, была вызвана тем, что "в своих профессиональных изысканиях они были ориентированы скорее на поиски оправданий, нежели средств, помогающих избежать недостатков"². Следует отметить, что с точки зрения социальной реформы, осуществляемой в советском обществе, этот вопрос - вопрос о необходимости связи между теоретическими исследованиями и их практическим применением - имел важное значение не только в Советском Союзе; со сходными проблемами и дискуссиями по поводу их разрешения можно столкнуться и в других странах. Академическая наука, в том числе и социальная, зачастую оказывается как бы в стороне от тех практических проблем, которые стоят перед обществом; иногда эта "отстраненность" носит буквально безнравственный характер. Что касается разрешения этой проблемы в условиях, существовавших в Советском Союзе в 1936 г., то она была решена не столько в результате ее обсуждения "снизу", сколько путем политических указаний, последовавших "сверху".

¹ (Bauer R. The New Man in Soviet Psychology. P. 124.)

² (Bauer R. The New Man in Soviet Psychology P. 124.)

В конце 30-х годов политическая атмосфера в Советском Союзе носила весьма мрачный и зловещий характер, и в последующие годы (особенно сразу же по окончании второй мировой войны) ситуация не только не улучшилась, а ухудшилась. Именно в эти годы устанавливается сталинская система политического контроля. Жертвами кампании "чисток" в партии стали многие из тех, кто ранее выступал за обновление психологии. Позднее советские историки признавали, что в те годы политический контроль нанес серьезный ущерб многим областям советской науки, включая и психологию. Как писал об этом в 1966 г. известный советский историк психологии М. Г. Ярошевский, "критика педологии проходила в сложной обстановке второй половины 30-х годов и нередко сопровождалась отрицанием всего положительного, что было сделано советскими учеными, так или иначе связанными с педологией, но вместе с тем творчески развивавшими педагогику и психологию"¹.

¹ (Ярошевский М. Г. История психологии. М., 1966. С. 542.)

К счастью, многое из того, что имело важное значение для развития советской психологии, было сделано еще до установления этого жесткого политического контроля. К числу этих достижений относятся работы Л. С. Выготского, который проводил свои исследования в конце 20 - начале 30-х годов.