Биологическая система Лысенко

К 1948 г. Лысенко были разработаны все основные компоненты, составляющие его биологическую систему. Его взгляды на биологическое развитие нашли свое отражение в достаточно неопределенной по своему содержанию доктрине, получившей название "теория питательных веществ" (theory of nutrients). При этом под питательными веществами, или "пищей", как называл это Лысенко, подразумевались такие условия окружающей среды, как солнечный свет, температура и влажность воздуха, а также химические элементы, содержащиеся в почве или органических кормах, различного рода газы, присутствующие в атмосфере¹. Другими словами, эта теория выступала как своеобразная общая теория экологии. По Лысенко, всякая попытка решения вопросов и проблем, связанных с наследственностью, должна начинаться с рассмотрения отношений между организмом и окружающей его средой, которая, по его представлениям, и определяла в конечном счете наследственность, действуя при этом опосредованно и таким образом, что в каждый данный момент времени организм обладал известной наследственной стабильностью.

¹ (Лысенко подчеркивал большое значение того, чем питается организм, особенно в определенные моменты своего роста. Как будет показано в дальнейшем изложении, это обстоятельство было особенно очевидно при проведении им экспериментов, направленных на повышение жирности молока у коров. Его теория питательных веществ была, возможно, связана с убеждением Дарвина в том, что "из всех причин, вызывающих или стимулирующих изменчивость, избыток пищи, наличие которой в природе меняется, является, возможно, самой главной причиной" (цит. по: Hudson and Richens. New Genetics... P. 7).)

Наиболее важное значение для формирования теории Лысенко имели его работы по изучению температурного эффекта на рост и развитие растений, которые проводились им в конце 20 - начале 30-х годов. Лысенко пришел к выводу о том, что экологические отношения между организмом и окружающей его средой могут быть разделены на фазы или стадии, в которых потребности организма значительно различаются. Именно поэтому его взгляды часто характеризуются как "теория фазового развития растений", хотя более подходящим названием для них является, думается, "теория питательных веществ", поскольку она описывает его взгляды как на развитие растений, так и на развитие животных, а также охватывает многообразие его взглядов по другим проблемам, связанным с биологией.

Лысенко рассматривал стадию яровизации как необходимую фазу в развитии не только зерновых культур; он думал, что все растения проходят в своем развитии через различные его фазы и для многих из них фаза яровизации является первой¹. При этом, однако, Лысенко нигде не дает сколько-нибудь связного описания остальных стадий или фаз развития растений. Он утверждает, что для многих зерновых культур вслед за стадией яровизации, на которой важное значение имеет температура, наступает так называемая "световая стадия", на которой решающее значение приобретает фактор продолжительности светового дня. Вместе с тем, говоря об одном факторе, имеющем решающее значение для развития растения на каждой из вышеназванных стадий, Лысенко подчеркивает также, что влияние только этих факторов вовсе не гарантирует правильного развития растений. Каждую стадию следует рассматривать как комплекс действия различных факторов, необходимых для развития организма. Здесь, как и во многих других случаях, Лысенко не дает ясных критериев различия между стадиями развития растения, поскольку на каждой из выделяемых им стадий факторы температуры и света включаются в комплекс факторов, влияющих на рост растения.

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 34.)

Как уже отмечалось выше, сама по себе яровизация представляется тем вопросом, который заслуживает обсуждения в связи с проблемами растениеводческой науки, и основная ошибка Лысенко заключалась не в выборе предмета исследования, а в тех методах, которыми это исследование велось, и в выводах, к которым он пришел в его результате. Внимательное знакомство с мировой научной литературой по этим вопросам показывает, что свидетельства в пользу яровизации были получены в те же самые годы, когда и Лысенко проводил свои эксперименты¹.

¹ (Purvus О. N. The Physiological Analysis of Vernalization // Encyclopedia of Plant Physiology. 16:76-117, Berlin, 1961.)

В опубликованной в 1935 г. совместно с Презентом работе "Селекция и теория стадийного развития растений" Лысенко начинает от простых вопросов исследования яровизации переходить к вопросам общей теории наследственности¹. В то время главное возражение Лысенко против классической генетики заключалось, по-видимому, в том, что, по его мнению, генетика была не способна предсказать, какое из свойств растений будет доминантным при их гибридизации, а также вела экспериментальные исследования крайне медленно, в основном путем перебора многочисленных возможных комбинаций. Нетерпеливость Лысенко в этом вопросе, связанная с нетерпеливостью правительства, надеющегося на быстрое экономическое развитие страны, привела к тому, что у Лысенко появились надежды на обнаружение кратчайших путей в достижении этой цели². Он был убежден в том, что доминантность того или иного признака определяется внешними условиями: "Мы же утверждаем, что во всех случаях, когда гибридное растение в ходе развития попадает действительно в другие условия существования, это обусловливает и соответствующие сдвиги в доминировании: доминировать будет то, что имеет более благоприятные условия приспособления для своего развития"³.

¹ (Связь между яровизацией и наследственностью ясно раскрывается в следующих словах Лысенко: "...при яровизации посевного материала или растений идет нарастание изменений. Эти изменения сохраняются в тех клетках, в которых они произошли, а также передаются всем вновь образующимся из них клеткам" (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 42).)

² (Лысенко был уверен в том, что ему удастся вывести новые сорта, обладающие заранее заданными свойствами, в течение двух-трех лет. В соответствии со своей теорией он отбрасывал сотни разновидностей даже без проведения их испытаний. Он писал: "...терять один-два года на стадийный анализ в тех случаях, когда мы без него можем уже обойтись, мы не имеем ни юридического, ни морального права" (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 125).)

³ (Лысенко был уверен в том, что ему удастся вывести новые сорта, обладающие заранее заданными свойствами, в течение двух-трех лет. В соответствии со своей теорией он отбрасывал сотни разновидностей даже без проведения их испытаний. Он писал: "...терять один-два года на стадийный анализ в тех случаях, когда мы без него можем уже обойтись, мы не имеем ни юридического, ни морального права" (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 70).)

Эти взгляды получили развитие в последующие годы. В наиболее полном виде теоретические воззрения Лысенко отражены в его работе "О наследственности и ее изменчивости", впервые опубликованной в 1943 г. И именно к этой работе необходимо обратиться с тем, чтобы попытаться дать наиболее полное представление о системе Лысенко.

Лысенко отрицал различие между фенотипом и генотипом¹ даже у организмов, разделенных периодом жизни одного поколения. Он пишет: "В какой степени в новом поколении (допустим, растения) строится сызнова тело этого организма, в такой же степени, естественно, сызнова получаются и все свойства, в том числе и наследственность, то есть в такой же степени в новом поколении сызнова получается и природа организма"².Стирание этого различия лежит в основе многих работ Лысенко.

¹ (Под "генотипом" имеется в виду совокупность генов, полученных индивидом путем наследования. "Фенотип" - это совокупность физических и поведенческих свойств, проявляемых индивидом и являющихся результатом взаимодействия между генотипом и средой.)

² (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 438. Отметим также и замечание Лысенко относительно того, что "качественно измененное от условий жизни живое тело всегда имеет измененную наследственность. Но далеко не всегда качественно измененные участки тела организма могут вступать в нормальный обмен веществ с целым рядом других участков тела, и благодаря этому эти изменения не всегда могут фиксироваться в половых клетках" (там же. С. 449). )

Наследственность Лысенко определяет как "свойство живого тела требовать определенных условий для своей жизни, своего развития и определенно реагировать на те или иные условия"¹. Затем Лысенко описывает наследственность с помощью отношения организма с окружающей его средой, а не в традиционном плане - как передачу свойств или признаков от предков потомкам. Однако он запутывает свое определение наследственности, добавляя, что "природа живого тела" и "наследственность живого тела" - это почти одно и то же. О том, из чего, собственно, состоит "природа живого тела", не говорится ничего, за исключением уже цитированного выше заявления относительно того, что живое тело требует "определенных условий для своей жизни".

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 438. Отметим также и замечание Лысенко относительно того, что "качественно измененное от условий жизни живое тело всегда имеет измененную наследственность. Но далеко не всегда качественно измененные участки тела организма могут вступать в нормальный обмен веществ с целым рядом других участков тела, и благодаря этому эти изменения не всегда могут фиксироваться в половых клетках" (там же. С. 432).)

Согласно Лысенко, наследственность живого тела строится на основе условий внешней среды, в которых существовали многие поколения того или иного организма, и всякое изменение этих условий ведет к изменению наследственности. Этот процесс он называл "ассимиляцией внешних условий". Лысенко пишет: "Внешние условия, будучи включены, ассимилированы живым телом, становятся уже не внешними условиями, а внутренними, то есть они становятся частицами живого тела, и для своего роста и развития уже требуют той пищи, тех условий внешней среды, какими в прошлом они сами были"¹. В последней части приведенного высказывания Лысенко фактически ссылается на ту часть своей биологической системы, которая игнорирует вопрос о пластичности организма. Механизм перехода от "внешних условий" (температура, влажность и т. д.) к "внутренним частицам" оставался, мягко говоря, не совсем ясным, однако именно таким путем Лысенко удалось достичь определения материального носителя наследственности. На первый взгляд представления о неких "внутренних частицах" кажутся совпадающими с представлениями о генах, однако, как это становится ясным из дальнейших комментариев Лысенко, это не так. По мнению Лысенко, наследственные факторы, передающиеся от предков потомству, не являются чем-то неизменным или относительно неизменным - они являются ассимилированными внешними условиями².

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 438. Отметим также и замечание Лысенко относительно того, что "качественно измененное от условий жизни живое тело всегда имеет измененную наследственность. Но далеко не всегда качественно измененные участки тела организма могут вступать в нормальный обмен веществ с целым рядом других участков тела, и благодаря этому эти изменения не всегда могут фиксироваться в половых клетках" (там же. С. 436). )

² (В работах Лысенко, посвященных гену, нет ясности. В одном месте он говорит: "...мы отрицаем то, что генетики вместе с цитологами увидят под микроскопом ген... Наследственная основа не является каким-то особым от тела, саморазмножающимся веществом, наследственной основой является клетка". В то же время Лысенко пишет: "Не прав также акад. Серебровский, утверждая, что Лысенко отрицает существование генов. Ни Лысенко, ни Презент никогда существования генов не отрицали. Мы отрицаем то понятие, которое вы вкладываете в слово "ген" (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 193, 195). Лысенко признавал факт существования хромосом.)

Несмотря на это различие в понимании наследственности, "частицы" Лысенко при определенных условиях выполняют функцию обеспечения стабильности наследственности. Такого рода наследственность он описывает как консервативную тенденцию, свойственную отношениям любого организма с внешней средой. Если организм существует в условиях внешней среды, похожих на условия, в которых существовали его предки, то в таком случае организм будет обнаруживать свойства или признаки, похожие на те, которыми обладали и его предки. В случае же, когда организм оказывается помещенным во внешние условия, отличные от тех, в которых существовали его предки, его развитие будет проходить отличным путем. Предполагая, что организму удастся выжить в этих условиях, Лысенко считал, что в подобном случае организм будет вынужден ассимилировать эти новые для него внешние условия. Это, в свою очередь, приведет к изменению наследственности, которое через несколько поколений может стать "фиксированным" таким же образом, каким образом была фиксирована другая наследственность в других внешних условиях. В переходный период наследственность организма оказывается "расшатанной", а потому необычайно пластичной.

Лысенко утверждал, что существуют три различных способа или пути "расшатывания" или устранения стабильности наследственности организма. Во-первых, можно поместить организм, как это было описано выше, в отличные внешние условия. Этот метод был более эффективен, как считал Лысенко, на определенной стадии (например, стадии яровизации) процесса развития, нежели другие. Кроме того, по мнению Лысенко, можно было "ликвидировать консерватизм", присущий "привою" и "подвою", путем привития растений. И наконец, в-третьих, можно было "расшатать" стабильность наследственности путем скрещивания форм, значительно отличающихся по происхождению или местам обитания. В своих экспериментах Лысенко использовал каждый из перечисленных методов.

Лысенко полагал, что организмы, находящиеся в дестабилизированном или "расшатанном" состоянии, представляют особый интерес с точки зрения возможностей воздействия на их наследственность. При этом предполагалось, что, помещая такие организмы в строго определенные (и желательные) условия внешней среды, можно было придать им новые наследственные признаки или свойства¹. Другими словами, через несколько поколений наследственность подобных организмов стабилизировалась бы на том состоянии, когда, начиная с этого момента, организм уже "требовал" или, как минимум, "предпочитал" именно эти внешние условия.

¹ (Под "желательными" условиями понимались условия тех областей страны, где Советское правительство хотело выращивать определенные виды растений. Так, скажем, условия севера России были "нежелательными" для сельского хозяйства в абсолютном смысле, однако правительство, по вполне понятным причинам, хотело, чтобы были выведены такие сорта сельскохозяйственных культур, которые можно было бы выращивать и в этих условиях.)

Хотя Лысенко и ссылался на существование неких "частиц наследственности", у него были весьма смутные представления как о локализации, так и о функциях этих "частиц". Эти представления не позволяли, в частности, отделить эти "частицы" от остального организма. Характерно в этом отношении рассуждение Лысенко о том, что "любая живая частичка или даже капелька тела (если последнее жидкое) обладает свойством наследственности, то есть свойством требовать относительно определенных условий для своей жизни, роста, развития"¹. Лысенковские "частицы" весьма напоминают по своим характеристикам дарвиновские "геммулы", которые, согласно его теории пангенезиса, выделялись каждой клеткой или частью организма. Эта теория Дарвина была отброшена с развитием современной генетики. Однако следует отметить, что в свое время дарвиновская теория объясняла явления, которые не могли быть объяснены другим путем; кроме того, Дарвин отдавал себе отчет в том, что его теория носит спекулятивный, умозрительный характер, и называл ее "условной" (provisional). С другой стороны, теория Лысенко давала неадекватное объяснение явлениям, которые более точно описывались другой существующей теорией. Таким образом, несмотря на то, что в каком-то определенном отношении теории Дарвина и Лысенко были похожи одна на другую, историк науки может легко сделать заключение о том, что усилия Дарвина носили весьма полезный и новаторский для своего времени характер, в то время как взгляды Лысенко были, по существу, реакционными, отбрасывающими развитие науки вспять.²

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 456.)

² (Эрик Норденскёльд (Е. Nordenskiold) в своей старой (1935 г.), но все еще сохраняющей свое значение книге "История биологии" так пишет о дарвиновской теории пангенезиса: "Здесь, как, впрочем, и в некоторых других вопросах, Дарвин выступает в качестве натурфилософа, а не естествоиспытателя". Это высказывание, являющееся типичным образцом высказываний, сделанных в свое время сторонниками индуктивистского подхода к истории науки, представляется исключительно важным; гениальность Дарвина в большой степени заключается в его готовности не только построить такую систему, которая отчасти носила бы спекулятивный характер, но в то же время в готовности постоянно проверять эту систему на ее соответствие эмпирическим данным. Хорошо было бы, если бы и Лысенко проявлял такую же готовность к самодисциплине. Если бы это было так, то сегодня, возможно, его имя было бы известно лишь немногим специалистам в области яровизации. О проблемах индуктивистского подхода к истории науки смотри в: Agassi J. Towards an Historiography of Science // History and Theory: Studies in the Philosophy of History series. Beiheft 2. The Hague, 1963. P. 1-31. Замечу, однако, что в этой работе Агасси демонстрирует слишком упрощенный взгляд на марксистскую интерпретацию истории науки.)

Взгляд Лысенко на возможные типы наследования включал в себя и так называемую "дискретную наследственность", то есть такую, когда организм наследует отличительные отцовские и материнские признаки, но не только ее. В своей системе Лысенко многое заимствовал у Тимирязева, который в свою очередь испытывал влияние со стороны биологов более раннего поколения. Здесь, как и в предыдущем случае, необходимо отметить, что для своего времени схема Тимирязева могла рассматриваться как вполне вероятная. Однако к тому времени, когда к ней решил обратиться Лысенко, в генетике уже существовала более совершенная схема наследственности, которой Лысенко так никогда и не овладел. Представления Тимирязева и Лысенко о наследственности в виде наглядной диаграммы имеются в уже неоднократно упоминавшейся работе Хадсона и Риченса; эта же самая схема описана в работе самого Лысенко "О наследственности и ее изменчивости"¹:

Биологическая система Лысенко

¹ (См.: Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 474-482.)

Простое наследование, при котором участвует лишь один из родителей, включает в себя все типы бесполого и вегетативного размножения (самоопыление у растений, например пшеницы, или размножение черенками, отводками и т. д.), а также партеногенеза.

Сложная или, как ее еще называет Лысенко, "двойственная наследственность" обусловливает "большую жизненность (в прямом смысле слова) организмов и большую их приспособленность к варьирующим условиям жизни"¹. Исходя из этого, Лысенко полагал, что потомство от двух родителей потенциально обладает свойствами или признаками обоих родителей, а потому с неодобрением относился к инбридингу или самоопылению, которые, по его мысли, вели к сужению потенциальных свойств организма². В случае "двойственной наследственности", когда родители не являются представителями родственных видов, признаки, на самом деле обнаруживаемые у потомства, будут зависеть, во-первых, от внешних условий, в которые оно помещено, а во-вторых, от тех уникальных свойств или качеств, которыми располагает данный организм. Взаимодействие условий внешней среды с этими уникальными свойствами и ведет к различным "типам" сложной наследственности: смешанной, слитной и "взаимо-исключающейся".

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 470.)

² (В подтверждение этого взгляда Лысенко ссылается на убеждение Мичурина в том, что "чем дальше отстоят между собой пары скрещиваемых растений-производителей по месту их родины и условиям их среды, тем легче приспособляются к условиям среды в новой местности гибридные сеянцы" (цит. по: Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 72). Будучи применимы к человеку, эти взгляды, разумеется, могли бы служить сильным аргументом в пользу смешения рас. Однако ни в одной из своих работ Лысенко не распространяет свои выводы на человека.)

Согласно Лысенко, смешанной наследственностью является такая, при которой в одной части организма проявляются признаки одного, а в другой - другого из родителей; в качестве примеров такой наследственности могут рассматриваться пестролистные цветы, животные, имеющие пятнистую окраску, вегетативные гибриды. В своей работе Лысенко приводит ряд примеров смешанной наследственности, наибольшей известностью из которых пользовался опыт гибридизации томатов, предпринятый Авакяном и Ястреб. Этот эксперимент был проанализирован Хадсоном и Риченсом в ил книге, в результате чего они пришли к выводу о сомнительной ценности этого опыта¹. Дело в том, что сам вопрос о возможности осуществления вегетативной гибридизации был предметом горячей дискуссии в биологии, однако неспособность Лысенко осуществлять точный контроль за проводимыми им экспериментами исключала его из числа заслуживающих доверия участников дискуссии².

¹ (Hudson P. S., Richens R. N. The New Genetics... P. 48.)

² (Дарвин, подобно многим биологам и селекционерам XIX столетия, верил в возможность осуществления истинной вегетативной гибридизации. В свою очередь Л. Бербанк, который, как и Лысенко, не отличался точностью при регистрации фактов, выдвинул экспериментальную теорию "саповой гибридизации", во многом схожей с вегетативной гибридизацией. Мичуринская "теория менторов" постулировала влияние привоя на подвой.)

Слитная наследственность, согласно Лысенко, являлась тем случаем, когда наследственные свойства обоих родителей сливались в потомстве, а не проявлялись в чистом виде. Известно множество примеров подобной наследственности. Очевидно, например, что (когда речь идет о людях) потомство пар, обладающих разным цветом кожи, весьма часто оказывается обладателем некоего промежуточного цвета кожи, и весь спектр этих промежуточных оттенков может проявляться без сколько-нибудь ясной связи с законами Менделя. Главное различие в подходе к подобным явлениям у Лысенко и у современной генетики заключается в том, что Лысенко говорит о простом смешивании признаков¹.

¹ (Популярное изложение проблем "слитного наследования" содержится в: Sinnot Е. W., Dunn L. С, Dobzhansky Th. Principles of Genetics. N. Y., 1950. P. 97ff, 121ff.)

Понятие "взаимоисключающееся наследование" используется Лысенко для объяснения явлений полной доминантности. Лысенко рассматривает явление доминантности не в плане обычных представлений об аллельных парах, только одна из которых выражена в фенотипе гибрида, а в плане отношения организма с внешней средой. По его представлениям, существуют не доминантные или рецессивные гены, а некие "скрытые внутренние возможности", которые могут (или не могут) "найти условия, необходимые для их развития".

Как видно из приведенной выше схемы, Лысенко считал, что "взаимоисключающееся наследование", в свою очередь, делится на два типа, которые он обозначает как "мильярдеизм" и "менделизм" или "так называемый менделизм". "Мильярдеизм" (названный так по имени французского ботаника Мильярде) призван был описывать случаи гибридизации, когда гибридное потомство не разнообразится, не расщепляется в поколениях. Другими словами, пишет Лысенко, те признаки, которые обнаруживают себя как доминантные в первом поколении (F₁) гибридов, продолжают доминировать и у последующих поколений. Лысенко утверждает, что в подобного рода наследовании нет ничего удивительного, поскольку его общая теория проявления признаков основывается на отношениях между организмом и внешними условиями его существования; исходя из этого наличие необходимых внешних условий всегда будет вызывать проявление соответствующих признаков или свойств организма. Последователи Лысенко приводили в свое время множество примеров, призванных засвидетельствовать правильность этого заключения. Классическая генетика, в свою очередь, не могла объяснить факты именно такого типа наследования, хотя нетрудно представить себе те ошибочные представления, которые могли привести к подобного рода заключению¹. Результаты экспериментов Лысенко с наследственностью не подвергались проверке за пределами России.

¹ (Hudson P. S., Richens P. H. The New Genetics... P. 42-43.)

"Так называемый менделизм" - последний из типов наследственности, приводимых Лысенко,- относится к описанию тех случаев, когда, начиная обычно со второго поколения (F₂), у гибридов идет расщепление, разнообразие, причем одни формы имеют отцовские признаки, а другие - материнские. Лысенко вслед за Тимирязевым рассматривает эти факты как единичные, имеющие место лишь при определенных условиях, и считает, что они вовсе не были открыты Менделем. По мнению Лысенко, сами законы Менделя носили "схоластический" характер, поскольку в них не отражалось важное значение условий внешней среды и они не позволяли предсказывать появление тех или иных признаков у организмов без предварительного проведения опытов с каждым типом организмов.

До сих пор ничего не говорилось о ламаркизме и наследовании приобретенных признаков, то есть о тех вопросах, которые обычно упоминаются при обсуждении взглядов Лысенко. Теперь можно со всей определенностью сказать, что Лысенко верил в наследование организмом приобретенных признаков. Совершенно очевидно, что к подобного типа наследованию Лысенко относил процесс "ассимиляции" организмом внешних условий, который, в свою очередь, рассматривался им как способ, путем которого осуществляется наследование у всех видов организмов. Лысенко сам достаточно недвусмысленно формулирует свою позицию в этом вопросе: "Материалистическая теория развития живой природы немыслима без признания необходимости наследственности приобретаемых организмом в определенных условиях его жизни индивидуальных отличий,немыслима без признания наследования приобретаемых свойств"¹.

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 549.)

Это высказывание совершенно ясно демонстрирует попытку Лысенко поставить марксистскую философию на службу его собственным устаревшим биологическим теориям. Не существует ни одного положения в системе диалектического материализма, которое бы требовало веры в наследование приобретенных организмом признаков. В качестве теории познания и взгляда на природу материализм даже близко не подходит к тому, чтобы включить этот принцип в свою систему. В то же время, однако, советский диалектический материализм эпохи Сталина соединяется с представлениями о наследовании приобретенных признаков. Поскольку все учителя Лысенко были представителями старой школы в биологии, то нет ничего удивительного в том, что и он присоединился к их устаревшим взглядам и теориям. Как отмечает один из выдающихся генетиков XX столетия Л. К. Данн, вера в наследование приобретенных признаков "являлась утешением для большинства биологов XIX в."¹. Таким образом, Лысенко мог ссылаться на высказывания Дарвина, Тимирязева и Мичурина для подтверждения своих взглядов². Тут попутно можно отметить, что удивительным аспектом подхода Дарвина к принципу наследования приобретенных признаков является не то, что он верил в него (а он в него верил), а то, что он так мало полагался на этот принцип при создании своей великой теории. То же обстоятельство, что Маркс и Энгельс принимали теорию Дарвина, может рассматриваться лишь как свидетельство того, что они были в курсе состояния биологии того времени.

¹ (Dunn L. С. A. Short History of Genetics. N. Y., 1965. P. X.)

² (Поскольку Дарвин в своих работах подчеркивал большое значение как естественного отбора, так и наследования приобретенных признаков, постольку и неоменделисты, и мичуринцы могли называть себя дарвинистами.)

Вопрос о том, являлся ли Лысенко ламаркистом в строгом историческом смысле этого слова, представляется очень сложным и трудным для ответа. Сам термин "ламаркизм" от частого употребления настолько утратил свой первоначальный смысл, что следовало бы, наверное, совсем отказаться от него¹. Ламарк считал, что только усилия организма, направленные на самосовершенствование, имеют эффект для наследственности, а вовсе не "внешние условия", как подчеркивал Лысенко. Последний, как представляется, никогда не рассматривал самосовершенствование организма в качестве важного момента в понимании проблемы наследственности, хотя некоторые (правда, немногие) из его последователей-энтузиастов не соглашались с ним в этом вопросе². Ламарк, по утверждению Лысенко, был типичный материалистом XVIII в., неспособным мыслить "диалектически". Представляется также, что во взглядах Ламарка не было ничего, что напоминало бы теорию Лысенко о "расшатывании наследственности" или о том, что наследование - это метаболический процесс. Другими словами, различия между ламаркизмом и лысен-коизмом существуют. Тем не менее обе эти системы взглядов похожи в том, что обе они содержат в себе принцип наследования организмом приобретенных признаков или свойств. Советские генетики, которые позднее пришли на смену Лысенко, часто характеризовали его систему как "наивный ламаркизм"³.

¹ (Многие авторы приписывают Ламарку виталистический взгляд на природу. Между тем вопрос этот не так прост; как отмечает Ч. Джиллиспи, "выдвигаемая им дихотомия органической и неорганической природы не оставляла места для впадения в трансцендентализм, а именно последний являлся всегда своеобразной дверью, посредством которой виталисты ускользали из области науки в область тайн. В представлении Ламарка, жизнь - это чисто физическое явление, и именно благодаря тому, что наука (совершенно правильно) оставила далеко позади его понятия о физическом, взгляды Ламарка систематически представлялись в неверном свете, их пытались ассимилировать с теистской или виталистической традицией, к которой сам Ламарк в действительности относился с отвращением" (Gillispie. Ch. С. The Edge of Objectivity. Princeton 1960. P. 276).)

² (Выступая на совещании 1948 г., В. А. Шаумян утверждал, что доение коров должно влиять на их наследственность: "Может ли этот сильный фактор действия, прикладываемого к вымени из поколения в поколение на протяжении многих лет, остаться без результата? Мы считаем, что процесс доения имеет не меньшее значение, чем процесс кормления, поскольку процесс доения является одним из важнейших методов и средств воздействия на молочную корову". Подобный взгляд предстарляет собой, безусловно, ламаркизм в чистом виде, поскольку основывается на представлении об эффекте использования того или иного органа и напоминает известное описание роста шеи у жирафа, которое давал в свое время Ламарк (Zirkle, ed. Death of a Science in Russia. P. 148). С другой стороны, сам Лысенко пишет о том, что, "исходя из позиции ламаркизма, в работе не может получиться положительный результат. Если же нам путем соответствующего воспитания растений уже удается направленно переделывать их природу наследственности, то это говорит уже за то, что мы не ламаркисты и исходим не из ламаркистских позиций" (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 182-183). Презент в свою очередь был еще более откровенен в этом вопросе. Однако в другом месте Лысенко отзывается о Ламарке с большей доброжелательностью: "К слову заметим, что морганисты зря так сильно пугают людей ламаркизмом. Ламарк был умным человеком. Но его учение, конечно, нельзя поставить по своему значению рядом с дарвинизмом. В учении Ламарка есть серьезные ошибки. Но в свое время в биологии более передового ученого, чем Ламарк, не было" (там же. С. 333).)

³ (См., напр.: Полянский В. И., Полянский Ю. И. Современные проблемы эволюционной теории. Л., 1967. С. 5 и далее.)

Существуют и другие аспекты, в которых взгляды Ламарка напоминают взгляды Лысенко, однако анализ этих сходств связан с весьма сложной проблемой интерпретации взглядов Ламарка. Историки науки спорят о том, следует ли рассматривать Ламарка в качестве одного из первых эволюционистов или, напротив, последнего представителя "романтиков" в науке. Обычно Ламарка характеризуют как весьма эксцентричного, несговорчивого, часто ошибающегося ученого, который тем не менее был одним из самых выдающихся предшественников Дарвина. Существуют, однако, и исключения из подобных представлений о Ламарке. Профессор Принстонского университета Чарльз Джиллиспи пишет: "...теория эволюции, выдвинутая Ламарком, представляла собой последнюю попытку построить научную теорию на инстинктивном представлении о том, что все в мире находится в движении и что наука должна изучать не конфигурации материи, не классификацию ее форм, а проявления фундаментальной (в онтологическом смысле этого слова) деятельности, к которым не относятся движущиеся тела и виды живых существ"¹.

¹ (Gillispie Ch. С. "Lamarck and Darwin in the History of Science" X. Fore-runnes of Darwin: 1745-1859. Baltimore. 1959. P. 268-269.)

По мнению Джиллиспи, не случайным является то обстоятельство, что Ламарк выработал систему своих взглядов вскоре после Французской революции. Он убежден в том, что Ламарк принадлежал к тому же радикальному, демократическому и антирационалистическому течению, что и Дидро с Маратом. Эти люди, говорит Джиллиспи, восставали против холодного рационализма ньютонианской науки, пытающейся ответить на вопрос "как?" и делающей при этом акцент на холодном математическом расчете. Они были убеждены в том, продолжает Джиллиспи, что "описывать то или иное явление - это не значит давать его объяснение... Анализ и квантификация того или иного явления были связаны, в их представлении, с изменением его естественных свойств, его природы".

Не требуется обладать достаточно богатым воображением для того, чтобы отнести к числу таких же "романтиков" и Лысенко, чьи побуждения (если не идеи) совпадали с побуждениями Ламарка. Выше уже говорилось о той буквально ненависти, которую питал Лысенко к математике. Кроме того, он, в отличие от Ламарка, работал уже в послереволюционный период. В связи с этим можно привести слова Джиллиспи о том, что "Jardin des Plantes" не случайно оказался единственным процветающим научным институтом во времена радикально-демократической фазы Французской революции, которая уничтожила все остальные¹. Кто-то может в связи с этим подчеркнуть тот факт, что и взгляды Лысенко процветали в годы после русской революции. Так же как и Ламарк, Лысенко верил в наследование организмом приобретенных признаков, а после того, как он получил "философское образование" под руководством Презента, Лысенко становится, подобно Ламарку, сторонником идеи о постоянном изменении мира. Однако как ни соблазнительно выглядит попытка установить взаимное соответствие между взглядами Ламарка и Лысенко на многие проблемы, все же следует заметить, что это соответствие или похожесть их взглядов не только многое проясняет, но и многое оставляет скрытым, непонятным для исследователя. Во-первых, взгляды самого Ламарка не получают при этой интерпретации достаточно полного объяснения. Известно, что он критически относился к различного рода эксцессам, имевшим место в ходе Французской революции². Хотя некоторые его взгляды и страдали известным анахронизмом, следует подчеркнуть, что другие, особенно относящиеся к проблеме эволюции, по крайней мере частично основывались на научных данных того времени. Ламарк в этом смысле одновременно являлся и предшественником Дарвина, и одним из последних представителей ученых-романтиков; он был интеллектуалом в гораздо большей степени, нежели это можно было бы сказать о Лысенко. Представляется совершенно очевидным, что взгляды Лысенко никогда не будут рассматриваться как предшествующие взглядам какого-то другого ученого-генетика, имеющего подлинно научное значение. Познания Лысенко в области современной ему биологии носили достаточно примитивный характер, в то время как Ламарк обладал достаточно полными и глубокими знаниями того, что было известно науке того времени. Более того, если связывать имена Лысенко и Ламарка, ссылаясь на приверженность того и другого "философии потока" в ее гераклитов-ском смысле, то что же тогда можно сказать о Г. Дж. Меллере - представителе классической генетики, являющемся страстным оппонентом Лысенко, который был убежденным сторонником философии марксизма? И наконец, Лысенко основывал свою интерпретацию процессов, происходящих в природе, на теории дарвинизма, которую романтики конца XIX в. характеризовали как "бессердечную" и "безжалостную". В результате сказанного можно, как представляется, сделать вывод о том, что, несмотря на известную похожесть Ламарка и Лысенко (как в плане выдвинутых ими систем, так и в плане той исторической ситуации, в которой они жили и работали), между ними существуют вполне реальные различия.

¹ (Gillispie Ch. С. Op. cit. P. 277.)

² (Nordenskiold E. The History of Biology. N. Y., 1935. P. 324.)

До сих пор речь шла о выдвинутой Лысенко теории "питательных веществ", его концепции наследственности и его взглядах на механизм наследственности. В рамках этой системы взглядов можно найти ответы на многие из вопросов, по поводу которых Лысенко спорил с представителями классической генетики: это и вопрос о генетике скороспелости (genetics of earliness), и вопрос о самоопылении¹, и вопрос о вырождении так называемых чистых линий, об омоложении, вегетативной гибридизации и т. д. До сих пор мы не обращались к тому, что можно было бы, пожалуй, назвать философской составляющей системы Лысенко. Может возникнуть вопрос: каким образом эта система, будучи основана на взглядах людей, не получивших марксистского образования, таких, как Дарвин, Тимирязев, Мичурин и сам Лысенко, оказалась связанной с марксистской философией? Выше уже отмечалось, что дискуссии вокруг генетики представляются имеющими весьма небольшое (по сравнению с другими дискуссиями, о которых речь идет в настоящей книге) отношение к проблемам диалектического материализма. Тем не менее в результате мужественной борьбы и поддержки со стороны небольшого числа особенно ретивых идеологов Лысенко удалось перенести некоторые проблемы генетики в область философии. К числу наиболее важных из этих вопросов относятся: 1) вопрос о подверженности гена мутациям, 2) вопрос о выделении или изоляции генотипа, 3) вопрос о единстве теории и практики в генетике и 4) вопрос о вероятности и причинности в генетике.

¹ (Вопрос об опылении заслуживает более подробного комментария, поскольку является одним из наиболее противоречивых в работах Лысенко. Он был убежден в том, что зародышевые клетки растений сами выбирают определенные зерна пыльцы (одну из форм питательных веществ), оплодотворение которыми приведет к лучшей адаптации потомства к местным условиям. В одном месте, описывая эти процессы, Лысенко даже использует выражение "брак по любви". В уже упоминавшейся книге Хадсон и Риченс пытаются показать, что подобные взгляды вовсе не нуждаются для своего обоснования в столь грубо антропоморфном выражении (Hudson and Richens. New Genetics. P. 38). Они пишут о том, что даже тогда, когда растение выращивается в условиях, к которым оно не было приспособлено, "вовсе не обязательно, чтобы в процессе естественного отбора его сила настолько повышалась, что любому отклонению от нормы во внешних условиях соответствовало бы изменение в выборе растением питательных средств, которые оно использует в любом периоде своего жизненного цикла". Я нахожу эту фразу весьма сомнительной и считаю, что ее можно усовершенствовать, заменив слова "любому отклонению от нормы" на "некоторым отклонениям" (тем, с которыми растению приходилось сталкиваться в прошлом и которые были преодолены), а слова "в любом периоде своего жизненного цикла" - на слова "в любом периоде жизненного цикла, предшествующем или совпадающем с периодом плодоношения". Позднее Лысенко отказался от выражения "брак по любви" и критиковал использование антропоморфных понятий в биологии. Концепция опыления, выдвинутая Лысенко, связана с идеей Дарвина о "препотенции пыльцы", то есть ее способности стойко передавать свои признаки потомству. Иллюстрацией консервативных взглядов, возникших позднее у Лысенко по этому вопросу, может служить следующая фраза из его работы "Теоретические основы направленного изменения наследственности сельскохозяйственных растений": "целеполагание присуще сознанию и отсутствует в природе".)

Вопрос о подверженности гена мутациям, его мутабильности относился к числу серьезных проблем, привлекавших в начале XX в. внимание многих лучших представителей биологической науки. У исследователя "дела Лысенко" может в связи с этим даже возникнуть искушение сказать о том, что именно в этом вопросе - вопросе о чистоте и целостности гена - Лысенко вплотную подошел к обсуждению подлинно научной проблемы; однако это будет только искушение, а не вынужденное признание объективных обстоятельств, поскольку вопросы, которые ставил и обсуждал Лысенко в связи с этой проблемой, получили уже исчерпывающие ответы в работах, опубликованных за 10-20 лет перед этим. Следует, однако, еще раз отметить, что в самом начале XX в. эта проблема беспокоила многих генетиков.

Вопрос о мутабильности гена имел весьма определенный философский и религиозный смысл, в чем отдавали себе отчет многие ученые того времени, включая и генетиков. Обсуждение этой проблемы велось с позиций двух противоположных (но не обязательно несовместимых) подходов: наследственного и эволюционного. Наследственность рассматривалась как некая консервативная сила, стремящаяся к сохранению общих черт. Эволюция же - как процесс, во многом определяющийся разного рода различиями. И в этом смысле можно было бы говорить о том, что если бы наследственность действовала как следует, то не было бы никакой эволюции¹. Первых представителей генетики поражала такая характеристика гена (впервые названного в 1909 г. Йохансеном), как его стабильность на протяжении многих поколений. И именно это его свойство рассматривалось как своего рода угроза или вызов представлению здравого смысла (и диалектического материализма) о том, что все изменяется, а также как угроза самой концепции эволюции.

¹ (Dabzhansku Тh. The Biological Basis of Human Freedom. P. 10.)

Те, кто интересовался "делом Лысенко", зачастую забывают одно весьма важное обстоятельство (а в Советском Союзе оно попросту игнорируется), а именно то, что некоторые из ученых, явившихся создателями генетики как науки, с большим трудом воспринимали концепцию стабильного гена. Она рассматривалась ими как своего рода реминисценция фиксированного списка видов, который поддерживала в прошлом веке церковь. Взгляды Т. Моргана носили открыто антиклерикальный характер, да и Меллер, как и большинство людей, имеющих научный склад ума (включая марксистов), разделял взгляд о неизбежности изменений¹. Как пишет по этому поводу еще один из учеников Моргана - А. Г. Стертевант: "Появляются ли на самом деле новые гены или же генетическое разнообразие является результатом комбинаций уже существующих генов? Этот вопрос всерьез обсуждался, хотя единственной альтернативой мутации генов представлялось создание Богом всех существующих генов"².

¹ (Dunn L. С. A. Short History of Genetics. P. 115. О довольно рано проявившихся симпатиях Меллера к диалектическому материализму уже говорилось выше.)

² (Sturtevant. A. H. A History of Genetics. P. 67.)

Однако скептицизм первых генетиков по отношению к концепции стабильного гена был вызван скорее соображениями возможного влияния этой концепции на теорию эволюции, нежели религиозными и философскими соображениями. Как пишет Л. Дани, "идея о том, что элементы наследственности носят стабильный характер и не подвержены флуктуа-циям, представлялась антипатичной многим биологам. К их числу относились У. Бейтсон, У. Е. Кастл, Т. X. Морган и другие ученые, участвовавшие в создании новой науки. Для биологии XIX в. характерно было растущее убеждение в противоположном - в том, что биологические формы и свойства являлись подверженными неизбежным изменениям. И чем в большей степени тот или иной биолог разделял идеи Дарвина об изменениях как условии эволюции, тем более твердо он отстаивал это убеждение.

Самым характерным примером в этом смысле является У. Е. Кастл, который лишь в результате напряженного пятнадцатилетнего экспериментирования избавился от убеждения в том, что ген не является стабильной структурой"¹.

¹ (Dunn L. С. A. Short History of Genetics. P. 215.)

Лысенко и его последователи не извлекли пользы из этих 15 лет. Не отнеслись они, к сожалению, всерьез и к публикациям классических генетиков, в которых они рассказывали о том, что заставило их изменить свои представления по вопросу о стабильности гена. Вместо этого лысенкоисты, подняв вопрос о мутабильности гена, рассматривали его как свидетельство "идеализма", присущего формальной генетике. И здесь им удалось получить поддержку со стороны теории диалектического материализма, которая, как и философия Гераклита, включала в себя принцип всеобщего изменения. На совещании 1937 г. Презент атаковал Г. Дж. Меллера за его высказывание о том, что "ген настолько стабилен, что период между двумя его последовательными мутациями равен нескольким сотням или даже тысячам лет"¹. Однако в этом случае Презент боролся с фантомом, поскольку к тому времени природа мутаций уже была довольно хорошо изучена, был также хорошо известен кумулятивный эффект мутаций и его важное значение для эволюционных процессов. Когда речь идет об организме, содержащем тысячи генов, то даже одно изменение в каждом из этих генов, происходящее раз в столетие, может рассматриваться как вполне определенный темп изменений. Концепция биологической эволюции строится на представлении об огромных изменениях, являющихся результатом незначительных вариаций, возникающих через большие временные промежутки. Как отмечал Вавилов, выступая , на том же совещании в 1937 г., "ни один из представителей современной генетики и селекционеров не верит в то, что гены не мутируют. Генетика, по существу, и имеет право на существование в качестве науки и является привлекательной для нас именно потому, что это наука об изменениях наследственной природы организмов..."².

¹ (Спорные вопросы генетики и селекции... С. 1-31.)

² (Спорные вопросы генетики и селекции... С. 137.)

Становится совершенно ясно то, что относительная стабильность гена не является сколько-нибудь серьезной помехой для диалектического материализма. Темпы изменений, происходящих в природе, могут быть весьма различными; и в этом смысле для человека, страстно желающего увидеть подобные изменения, они кажутся очень медленными, между тем, если их рассматривать в масштабе эпохи, совершенно очевидно, что эти изменения происходят довольно быстро. Как лысенкоисты, так и формальные генетики принимали эволюцию, основанную на воистину удивительных изменениях наследственности, как факт, не требующий доказательств. Модификации, происходящие во внутренней структуре многих камней, протекают гораздо медленнее, нежели биологические изменения, и, однако, никто не предлагает на этом основании рассматривать геологию как недиалектическую науку. Теория диалектического материализма настаивает на том, что все в природе изменяется, однако она не утверждает, что изменения эти должны происходить в определенном темпе.

Вопрос о выделении генотипа в известном смысле похож на вопрос о мутабильности гена. Проблема разделения генотипа и фенотипа получила преувеличенное звучание в работах Вейсмана, однако подобное преувеличение было, возможно, необходимым или, по крайней мере, понятным шагом на пути к тому, чтобы были отброшены старые представления, приписывающие свойство наследственности всем частям тела или организма, а не дискретным единицам внутри него. Огромные изменения в представлениях о наследственности явились результатом осознания биологами всего значения теории зародышевой плазмы. Если раньше носителем наследственности считалось тело или сома, то теперь тело начинает рассматриваться как некая временная оболочка, содержащая внутри себя непрерывные цепочки зародышевых клеток. В связи с этим статус сомы был радикально пересмотрен в сторону понижения.

На ранних этапах дискуссий по поводу зародышевой плазмы особый акцент делался на ее выделении из сомы (под которой понималось тело организма, за исключением зародышевых клеток). До 1927 г., когда Меллером была показана возможность вызвать мутации путем радиоактивного облучения, считалось, что гены не подвержены никаким влияниям со стороны окружающей их среды. Вопрос о проницаемости границы между геном и сомой получил идеологическую нагрузку при его обсуждении в Советском Союзе. Согласно сталинской версии диалектического материализма, в природе не существовало непроходимых барьеров; в Кратком курсе истории Коммунистической партии (опубликованном в 1938 г. и бывшем выражением официальной мысли), который был отредактирован самим Сталиным, говорилось о том, что ни одно явление в природе не может быть понято как изолированное, не имеющее связей с окружающими его другими явлениями¹.

¹ (См.: История ВКП(б). Краткий курс. С. 101. Те же самые слова были использованы и в ходе критики тех физиков, которые подчеркивали наличие границы между явлениями микро- и макромира (см. с. 331).)

Заявления Лысенко и его последователей по поводу того, что формальная генетика постулирует существование совершенно изолированного генотипа, являлись ошибочными, основанными на устаревших представлениях. Сам Меллер, известный среди генетиков как раз именно тем, что он опроверг наличие этой изолированности, оказался не способным обосновать свои взгляды перед идеологами, которые просто не хотели слушать его доводы. Лысенко продолжал настаивать на том, что менделизм основывается на представлениях, согласно которым "бессмертное наследственное вещество, независимое от качественных особенностей развития живого тела, управляет бренным телом, но не порождается им". Согласно Лысенко, "такова открыто идеалистическая, мистическая в своем существе концепция Вейсмана, выдвинутая им под завесой слов о "неодарвинизме" и продолжающая править современной генетикой"¹.

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 550.)

Хотя к 1927 г. генетики и доказали возможность вляния на ген внешними стимулами, они все же не были еще в состоянии получить путем такого воздействия желаемые изменения¹. И именно эта невозможность осуществления контроля за вносимыми мутациями и стала одним из главных вопросов идеологической проблемы, связанной с "делом Лысенко",- проблемы единства теории и практики. Мичурин и его последователи всегда подчеркивали, что всякий, кто осуществляет эксперименты с растениями, должен быть сознательным преобразователем природы. Формальные генетики, однако, подчеркивали не только стабильность гена, но также неуправляемый характер его мутаций. Таким образом, у лысенкоис-тов была возможность представить формальных генетиков в качестве людей, не могущих предложить ничего, что имело бы немедленную пользу для советской экономики; в то же время сами последователи Лысенко, близкие к земле и приверженные делу социалистического сельского хозяйства, представали как люди, постоянно и неустанно работающие во имя усиления Советского государства. В результате этого Лысенко постоянно обращался к представителям теоретической биологии с вопросом: "А что сделали вы за последнее время для советского сельского хозяйства?"² Мичурин, Вильяме, Лысенко и их ученики и последователи были среди тех немногочисленных специалистов, которые пытались сделать что-то немедленно для советского сельского хозяйства. Говоря на понятном для крестьян языке, они сумели завоевать на свою сторону многочисленных сторонников, обеспечивавших им сильную поддержку. Справедливым будет и утверждение о том, что и Вавилов также был глубоко привержен делу совершенствования практики сельского хозяйства, однако при этом он не мог избавиться от своего буржуазного происхождения и связанных с этим неудобств и, кроме того, не мог обещать большего, чем мог сделать на самом деле. Вавилов прекрасно понимал, что перед генетиками, пытающимися найти пути к осуществлению контроля над процессами наследственности, стоит еще немало трудностей. Именно в силу этих обстоятельств он оказался вынужденным занять в этом вопросе позицию, которая выглядела менее оптимистичной по сравнению с позицией Лысенко, который буквально фонтанировал словами и не уставал приводить одно и то же высказывание Мичурина: "С помощью вмешательства человека возможно заставить любую животную или растительную форму изменяться гораздо быстрее и в нужном для человека направлении. Это открывает перед человеком огромное поле деятельности, имеющей для него огромное значение"³.

¹ (Как пишет об этом Добжанский, "мутации... являются изменениями, индуцируемыми в конечном итоге окружающей средой, однако свойства мутанта зависят от природы гена, который осуществляет изменение, а не от агента внешней среды, который действует скорее как некий пусковой механизм, дающий толчок процессу изменения" (Dobzhansky Th. The Biological Basis of Human Freedom. P. 19).)

² (Лысенко писал: "Мне кажется, что вся острота вопроса заключается вовсе не в том, чтобы доказывать, что Лысенко прав или не прав, а в том, чтобы найти пути, указывающие нам наилучшую, наикратчайшую дорогу для достижения намеченной селекционером цели, а именно выведение лучших сортов в кратчайший срок. Всякое выдвигаемое теоретическое положение, которое будет помогать практике, будет и наиболее полезным и, конечно, наиболее верным в сравнении с другим теоретическим положением, не дающим ни в настоящее время, ни в ближайшем будущем указаний непосредственных или опосредствованных к практическому действию в нашем социалистическом сельском хозяйстве" (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 126).)

³ (Цит. по: Лысенко Т. Д. Избр. соч. Т. 2. С. 6. В своей речи при открытии в 1937 г. совещания по генетике А. И. Муралов, бывший тогда президентом ВАСХНИЛ и считавшийся нейтральным, также подчеркивал необходимость связи теории и практики: "О чем необходимо помнить участникам сегодняшней дискуссии по проблемам генетики и селекции? Они должны помнить прежде всего о той помощи, которую должна оказывать наука социалистическому производству, вооружая его научной теорией" (Спорные вопросы... С. 5). Лысенко в свою очередь заставил даже своих оппонентов желать ему успеха, заявив следующее: "Мне кажется, что если выдвинутые, уточняемые и развиваемые нами положения окажутся неправильными в своей основе, то об этом должен жалеть не только я со своим коллективом, но и все те, кто возражает против этих положений; ведь этим самым мы лишились бы действенного способа выведения новых сортов" (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 126).)

Последний в ряду вопросов, получивших идеологическое звучание в связи с "делом Лысенко", был вопрос о вероятности и причинности. Обсуждение этого вопроса в связи с дискуссией вокруг генетики имеет известное сходство с дискуссией по проблемам квантовой механики. Некоторые зарубежные авторы, такие, например, как Эрвин Шрёдингер, утверждали, что ненаправленный характер мутаций, индуцированных радиоактивным облучением организма, связан с принципом индетерминизма в квантовой механике¹. Некоторые даже выдвигали теорию, согласно которой мутации в организме имеют сходство с квантовым молекулярным скачком². Как отмечают эти исследователи, необходимость подхода к проблемам генетики с точки зрения вероятности объясняется, по существу, теми же самыми причинами, что и необходимость использования статистики вероятностей в квантовой механике. Таким образом, все те вопросы (включая вопрос об "отказе от причинности"), которые возникали в квантовой механике, обсуждались также и в связи с генетикой; в последнем случае к этим проблемам примешивалась еще и обида Лысенко на математику. Выступая на сессии ВАСХНИЛ в 1948 г., Лысенко говорил: "В общем живая природа представляется морганистам хаосом случайных, разорванных явлений, вне необходимых связей и закономерностей. Кругом господствует случайность. Не будучи в состоянии вскрыть закономерности живой природы, морганисты вынуждены прибегать к теории вероятности и, не понимая конкретного содержания биологических процессов, превращают биологическую науку в голую статистику... На основе такой науки невозможна плановая работа, целеустремленная практика, невозможно научное предвидение... Нам необходимо твердо запомнить, что наука - враг случайностей"³.

¹ (Шрёдингер писал о том, что физики "будут склонны назвать теорию мутаций де Фриза (de Vries), фигурально выражаясь, квантовой теорией биологии. В дальнейшем мы увидим, что это нечто большее, нежели просто образное выражение. Мутации на самом деле происходят благодаря квантовому скачку, происходящему на молекулярном уровне гена. Однако квантовая теория уже существовала два года к тому времени, как в 1902 г. де Фриз впервые опубликовал свое открытие. Что же удивляться тому, что лишь следующее поколение ученых обнаружило связь между этими теориями!" (Schrodinger E. What Is Life? Other Scientific Essays. P. 5). Эта часть книги Шрёдингера основана на материале его лекций, прочитанных в Дублинском университете в феврале 1943 г.)

² (Этот же самый вопрос рассматривается в диссертации консервативного, но в то же время интеллигентного выпускника философского факультета из СССР. См.: Пинтер Ф. Актуальные вопросы взаимоотношения марксистской философии и генетики. Диссертация. МГУ, 1965.)

³ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 579.)

Здесь, думается, нет необходимости подробно останавливаться на анализе тех различных интерпретаций, которые получали понятия "вероятности" и "случайности" в работах советских диалектических материалистов; с основными моментами этого анализа можно будет познакомиться в главе настоящей книги, посвященной проблемам квантовой механики. Хотя проблема детерминизма в квантовой механике по-прежнему сохраняет философски противоречивый характер при ее обсуждении как в Советском Союзе, так и за его пределами, сегодня эта проблема уже не имеет того звучания в биологии, как это было до падения Лысенко¹.

¹ (В рецензии, опубликованной в "Правде" (24 января 1965 г.), И. Л. Кнунянц, Б. М. Кедров и Л. Я. Бляхер пишут: "Хорошо известно, что в конце сороковых годов была провозглашена формула "наука -враг случайностей". Эта формула неправильна, она основана на смешении совершенно различных понятий случайности. Она, как известно, принесла немало вреда для науки и для практики, но открыто от нее ее авторы нигде не отказались, и она до сих пор фигурирует как составная часть "мичуринского учения", хотя она не имеет никакого отношения к взглядам самого Мичурина". В 1957 г. с критикой взглядов Лысенко на проблему случайности выступил А. Л. Тахтаджян. Он писал: "С точки зрения механистического материала статистические законы представляют собой лишь временное состояние нашего знания. В действительности не статистические законы являются столь же объективными законами природы, как и любой другой закон природы" (см.: Ботанический журнал. 1957. № 4. С. 596).)

В противоположность распространенным за пределами Советского Союза спекуляциям, следует подчеркнуть, что идея наследования организмом приобретенных признаков получила поддержку в СССР вовсе не из-за ее возможных приложений к человеку. Некоторые исследователи, занимающиеся изучением Советского Союза, исходили из того, что эта теория получила распространение именно в связи с тем, что имела отношение к задаче по "воспитанию нового советского человека". Если советские лидеры поверили бы в то, что приобретенные человеком в ходе его жизни характеристики могут наследоваться, рассуждают эти аналитики, то тогда они бы поверили и в то, что "уникальный советский человек" может появиться очень быстро¹. То, что подобная интерпретация могла бы иметь важное значение в СССР, представляется вполне предсказуемым явлением, особенно если иметь в виду уверенность Лысенко в том, что одним из достижений мичуринской теории является возможность осуществлять с ее помощью контроль над процессами наследования, а также в том, что менделевский подход к генетике не давал такой возможности. Логическим развитием взглядов Лысенко по этому вопросу явилось бы использование "мичуринской евгеники" в масштабах, намного превосходящих использование формальной генетики в условиях фашистской Германии. Однако подобного не произошло в течение всей жизни Лысенко, хотя дискуссии вокруг евгеники и начали возникать в Советском Союзе в 70-х годах (смотри главы б и 7 настоящей книги). Подобные дискуссии в Советском Союзе были невозможны в начале 30-х годов из-за международной ситуации, сложившейся в то время, и оставались таковыми до начала 70-х годов. То обстоятельство, что евгенические взгляды и теории получили распространение в фашистской Германии, сыграло, безусловно, большую роль в дискредитации попыток, предпринимаемых в Советском Союзе, объяснить появление лучших представителей рода человеческого, основанных на биологических теориях².

¹ (В этом случае уместно вспомнить пословицу о палке, всегда имеющей два конца. Если исходить из теории наследования приобретенных признаков, то, наверное, создание "нового человека" и может показаться возможным, но в то же время может оказаться возможной и расистская позиция или даже вера в превосходство аристократии. Как пишет Джулиан Хаксли, "к счастью для человека, приобретаемые им в течение жизни признаки не накладывают отпечаток на его наследственную конституцию. Если бы это было не так, то тогда ужасающие условия, в которых жило большинство человечества на протяжении тысячелетий, наложили бы свой гибельный отпечаток на всю человеческую расу" (Huxley J. Heredity East and West. P. 138). Разумеется, любая серьезная дискуссия по поводу приложения к человеку гипотетической возможности наследования приобретенных признаков будет связана с обсуждением временного аспекта: вопросов о числе поколений, необходимых для наследственного закрепления новых черт, а также о числе поколений, необходимых для их стирания.)

² (Анализ дискуссий по проблемам евгеники, имевших место в Советском Союзе в 20-е годы, содержится в моей книге "Between Science and Values". P. 239-256. Еще в 1958 г., говоря о выдающемся советском генетике Н. К. Кольцове (1872-1940), чье имя связывалось в 20-е годы с евгеническими взглядами, "Правда" характеризовала его следующим образом: "оголтелый реакционер, известный своей бредовой теорией, проповедовавшей "улучшение человеческой породы" (Правда. 1958. 14 декабря). И все же именно соображения "улучшения человеческой природы" рассматривались некоторыми исследователями в качестве основной причины, приведшей к возникновению "дела Лысенко" в целом. Как отмечает Джон Лэнгдон-Дэвис, споры вокруг этого "дела" возникли из-за того, что "существовал предел, до которого планировщики из СССР могли изменять окружающую среду, с тем чтобы, как они ожидали, изменить к лучшему природу самого человека" (Langdon-Davies J. Russia Puts the Clock Back. P. 58-59).)