Глава IV. Генетика

"Если судить о человеке по первому
впечатлению, то таким первым
впечатлением от встречи с Лысенко
будет чувство зубной боли;
бог дал ему здоровье, но он обладает
при этом удручающей внешностью.
Он скуп на слова, лицо его ничего
не выражает; все, что можно вспомнить
после встречи с ним,- это его
угрюмый взгляд, которым он скользит
по земле, заставляя думать о том,
что он, как минимум, собирается
кого-то обмануть".

Из описания молодого Лысенко, данного советским журналистом я 1927 г.

Для многих людей выражение "марксистская идеология и наука" ассоциируется с именем "Лысенко". Из всех проблем, которые обсуждаются в этой книге, проблема "дела Лысенко" является одной из наиболее известных за пределами Советского Союза. Эту проблему часто рассматривают как самую важную из ряда спорных и дискуссионных проблем, связанных с отношениями диалектического материализма и природы. Обсуждению этой проблемы посвящены сотни статей и множество книг.

Ирония ситуации, однако, заключается в том, что "дело Лысенко" имеет меньшее отношение к проблемам диалектического материализма (в том виде, как его понимали Маркс, Энгельс, Плеханов и Ленин), нежели любая другая проблема, связанная с этой концепцией и обсуждаемая в настоящей работе. Интерпретация диалектического материализма, с которой выступил Лысенко, не возникала ни среди марксистских биологов, ни среди выдающихся марксистских философов¹.

¹ (Как профессиональным биологам, так и профессиональным философам предписывалось следовать концепции лысенкоизма. В 20-х годах среди советских марксистских биологов существовала даже "школа морганистов" (об этом см.: Joravsky D. Soviet Marxism and Natural Science, 1917-1932. N. Y., 1961. P. 300). Давление, которое официальные власти оказывали на Академию наук, можно заметить еще в 1938 г. В мае этого года Совет Народных Комиссаров (возглавляемый помощником Сталина - В. М. Молотовым) отказался утвердить план работы, представленный Академией. Лысенко поддержал Молотова, выступавшего с критикой Академии (см.: В Академии наук СССР//Вестник АН СССР. 1938. № 5. С. 72-73). Вскоре после этого президиум Академии выступил с критикой в адрес Института генетики, отказавшегося признать работы Лысенко (см.: Хроника//Вестник АН СССР. 1938. № 6. С. 65). Можно было ожидать, что философы, будучи идеологами, поддержат Лысенко, однако и их пришлось заставлять поддерживать его линию. В 1948 г., после победы Лысенко на сессии ВАСХНИЛ, Президиум АН СССР критиковал Институт философии АН СССР за то, что им не была оказана "необходимая поддержка мичуринскому, материалистическому направлению в биологии" (см.: Правда. 1948. 27 августа).)

По сравнению с другими научными вопросами, связанными с диалектическим материализмом, дискуссия вокруг "дела Лысенко" является уникальной. В интеллектуальном отношении эта дискуссия, однако, гораздо менее интересна, нежели другие. Можно, наверное, испытывать захватывающие чувства от знакомства по историческим источникам с процессом подавления науки, однако подобная реакция могла бы объясняться либо драматичностью событий, связанных с этим процессом, либо стремлением познакомиться с его подробностями, с тем чтобы эти события не повторились в будущем. Взгляды Лысенко на генетику знаменовали собой историю развития псевдонауки, а не науки.

Ряд авторов утверждают, что одной из наиболее важных причин, приведших к господству Лысенко, явилось существование в дореволюционной России необычной школы в биологии¹. Одни связывают возникновение этой школы с именами Маркса и Энгельса, другие - с работами таких писателей-народников, как Писарев и Чернышевский². Действительно, в работах русских авторов левой ориентации в тот период часто можно было встретить поддержку концепции наследования приобретенных признаков или критику идей генетики раннего периода. Однако с этим можно было столкнуться и в работах, выходящих и в других странах. Вторая половина XIX столетия - это время больших дискуссий и споров вокруг биологии в Западной Европе, и эти дискуссии, естественно, нашли отклик и в России. Писатели левого толка во всех странах выражали протест против "бессердечности" биологических теорий, возникавших после Дарвина. Надо отметить, что взгляды русских писателей-народников Писарева, Ножина и Чернышевского на биологию были достаточно различны между собой, а убеждение в том, что наследуются приобретенные признаки, было частью биологии XIX в., а не специфической чертой, присущей взглядам марксизма или народничества на биологию³. Лидеры русского марксизма Плеханов и Ленин не уделяли в своих работах специального внимания биологии; если какая-то область науки и рассматривалась основателями русского марксизма в качестве имеющей отношение к идеологии, то такой областью была физика.

¹ (Конвей Зиркл утверждает, что со времен Маркса и Энгельса существовала особая марксистская форма биологии. С приходом марксизма в Россию эта форма, полагает он, приобрела силу и здесь (Zirkle С. Evolution, Marxian Biology, and the Social Science. Philadelphia, 1959). Как я уже вкратце говорил выше, я не могу согласиться с тезисом Зиркла о существовании некой особой "марксистской биологии".)

² (Дарвинизм привлекал к себе внимание многих народников; сначала он был встречен ими с распростертыми объятиями как символ материализма и научного рационализма. Типичной в этом смысле была реакция Д. И. Писарева. Позднее, однако, усилиями В. А. Зайцева (русского прудониста) дарвинизм приобрел расистскую интерпретацию, которая настораживала радикально настроенных товарищей Зайцева. Близкий друг Зайцева - Н. Д. Ножин пытался интерпретировать дарвинизм в духе прудонистского идеала о "mutualite" (взаимопомощь). Известный народник Н. Г. Чернышевский враждебно относился к дарвинизму в целом и остро критиковал дарвиновское сравнение естественного отбора среди домашних животных с отбором в дикой природе. Эта блестящая критика Чернышевского целиком основывалась на концепции наследования приобретенных признаков. Другим представителем русских радикалов, критиковавших Дарвина, был князь Петр Кропоткин, чьи представления о сотрудничестве и соревновании в органической природе имели известное научное значение и, в противоположность некоторым мнениям, могли быть включены в концепцию дарвинизма. См.: Писарев Д. И. Избранные философские и социально-политические работы. М., 1958. С. 303-309, 344-452; Зайцев В. А. Избр. соч. М., 1934. Т. 1. С. 26, 228-237, 429-437; Ножин Н. Д. Наша наука и ученые//Книжный вестник. 1866. 15 апреля и "По поводу статей "Русского слова" о невольничестве"//Искра. 1865. № 8; Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1939. Т. 10. С. 737-772 и особенно с. 758-759; Kropotkin P. A. Mutual Aid, a Factor of Evolution. London, 1902; Rodgers J. A. Darwinism, Scientism and Nihilism//Russian Review 1960 № 19 P. 371-383.)

³ (Здесь вполне уместно привести высказывание Л. К. Данна, который писал, что убеждение в том, что наследуются приобретенные признаки, являлось "утешением для большинства биологов XIX столетия" (Dunn L. С. A Short History of Genetics. N. Y., 1965. P. X).)

В России времен революции работали представители старшего поколения биологов (такие, как К. А. Тимирязев), которые не были готовы принять генетику в качестве нового направления в биологии, но такие биологи были и в других странах, а не только в России. Как мы увидим дальше, первые десятилетия XIX в. отмечены борьбой величайших представителей генетики против возможных злоупотреблений в ходе применения теории генетики на практике. В этом отношении Россия не была уникальной страной; напротив того, в конце 20-х годов ее отличала как раз заметная распространенность генетики в этой стране¹. В конце 20-х годов Советская Россия была центром проведения выдающихся исследований по генетике, которые не просто шли в ногу с исследованиями во всем мире, но в некоторых аспектах и опережали их.

¹ (Adams Mark B. The Founding of Population Genetics: Contributions of the Chetverikov School, 1924-1934//Journal of the History of Biology (Spring 1968). P. 23-29.)

Наибольший интерес с точки зрения последующих событий представляет фигура И. В. Мичурина (1855-1935) - садовода, чье имя стало названием особого типа биологии, который выдвинул Лысенко¹. Мичурина часто называли русским Лютером Бербанком (L. Burbank), и, несмотря на то что сам Мичурин критиковал Бербанка, можно было бы многое сказать по поводу этого сравнения². Подобно Бербанку Мичурин был практиком-садоводом и талантливым селекционером, выведшим множество гибридов растений. И также подобно Бербанку и большинству селекционеров, работавших в период до появления и распространения современных концепций генетики, Мичурин был убежден в том, что окружающая среда оказывает важное влияние на наследственность организма. Он думал, что это влияние было особенно сильным в определенные моменты жизни растения, а также для определенных типов организмов, подобных, например, гибридам. Более того, по крайней мере в один из периодов своей жизни и деятельности Мичурин оспаривал существование законов Менделя, которые, по его мнению, могли действовать только при определенных условиях и состоянии окружающей среды. Мичурин верил также в возможности гибридизации путем привития растений; согласно его теории "ментора", генетическое строение подвоя у привитого растения может испытывать влияние со стороны привоя. Еще одна из его теорий касалась феномена доминантности; он считал, что доминантные свойства - это такие свойства, которые дают организму преимущество в развитии в определенных условиях³.

¹ (О Мичурине см.: Joravsky D. The First Stage of Michurinism//Curtis J. S., ed., Essays in Russian and Soviet History. N. Y., 1963. P. 120-122.)

² (Хадсон и Риченс пишут: "В своей твердой уверенности в значении окружающей среды для формирования генетического строения Бербанк предвосхитил появившиеся позднее теоретические воззрения Лысенко. Некоторые его высказывания по этой проблеме предвосхищали теорию Лысенко о "расшатывании" (shattering), а вывод Бербанка, что "наследование - это не что иное, как накопление воздействий окружающей среды", предшествовал заключению Лысенко о том, что "наследственная организация всегда была и остается концентрацией воздействий на организм растения со стороны окружающей среды". Экспериментальная гипотеза Бербанка о возможности гибридизации сапом (sap hybridization) может рассматриваться как предшественница теории Лысенко о вегетативной гибридизации (graft hybridization)... "(Hubson P. S., Richens R. И. The New Genetics in the Soviet Union. Cambridge, 1946. P. 13.).)

³ (Эта точка зрения поддерживалась и в классической генетике, где она формулировалась в виде убеждения в рецессивном характере некультивированных аллелей.)

Упомянутые взгляды Мичурина по целому ряду важных пунктов предвосхищали взгляды Лысенко. Однако, несмотря на заметное сходство в их взглядах, Лысенко предпочитал подстраиваться под Мичурина, а не развивать его взгляды. Определение степени совпадения их взглядов было затруднено тем обстоятельством, что на протяжении 30 лет большинство книг и статей, публиковавшихся в Советском Союзе, представляли позиции этих двух людей как абсолютно совпадающие, идентичные. И только после 1965 г. (в основном в самом конце 60-х и начале 70-х годов) в Советском Союзе стали появляться работы, в которых проводилось различие между взглядами Лысенко и Мичурина¹.

¹ (В качестве примера можно привести статью Н. П. Дубинина "И. В. Мичурин и современная генетика", опубликованную в "Вопросах философии" (№ 6, 1966 г.). Взгляды Мичурина на биологию полностью сформировались в период до революции; небольшие изменения, происшедшие в них после 1917 г., характеризовались движением скорее к признанию менделизма, нежели отходом от него (см. статью Дубинина, с. 104 и упомянутую работу Хадсона и Риченса, с. 12).)

Мичурин никогда не претендовал на создание обобщающей системы биологии, как это делал от его имени Лысенко. Он также не абсолютизировал влияние окружающей среды на наследственность, говоря об этом влиянии лишь относительно внутреннего строения организма. В конце жизни Мичурин пришел к пониманию значения менделизма и говорил о том, что некоторые его эксперименты, направленные на опровержение законов Менделя, на самом деле подтвердили их существование¹.

¹ (См. упомянутую ранее статью Н. П. Дубинина (Вопросы философии. 1979. № 11. С. 64).)

Для понимания причин, приведших к восхождению Лысенко, следует обращаться не к состоянию идеологии в дореволюционной России или работам русских селекционеров, а рассмотреть деятельность Лысенко (на ее ранних этапах) на фоне экономических и политических событий, происходивших в Советском Союзе в конце 20 - начале 30-х годов.

Трофим Денисович Лысенко родился в 1898 г. на Украине под Полтавой в крестьянской семье. Он закончил Полтавский институт садоводства и получил диплом агронома, затем он продолжил свое обучение и исследования в различных учебных заведениях на Украине, а после 1925 г. занялся исследованиями вегетации сельскохозяйственных растений, работая на растениеводческой станции в Азербайджане¹.

¹ (См. краткую биографию Лысенко, изданную на английском языке - Mikulak Maxim W. trofim Denisovich Lysenko//Simmonds G. W., ed.//Soviet leaders. N. Y., 1967. P. 248-259. Из советских источников можно назвать: Воинов М. С. Академик Т. Д. Лысенко. М., 1953.)

В период с 1923 по 1951 г. Лысенко было опубликовано приблизительно 350 работ, многие из которых представляли собой повторные публикации¹. Первая его публикация в 1923 г. была посвящена прививкам сахарной свеклы, в этом же году им была опубликована работа по разведению томатов. В последующие пять лет он не опубликовал ни одной работы. Как раз в это время он начинает работать над исследованием вопросов влияния температуры на жизнь растений в разные периоды их жизненного цикла; эти исследования и послужили источником для его известной концепции яровизации и фазового развития растений.

¹ (Библиография работ Лысенко (1923-1951 гг.) содержится в: Лысенко Т. Д. Агробиология. М., 1954.)

Во время своей работы в Азербайджане Лысенко столкнулся с практической проблемой: бобовые растения, используемые в качестве грубых кормов и в качестве зеленого удобрения, нуждались в поливе для своего роста. В Азербайджане выпадает незначительное количество осадков, необходимое для получения урожая различных культур, а потому здесь используют ирригацию. Однако вся вода, особенно летом, используется для выращивания основной культуры этого района - хлопка. Поэтому проблема выращивания бобовых в этом районе не могла быть решена до тех пор, пока не удастся найти путь их выращивания в тот период времени - с глубокой осени до начала весны,- когда для этого есть достаточное количество воды. Возможность выращивания бобовых в условиях мягкой зимы, характерной для Азербайджана, расположенного на юге Кавказа, заслуживала внимания. Вместе с тем и во время такой относительно мягкой зимы приходилось сталкиваться с морозами, которые, как правило, устанавливались лишь на несколько дней.

Лысенко решил выращивать устойчивые к зимним условиям сорта бобовых. Выбирая раннесозревающие сорта и засевая их глубокой осенью, он надеялся, что растения достигнут зрелости до наступления холодов. Хотя эта цель была достигнута и ее результаты, по словам Лысенко, были "неплохими", все же ее решение можно рассматривать как своеобразный побочный эффект тех исследований, которые Лысенко вел у себя на родине, на Украине¹. Лысенко утверждал, что те семена, которые в условиях Украины были раннесозревающими, в условиях Азербайджана стали позднесозревающими. Он решил, что причиной этого изменения стали "неподходящие условия среды", которые влияли на развитие семян в вегетационный период. Процесс роста семян в непривычных условиях стал "замедленным", а потому растения либо вообще не достигали степени зрелости, либо достигали ее очень поздно. Та же самая концепция "замедления" представлялась Лысенко хорошим объяснением различия в урожаях озимых и яровых злаков, таких, как пшеница. Озимые сорта пшеницы, которые, в отличие от нормальной практики, засевались весной, оказывались в "незнакомых условиях", их рост замедлялся, и они не достигали степени созревания.

¹ (См.: Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 17.)

На основе подобного рода анализа Лысенко пришел к выводу о том, что наиболее важным фактором, определяющим продолжительность времени с момента прорастания семян до достижения растением степени зрелости, является не генетическая структура растения, а условия среды, в которых оно культивируется. За всеми этими рассуждениями стоит, разумеется, вопрос о пластичности жизненного цикла растений, хотя он и ограничивается рамками вопроса о продолжительности вегетативного периода жизни растения¹.

¹ (См.: Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 18)

Тогда Лысенко и его сотрудники по Кировабадской станции попытались определить причины, вызывающие изменения в продолжительности вегетативного периода у растений. Они решили, что таким критическим фактором были температурные условия среды в момент, следующий сразу же за посевом семян. По их мнению, причина, по которой озимая пшеница не созревала, будучи посеяна весной, заключалась в том, что во время, следующее за посевом, температура была слишком высока. Это чрезмерное тепло, говорил Лысенко, не давало растению возможности пройти через первую стадию своего развития.

Можно ли было что-нибудь сделать с этим? Перспектива сокращения периода созревания хлебных злаков была весьма привлекательной, особенно для тех частей России, где зима была настолько суровой, что пшеница зачастую здесь гибла. Однако в практическом плане вряд ли можно было надеяться на то, что можно будет контролировать температуру воздуха над всходами. К счастью, было установлено, что с точки зрения управления периодом роста "растения могут проходить эту фазу своего развития в стадии семени, то есть тогда, когда зародыш еще только начинает расти и не пробился еще через оболочку семени"¹.

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 21.)

Лысенко думал поэтому, что возможно влиять на продолжительность вегетативного периода у растений путем осуществления контроля за температурой семян перед их посевом. Лысенко попытался вывести алгебраический закон, выражающий это отношение. В статье, опубликованной в 1928 г. и называвшейся "Влияние термического фактора на продолжительность фаз развития растений"¹, Лысенко представил формулу, по которой можно было определить количество дней, необходимых для предварительной обработки семян: N = ^A₁/_{(B1 - t0)}, где N - количество дней; B₁ - максимальная температура, которая может существовать "без предварительной обработки"; А,-количество дней, необходимых для завершения фазы развития растения; t₀-средняя дневная температура.

¹ (См.: Труды Азербайджанской центральной станции. 1928. № 3. С. 1-169.)

Эта статья, опубликованная, как уже говорилось, в 1928 г., является единственной из известных мне, в которой бы Лысенко пытался использовать пусть простейшие, но все же математические методы в своем исследовании. И это рискованное начинание было вскоре подвергнуто суровой критике. В своей статье "К вопросу о сумме температур как сельскохозяйственно-климатическом индексе" А. Л. Шатский подверг Лысенко критике за "огромную ошибку", выразившуюся в попытке последнего свести всю сложность отношений между растением и средой к "физической истине", которая в лучшем случае может быть описана только статистически¹. Шатский критиковал Лысенко также и за то, что тот был уверен в возможности изолированного рассмотрения влияния только термального фактора, в то время как существовал целый ряд других, также имеющих отношение к рассматриваемой проблеме, таких, как освещенность, влажность воздуха и почвы и т. д.

¹ ( См.: Труды по сельскохозяйственной метеорологии. 1930. 21 (6). С. 261-263. Впервые обсуждая приведенную выше формулу, выдающийся специалист в области физиологии растений Н. А. Максимов отмечал, что она представляет "большой интерес", но основана на "слишком малом количестве экспериментов и нуждается в дальнейшей проверке". В последующие годы Максимов критиковал Лысенко, но, подобно многим другим, был вынужден признать его работы (см.: Максимов Н. А. Физиологические факторы, определяющие длину вегетационного периода//Труды по прикладной ботанике, генетике и селекции. 1929. Т. 20. С. 169- 212; Максимов Н. А., Кроткина М. А. Исследования над последствием пониженной температуры на длину вегетационного периода//Там же. 1929-1930. № 2, 23. С. 427-473).В последней работе содержится критика неопределенности терминов, используемых Лысенко.)

В последующие годы Лысенко с крайней антипатией относился к любым попыткам использовать математический аппарат для описания биологических законов. Весьма вероятно, что хотя бы отчасти неприязнь Лысенко к математике объяснялась как раз тем, что он подвергся критике за высказывания в этой области, которая представлялась ему, тогда еще совсем молодому человеку, чувствующему себя в ней по крайней мере неуверенно, достаточно унизительной. Чувство неполноценности, испытываемое Лысенко перед лицом математики, отмечалось в последующее время многими авторами¹. Статья 1928" г. представляет собой попытку Лысенко занять свое место в академической биологии; эта попытка встретила резкий отпор.

¹ (Хадсон и Риченс описывают в своей уже упоминавшейся книге (С. 28) дискуссию о математике, имевшую место между Лысенко и выдающимся математиком А. Н. Колмогоровым. К. Зиркл предполагает, что Лысенко был жертвой комплекса неполноценности: "Будучи не в состоянии справиться даже с простейшей математикой, Лысенко очень сильно обиделся на нее и осуждал поэтому всякое применение математики в биологии. Это явилось причиной того, что менделизм оказался вне пределов его понимания. Поскольку он приравнивал всю генетику к отношению 3:1, то совершенно очевидно, что он не мог понять практически ничего в современном ее развитии, и этот комплекс непонимания заставлял его обижаться на факт самого существования науки, которая явилась причиной такого положения" (Zirkle С, еd., Death of a Science in Russia. Philadelphia, 1949. P. 96).)

Однако Лысенко продолжал растолковывать свои взгляды по вопросу о важном значении температуры в процессе развития растений. В январе 1929 г. он доложил о результатах своих азербайджанских исследований на состоявшемся в Ленинграде Всесоюзном совещании генетиков. Его сообщение было всего лишь одним из более чем трехсот, представленных на этом совещании, и не привлекло к себе особого внимания. В то время в СССР наиболее впечатляющие достижения в области биологии и генетики были связаны с именем таких ученых, как Ю. А. Филипченко, бывшего тогда директором Бюро АН СССР по евгенике, и Николай Вавилов, который в 1929 г. стал президентом вновь созданной Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук. Филипченко и Вавилов принадлежали к совершенно иному, нежели Лысенко, кругу - оба они были представителями академической науки, специалистами в области неоменделев-ской генетики - области исследований, появившейся в первые десятилетия XX в. К рассказу о Вавилове, который сначала поддержал работу Лысенко, а позднее стал одним из самых талантливых его оппонентов, боровшимся против попыток Лысенко целиком отбросить генетику как науку, мы еще вернемся.

После совещания в Ленинграде Лысенко решает заняться применением своей теории о влиянии температуры на процесс роста растений к решению практических проблем сельского хозяйства. Сам термин "яровизация" был использован в 1929 г. в связи с теми экспериментами, которые были осуществлены на Украине, в хозяйстве отца Лысенко - Д. Н. Лысенко. С целью успешного сева озимой пшеницы весной крестьяне закапывали мешки с проросшим зерном в сугробы на несколько дней перед их севом. Именно эта процедура помещения зерна перед севом во влажную и холодную среду и получила название яровизации. В последующие годы механизм этой процедуры изменился, однако сам ее принцип остался тем же самым. После этого зерно было посеяно, и в 1929 г. в прессе появилось заявление о том, что вся озимая пшеница, засеянная весной в условиях обычного хозяйства на Украине, взошла и заколосилась¹. Это было лишь первое из тех публичных заявлений, к оценке которых я обращусь в дальнейшем в этой книге.

¹ (См: Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 16.)

Буквально в течение нескольких последовавших за этим лет по причинам, о которых речь пойдет несколько ниже, термин "яровизация" стал одним из наиболее известных в России. Лысенко становится героем социалистического сельского хозяйства и могущественным представителем агрономической науки. Его переводят на работу в Одессу в Украинский институт селекции и генетики, где решением правительства создается специальная лаборатория по изучению яровизации. В период между

1930 и 1936 г. Лысенко публикует множество статей и брошюр, уточняющих методы яровизации, которая стала теперь применяться и к семенам хлопка, ржи, проса, сахарной свеклы, сои, картофеля, вики и различных других зерновых, клубневых и фруктовых растений. 9 июля 1931 г. Комиссариат по сельскому хозяйству принимает решение об издании нового журнала - "Бюллетень яровизации", призванного популяризировать работы Лысенко и его одесской лаборатории по вопросам яровизации. Теперь у 34-летнего Лысенко был свой журнал; этот журнал станет одним из основных источников силы Лысенко в последующие 35 лет. В 1935 г., после небольшого перерыва, он был возрожден под названием "Яровизация", а в 1946 г. получил новое название - "Агробиология"¹, отражающее уровень амбиций Лысенко по созданию обобщающих биологических концепций. В первом выпуске журнала содержались простые до трогательности указания крестьянам относительно способов осуществления яровизации - указания, в которых перечислялся весь необходимый для этого инвентарь, включая ведра, лопаты, бочки, линейки и термометры². Здесь излагался новый метод ведения сельского хозяйства, который можно было применять с использованием только простейших орудий, но который тем не менее представлялся вполне подходящим для применения и в больших хозяйствах. Главное, что требовалось для его применения,- это труд. А труд являлся как раз таким товаром, которого было в избытке в Советском Союзе, бывшем преимущественно сельской страной. В 1935 г. Лысенко объявил, что яровизацией только хлебных злаков в Советском Союзе было охвачено 40 тыс. колхозов и совхозов, чьи земли располагались на площади 2 млн 100 тыс. гектаров.

¹ (Журнал "Агробиология" перестал существовать в 1966 г.)

² (См.: Бюллетень яровизации. 1932. № 1. С. 63.)

У человека, занимающегося историей советской биологии, сразу возникают два основных вопроса: 1) насколько полезной была яровизация? 2) если эта польза, как будет показано ниже, была незначительной, то почему же тогда партия и правительство поддержали ее?

Определенный ответ на первый из этих вопросов, возможно, никогда нельзя будет дать, и это объясняется тем, что отчеты о проведении испытаний на яровизацию содержат множество ошибок как методологического, так и чисто технического характера. Самой распространенной методологической ошибкой при проведении этих испытаний было отсутствие контрольных групп. Однако попытки каким-то образом оценить полезность проведения яровизации, основанные как на советских, так и на несоветских источниках, могут быть осуществлены.

В этом случае, во-первых, должно быть гарантированно установлено, что обработка семян (до или после их прорастания) позволяет при определенных условиях сократить вегетационный период и получить урожай зимних сортов зерновых летом. Сама по себе эта технология была известна в США еще в 1854 г., а также являлась предметом исследований немецкого ученого Г. Гасснера, проводившихся незадолго до конца первой мировой войны. (Лысенко знал об исследованиях Гасснера и писал об этом в своих работах.) Положение о том, что семена различных видов растений нуждаются в предпосевной обработке, решающими факторами которой являются температура и влажность, на протяжении десятков лет было общим местом в растениеводстве; процессы, происходящие в семени до момента его прорастания, являются исключительно сложными и до сих пор (не говоря уже о 20-х годах) еще не поняты до конца. Эти процессы включают в себя сложные биохимические и физические изменения, происходящие с участием естественных ингибиторов и гормонов. Для того чтобы иметь возможность как-то управлять этими процессами, исследователю необходимо не только контролировать температуру и влажность семян, но также осуществлять эти манипуляции по весьма сложной схеме, зачищая зерна наждачной бумагой и обрабатывая их растворами кислот, с тем чтобы сделать оболочку семян более проницаемой. Техника охлаждения и увлажнения семян перед посевом широко известна как "стратификация холодом" (cold stratification); для описания сложных процессов, происходящих обычно в оболочке семени или его эндосперме перед посевом, используется термин "дозревание" (afterripening)¹.

¹ (С наиболее интересным и полным обсуждением проблем яровизации я столкнулся в статье О. Н. Пурвуса "Физиологический анализ яровизации" (Purvus О. N. The Physiological Analysis of VernaWzation//Puhland W. H., ed., Encyclopedia of Plant Physiology. Berlin, 1961. P. 16; 76-77) o Интересно, что у яровизации была обнаружена генетическая основа; этот факт, без сомнения, вызвал бы у Лысенко только отрицательные чувства, если бы стал известен ему (Vernalization//McGrow Hill Encyclopedia of Science and Technology. N. Y., 1966. Vol. 14. P. 305).)

Однако не всякая потенциально полезная техника обработки, зарекомендовавшая себя в лабораторных условиях, может быть использована в экономике страны; по общему мнению исследователей, работающих за пределами Советского Союза, технология яровизации приносила больше потерь, чем обретений. Существовало множество причин, по которым следовало скептически относиться к массовому использованию предпосевной обработки семян, особенно в отсталых районах. Прежде всего в условиях отсутствия механизации в советском сельском хозяйстве в начале 30-х годов эта технология представляла собой крайне трудоемкую операцию. Более того, процесс яровизации представлял собой идеальный случай для распространения различного рода грибковых и других болезней растений. Потери, являющиеся следствием этих заболеваний, должны рассматриваться как значительные. И наконец, в условиях советских хозяйств, в которых зачастую отсутствовало электричество и холодильное оборудование, возможность содержания семян в одинаковых условиях на протяжении длительного времени представлялась маловероятной. Иногда эти семена оказывались либо переувлажненными, либо пересушенными, либо перегретыми, либо переохлажденными; некоторые из них прорастали быстро, некоторые - медленно, а некоторые - совсем не прорастали. Вместе с тем именно эти неизбежные потери и являлись, возможно, оправданием для Лысенко и его помощников: если в каком-то из хозяйств яровизация и не давала желаемых результатов, то это всегда можно было объяснить местными условиями, а не недостатками яровизации как таковой.

Следующим обстоятельством, которое необходимо иметь в виду, оценивая программу яровизации, было то, что сам термин "яровизация" имел у Лысенко крайне неопределенный смысл: под ним понималось практически все, что делалось с семенами или клубнями растений перед их севом. Зарубежные исследователи работ Лысенко по яровизации обычно концентрировали свое внимание на наиболее эффектных ее моментах, таких, как "превращение" (conversion) озимой пшеницы в яровую. Так называемая яровизация картофеля, предлагаемая Лысенко, включала в себя проращивание клубней перед посадкой - практику, которая известна каждому садоводу, выращивающему картофель. Эрик Эшби отмечал, что некоторые из методов, используемых под рубрикой яровизации, представляли собой не более чем обычные испытания на всхожесть (вместе с тем на этих испытаниях могли настаивать и в тех случаях, когда более радикальные меры яровизации не давали результата; другими словами, их проводили ради "спасения лица")¹. Кроме того, многие урожаи, выращенные с применением техники яровизации, могли вполне вырасти и без ее использования. При отсутствии контрольных делянок становилось абсолютно невозможным установить степень вклада, вносимого яровизацией в получение урожая.

¹ (Цит. по: Huxley J. Heredity East and West: Lusenko*and World Science. London, 1949. P. 17.)

На последнем обстоятельстве необходимо остановиться подробнее. Многие эксперименты с яровизацией могли интерпретироваться двояким образом. В качестве свидетельства в пользу своих взглядов Лысенко часто использовал примеры, сравнивающие урожай одной и той же культуры, чьи семена перед посевом в одном случае были яровизированы, а в другом - не подвергались яровизации. Хотя подобного рода сравнения, строго говоря, не являлись сравнением контрольных образцов, они все же указывали на одно весьма важное обстоятельство: только в очень редких случаях яровизация использовалась для того, чтобы попытаться сделать возможным ранее невозможное - вырастить в каком-то районе урожай культуры, которая не росла здесь ранее из-за климатических условий. Яровизация обычно была направлена на ускорение созревания для данной местности традиционных культур или на то, чтобы вырастить урожай зерновых, которые не созревали до морозов, будучи возделываемы традиционными методами. Эти эксперименты относились к разряду тех, с результатами которых можно было легко манипулировать, поскольку неряшливость в записях, ведущихся по этим экспериментам, сама по себе была способна скрыть истинные его результаты даже от честного исследователя. Когда речь идет о дате созревания зерна, то разница в два-три дня, с одной стороны, является незначительной, а с другой - может интерпретироваться самым различным образом. А потому слабый энтузиазм, проявляемый к провозглашению побед яровизации, значительно возрастал в тех условиях, когда неаккуратно велись записи по эксперименту, отсутствовал четкий контроль за его проведением, а кроме того, для его проведения использовались несортовые семена.

Наиболее эффектные из заявлений Лысенко, касающихся возможностей и результатов яровизации, могут быть, вероятно, отнесены на счет того, что в России зачастую использовались для посадок несортовые семена, а также того, что количество экспериментов, проведенных Лысенко, было крайне мало. Наиболее известным примером превращения озимой пшеницы в яровую является случай с озимой пшеницей сорта "кооператорка"¹. Сам Лысенко в 1937 г. называл этот пример "наиболее длительным из проведенных нами на сегодняшни день экспериментов". (Это было как раз в то время, когда яровизация стала предметом широкой кампании в советской печати.) 3 марта Лысенко высеял этот сорт озимой пшеницы в теплице, где до конца апреля поддерживалась довольно низкая температура - 10-15 градусов мороза. После яровизации температура в теплице была повышена. На самом деле существовали две (!) плантации "кооператорки", на одной из которых посевы погибли, как говорил Лысенко, в результате заболевания. На оставшейся плантации пшеница созрела 9 сентября, что рассматривалось Лысенко как успех яровизации, поскольку в нормальных условиях "кооператорка" созревала весной. Зерно полученного урожая было сразу же вновь посеяно в теплице, где посевы второго поколения заколосились к концу января. Затем 28 марта 1936 г. были засеяны семена уже третьего поколения, которые дали урожай в августе 1936 г. С этого времени зерно стало вести себя как яровое, что позволило Лысенко заявить об изменении его свойств.

¹ (См. описание этого примера в упомянутой книге Хадсона и Риченса на С. 39.)

Из этого и подобных ему экспериментов Лысенко можно сделать только один вывод, а именно об отсутствии строгости и точности в его методах. В связи с этим, думается, не следует особенно акцентировать внимание на нелепости построения научных выводов на основе рассмотрения всего лишь двух примеров. Вполне вероятно, что "кооператорка" являлась гетерозиготным сортом, а тот из двух ее посевов, который выжил, вполне мог оказаться аберрантной формой. Следует отметить также, что вслед за экспериментами Лысенко за пределами Советского Союза были предприняты попытки повторить их, но они не увенчались успехом¹.

¹ (См., напр., с. 32-51 упомянутой работы Хадсона и Риченса.)

Несмотря на то обстоятельство, что, как видно из вышеизложенного, Лысенко пользовался в своих работах весьма сомнительными методами, он все же не стал еще тогда своеобразным диктатором в биологии, которым предстал позднее. Более того, несмотря на всю неточность этих методов, следует отдать Лысенко должное за тот действительный вклад в такую область агрономии, каковой является яровизация. Возможно, он не являлся первооткрывателем в этой области, однако он сумел привлечь к ней большое внимание и организовать осуществление яровизации в огромных масштабах, чего не удалось сделать ни одному из его предшественников. Многие фермеры и селекционеры во всем мире проводили эксперименты без должного контроля, которые никто не мог затем повторить, с тем чтобы проверить их результаты. Почему же в таком случае Лысенко не остался своего рода эксцентричным агрономом или селекционером, лихорадочно работающим в узких рамках своих ненаучных методов и тщетно надеющимся на признание своих работ со стороны академической науки? Каким образом его деятельность стала связываться с диалектическим материализмом? В своих ранних публикациях Лысенко не делал попыток ввести диалектический материализм в свои теоретические построения. И наконец, почему (если значение яровизации было в лучшем случае сомнительным) правительство поддержало его?

Для того чтобы сделать попытку ответить на эти вопросы, необходимо 0т проблем агрономии перейти к политике. Ключи к "делу Лысенко" oлежат не в сфере теоретической биологии или марксистской философии и даже не в области практической агрономии - их следует искать в том состоянии политики, экономики и культуры, которое существовало в Советском Союзе в период с конца 20-х и до начала 30-х годов.

На протяжении большей части 20-х годов политический и экономический контроль над жизнью общества со стороны партии и правительства был довольно слабым, по крайней мере по сравнению с тем, что произошло позднее. Правда, уже и в то время Коммунистическая партия нетерпимо относилась к существованию каких-либо других политически организованных групп; уже тогда Советский Союз представлял собой авторитарное государство, в котором у органов его безопасности был короткий разговор с теми, кого подозревали в активной политической оппозиции Советской власти. Однако для среднего советского гражданина, принимающего или просто подчиняющегося власти большевиков, государство не представляло собой угрозы. Рабочие утратили возможность осуществлять контроль за работой предприятий, на что выражались надежды в начале 20-х годов, однако существующий режим выражал их классовые интересы, а программа индустриализации еще не осуществлялась теми темпами, как это случилось в ходе последующих пятилеток. Крестьяне в целом жили более зажиточно, нежели это было до революции 1917 года или после начала осуществления коллективизации. Они располагали большей частью пахотных земель, принадлежавших до революции церкви, дворянству или царствующей фамилии, а отсутствие строгого регулирования в сфере торговли позволяло им получать прибыль от продажи произведенной продукции. Положение научной интеллигенции, чьи взгляды сформировались в основном до революции, было более сложным, чем у пролетариата и крестьянства, однако она по-прежнему пыталась сохранить хоть что-то из дореволюционного образа своей жизни.

Все это изменилось с наступлением в 1929 г. того, что Сталин назвал "великим переломом"¹. Первый пятилетний план развития страны, осуществление которого началось в 1928 г., был отмечен практически полной национализацией промышленности, положившей начало безумным темпам индустриализации. Вывихи, связанные с быстрыми темпами индустриализации, ощущались буквально каждым советским гражданином. В конце 1928 г. крестьянство было ввергнуто в программу коллективизации, реализация которой в течение нескольких месяцев привела к реорганизации деревни, ставшей отныне массивом совхозов или колхозов. Многие крестьяне ожесточенно сопротивлялись реализации этой программы, уничтожая собранный ими урожай и домашних животных. Рассказывают, что во время встречи в Ялте Сталин говорил Уинстону Черчиллю о том, что реализация программы коллективизации потребовала больших уси лий, нежели Сталинградская битва. Научная среда также испытала на себе травму тех лет; перевыборы преподавателей университетских кафедр привели к насильному водворению профессоров-коммунистов. Интеллигенцию призывали работать во имя успешного претворения в жизнь планов индустриализации и коллективизации.

Такова вкратце была политическая и экономическая ситуация в стране в 30-е годы, оказавшая влияние на развитие интеллектуальной жизни. "Вторая революция", происходившая в эти годы, была направлена на построение социализма. Предполагалось, что в ее ходе будут созданы новые формы организации промышленности и сельского хозяйства, которые рассматривались как имеющие преимущество перед всеми предыдущими моделями экономической деятельности. Новые формы организации промышленности строились на основе государственной собственности и контроля над средствами производства - принципе, от проведения в жизнь которого в первую очередь страдали бывшие собственники или промышленные менеджеры, а не рабочие. В то же время новые формы в организации сельского хозяйства имели противоположный эффект. За исключением беднейших слоев, крестьяне лишались собственности и права осуществления контроля над землей, которой, как считалось, они владели. Результатом этого явилась оппозиция правительству со стороны крестьянства, приведшая к кризису в сельском хозяйстве. Многие крестьяне умышленно скрывали или просто уничтожали продукты своего производства. Сам факт выживания советского режима в начале 30-х годов был непосредственно связан с успешным решением вопроса о кризисе сельского хозяйства.

¹ (Joravsky D. Soviet Marxism and Natural Science, 1917-1932. N. Y., 1961. P. 233-271.)

Советское правительство испытывало в то время отчаянную нужду в политически преданных специалистах в области сельского хозяйства. Профессиональные биологи с университетских кафедр или из исследовательских институтов не подходили для этой роли как по соображениям их политических взглядов, так и по их профессиональным интересам. Самые талантливые из них занимались теоретическими исследованиями, которые могли дать экономический эффект лишь значительно позже¹; 20-е годы можно в этом смысле назвать "годами дрозофилы", а не "годами гибридной пшеницы" в области генетики, хотя позднее прямая связь между этими направлениями обнаружилась со всей драматичностью. "Дни гибридной пшеницы" наступили в 40-х годах, и они принесли единственный практический результат генетических исследований². Однако в начале 30-х годов в России эти достижения не наблюдались. Более того, профессиональные биологи, как и большинство ведущих советских ученых того времени, были зачастую выходцами из буржуазных семей. Будучи в курсе зарубежных исследований (по крайней мере, в своей области), эти ученые сами во многих случаях получили образование за границей, но все они в то же время были представителями класса, попавшего под подозрение в начале 30-х годов. Очевидно поэтому, что в то время, для того чтобы представить отсутствие у них интереса к практическим проблемам сельского хозяйства в качестве сознательного акта, направленного на "подрыв" социалистической экономики, не нужно было прикладывать слишком больших усилий; то же самое можно было бы сказать и об их интересе к проблемам евгеники, который представлялся как выражение симпатий к фашистским и расистским теориям, и об их взглядах по поводу относительно устойчивой природы гена, которые трактовались как возрождение церковных представлений о неизменной биологической природе.

¹ (Даже в тех случаях, когда советское сельское хозяйство могло использовать последние достижения мировой агрономической науки, крайняя его отсталость весьма затрудняла подобного рода использование мирового опыта. Следует отметить, что степень развития советского сельского хозяйства в период, предшествовавший коллективизации, была предметом большой дискуссии в Советском Союзе после смерти Сталина. До 1956 г. среди советских историков была распространена точка зрения, согласно которой развитие материально-технической базы советского сельского хозяйства в 1929 г. привело к "противоречию" между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями, что, в свою очередь, и привело к необходимости коллективизации как формы разрешения этого противоречия. В послесталинский период этот взгляд всерьез ставился под сомнение; автор одного из первых серьезных исследований этой проблемы, вышедшего после 1956 г., пришел к выводу о'том, что к началу 30-х годов новая материально-техническая база еще не была создана. Из подобного взгляда, разумеется, вытекал вывод об отсутствии теоретического обоснования высоких темпов коллективизации. См. об этом: Данилов Р. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957; Богденко М. Л., Зеленин И. Е. Основные проблемы истории коллективизации сельского хозяйства в современной советской исторической литературе//История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. М., 21963. С. 192-222, особенно с. 194-195.)

² (Эксперименты с дрозофилой (Drosophila meelanogaster) проводились с 1910 по 1928 г. в Колумбийском университете; первые плодовые мушки были привезены в Россию в 1922 г. Г. Дж. Меллером (Н. J. Muller), учеником Т. X. Моргана. Первые коммерческие сорта гибридной пшеницы появились в США после 1933 г., а в 40-х годах эти сорта получили распространение; к 1949 г. 77,6% всех посевах площадей в США было засеяно этими сортами (Dunn L. С. A. Short History of Genetics. N. Y., 1965. P. 140; Sturtevant A. H. A. History of Genetics. N. Y., 1965, ,.45-57; Mangelsdorf P. С. Hybrid Corn//Genetics in the 20th Century. N. Y., 1951. Р. 551-571; О влиянии визита Меллера в Россию в 1922 г. см.: Adams M. В. the Founding of Population Genetics...//Journal of History of Biology (Spring 1968). P. 23-29.)

В противоположность этим ученым Лысенко рассматривался советскими бюрократами как драгоценная находка¹. Выходец из крестьянской семьи, он был предан советскому строю и, вместо того чтобы уклоняться от решения практических сельскохозяйственных задач, поставил ему на службу все свои весьма ограниченные способности. Чего бы ни требовала партия и правительство в деле осуществления сельскохозяйственных программ, Лысенко поддерживал все эти требования. В последующие годы подобное маневрирование стало для Лысенко осознанной практикой. После второй мировой войны Сталин заявил о своих намерениях "переделать природу" путем посадок лесозащитных полос - и Лысенко тут же выступил с планом такого рода посадок; после смерти Сталина его преемник - Маленков призвал к увеличению урожаев в нечерноземных областях страны - и Лысенко предложил метод удобрения этих земель; затем Хрущев, после своего визита в США, заинтересовался выращиванием кукурузы - и Лысенко, умерив свою гордыню по отношению к этому продукту, явившемуся плодом исследований современной генетики, предлагает квадратно-гнездовой метод посадки кукурузы; позднее Хрущев выдвигает лозунг, призывающий перегнать США по производству молока и масла,- и Лысенко переключает внимание на разведение коров, дающих молоко высокой жирности.

¹ (В диссертации А. С. Куроедова "Роль социалистической сельскохозяйственной практики в развитии мичуринской биологии" (МГУ. 1952. С. 99-105) анализируется большое количество проблем, стоявших в советском сельском хозяйстве после коллективизации, и помощь, оказанная в их решении последователями мичуринской биологии.)

В начале и середине 30-х годов Лысенко приобрел силу, настаивая на проведении яровизации в колхозах. Отвлекаясь от вопроса о сомнительной практической ценности яровизации, можно сказать, что ее осуществление имело значительный психологический эффект. Основная проблема в то время заключалась не столько в том, будет ли "работать" яровизация, сколько в том, будут ли работать крестьяне. Программа коллективизации по-прежнему была чужда крестьянам, которые на первых порах не видели в "новом социалистическом сельском хозяйстве" ничего "нового", за исключением фактов выселения и лишения крестьян права на собственность. Лысенко же и его последователи внесли много нового в жизнь крестьян. Они заняли крестьян подготовкой семян к севу, организовав эту деятельность в тот период, который исторически сложился как "период безделья" в деревне. Лысенко и его помощники следили не только за тем, чтобы семена были подготовлены к севу, но также и за тем, чтобы эти семена были действительно посеяны. Вскоре ими были разработаны и другие планы и проекты, в осуществление которых вовлекались крестьяне, ранее никогда не сталкивавшиеся ни с чем подобным; если они не были заняты вымачиванием семян в холодной воде, то сажали картошку в середине лета, или срывали листья с хлопчатника, или удаляли пыльцу с колосьев пшеницы, или занимались искусственным опылением кукурузы¹. Все перечисленное - лишь небольшая часть из выдвигавшихся Лысенко проектов. Внутренняя ценность этих начинаний и проектов весьма проблематична - сегодня Советское правительство не осуществляет ни один из них, по крайней мере в той форме, в которой предлагал Лысенко². И все же в свое время они представляли истинную ценность для советского строя, и ценность эта объяснялась причинами, имеющими лишь весьма отдаленное отношение к принципам агрономии. Каждый крестьянин, участвовавший в осуществлении этих проектов, участвовал тем самым в важном советском эксперименте; крестьянин, занимавшийся яровизацией пшеницы, тем самым уже миновал этап, на котором он уничтожал собственный урожай пшеницы, с тем чтобы Советское правительство не смогло получить его³. Осуществление каждого из проектов Лысенко сопровождалось риторикой в адрес социалистического сельского хозяйства, и те, кому эти проекты нравились, связывали себя с делом их осуществления. Как раз именно такое бескорыстное служение делу и представляется важным психологическим моментом. Более того, появляется искушение сказать о том, что предложения Лысенко принесли больше пользы, чем вреда⁴. Некоторые из последующих его предложений имели разрушительные последствия, но так было только после того, как Лысенко обрел большую силу.

¹ (Я особенно признателен Дэвиду Жоравскому за то, что он помог мне понять важное значение излюбленных приемов и методов Лысенко, с помощью которых он совершил свое восхождение в 30-е годы.)

² (Это заключение основано на содержании встреч и бесед, состоявшихся у меня с советскими официальными лицами в мае-июле 1970 г. в Москве и Ленинграде.)

³ (В одном из своих выступлений Лысенко настаивал на том, чтобы к участию в его экспериментах были привлечены "тысячи" колхозников. Представляется, что акцент здесь делается как на необходимости личного участия каждого крестьянина, так и на технических преимуществах подобного рода экспериментов. См.: Лысенко Т. Д. Обновленные семена (Беседа с академиком Т. Д. Лысенко) // Социалистическое земледелие. 1935. 16 сентября. С. 1.)

⁴ (Существуют, однако, свидетельства того, что на самом деле яровизация приводила к снижению урожаев. См., напр.: Спорные вопросы генетики и селекции: работы IV сессии академии 19-27 декабря 1936 года. Под ред. О. М. Таргульяна. М; Л., 1937. С. 189-193, 204-205.)

После переезда из Азербайджана в Одессу в 1930 г. Лысенко знакомится с И. И. Презентом, который, в отличие от него самого, был членом Коммунистической партии и выпускником Ленинградского университета. Одно время Презент думал, что менделевская генетика являлась подтверждением теории диалектического материализма, но позднее он писал, что "разошелся с формальной генетикой во взглядах на самые кардинальные вопросы"¹. К сожалению, слишком мало известно о причинах подобного изменения во взглядах Презента, имевшего роковые последствия для советской генетики. Тут сыграли, очевидно, свою роль и те социально-экономические обстоятельства, о которых речь шла выше. Исследования, предпринятые. Д. Вайнером в 80-х годах², показывают, что причиной изменений во взглядах Презента явилось осознание последним противоречий между теорией менделевской генетики и желанием лидеров советского строя акклиматизировать в России экзотические растения и животных в интересах повышения продуктивности сельского хозяйства. Сочетание подобного рода осознания с амбициями Презента, стремившегося к политическому влиянию в советской биологии, и явилось, по-видимому, причиной его критического отношения к классической генетике³. В литературе, выходящей как в Советском Союзе, так и за рубежом, Презента часто описывают как некоего идеолога, который в первую очередь отвечает за систематическое изложение взглядов Лысенко и попытку связать их с теорией диалектического материализма⁴. Определение степени участия Лысенко и Презента в разработке системы "мичуринской биологии" представляет собой невыполнимую задачу, поскольку в этом направлении они работали вместе и оба являются соавторами нескольких важных работ. Вполне возможно, что, будучи однажды проинформирован Презентом о тех идеологических возможностях, которые содержатся в его взглядах, Лысенко затем сам был столь же активен в разработке этой системы, как и Презент. Как бы то ни было, факт остается фактом, что до того времени, как началось их сотрудничество с Презентом, Лысенко не пытался связывать свои биологические взгляды с марксизмом, а также не выступал против классической генетики.

¹ (Презент писал: "Генетика породила диалектику". Позднее он писал об этом как о материале для критики того пути, по которому я шел раньше. См.: Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 112-114.)

² (См.: Weiner D. Models of Nature: Conservation and Ecology in the Soviet Union, 1917-1935. Bloomington, 1987.- Прим. перев.)

³ (Weiner D. Op. cit.)

⁴ (На конференции в 1939 г. Дубинин говорил: "Академик Лысенко очень сильно заблуждается в вопросах менделизма. Однако я думаю, что в известной степени вина за эти заблуждения ложится, академик Лысенко, на вашего помощника-товарища Презента. (Голос с места: "Правильно!")". См.: Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 186. В своей книге Хадсон и Риченс отмечают: "Существуют свидетельства того, что законченной разработке своей системы генетики Лысенко обязан в основном Презенту..." С. 15.)

В 1935 г. Лысенко и Презент публикуют совместную работу "Селекция и теория стадийного развития растений", ставшую этапной для карьеры Лысенко. В этой работе он впервые переходит от чисто агрономических рассуждений к проблемам создания теории растениеводства как самостоятельной науки и здесь же впервые выступает с критикой классической генетики. К более подробному анализу теоретических построений, содержащихся в этой публикации, мы еще обратимся в параграфе, посвященном анализу системы биологии, выдвинутой Лысенко. Пока же обратим внимание лишь на некоторые изменения в его взглядах. Лысенко начинает мыслить в понятиях противоположности, существующей между "социалистической" и "буржуазной" наукой. "Партия и правительство,- пишет он,- дали задание нашей селекционной науке создать в кратчайший срок новые сорта растений... Однако селекционная наука продолжает отставать, и нет гарантии, что социалистический заказ будет выполнен в поставленные сроки. По нашему глубокому убеждению, корни зла кроются в кризисном состоянии биологической науки о растении, унаследованной нами от методологически бессильной буржуазной науки"¹.

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 55.)

Сам тон этой публикации очень сильно отличается от скучного тона ранних работ Лысенко, посвященных яровизации. Теперь его амбиции чрезвычайно возросли: "Мы должны,- продолжает он,- непримиримо бороться за перестройку генетико-селекционной теории, за построение нашей генетико-селекционной теории на основе материалистичеекид принципов развития, действительно отражающих... диалектику наследования"¹. Здесь мы видим, что Лысенко начинает пользоваться новым словарем, основанным на понятиях "материализм" и "диалектика". В дальнейшем мы еще увидим всё значение этого события.

¹ (Лысенко Т. Д. Агробиология. С. 58.)

В 1935 г. критика академической биологии не была совершенно новым явлением для Советского Союза. На самом деле она началась еще в конце 20-х годов, однако критику того периода следует скорее рассматривать как часть кампании подозрений по отношению к буржуазным специалистам вообще, вне зависимости от их конкретной специальности, нежели как попытку заменить классическую генетику конкурирующей теорией. Незадолго до 1935 г. различные тенденции этой критики начинают объединяться. Этот процесс можно сравнить с впадением мелких критических "ручейков" в общий "поток" осуждения классической генетики, что, естественно, делало этот поток все более "полноводным". Истоки этого негативного отношения к теории классической генетики были различными. Относительно малообразованные селекционеры и некоторые из числа биологов старшего поколения выступали против современных генетических теорий по одним причинам, и причины эти наблюдались не только в СССР, но также и в других странах, включая США. Приход фашизма к власти в Германии, приветствовавшийся некоторыми выдающимися немецкими генетиками (и, разумеется, вызвавший протест у других), также подлил масла в огонь разворачивающихся споров вокруг генетики¹.

¹ (14 июля 1933 г. в нацистской Германии был принят закон о принудительной стерилизации. В своей книге Хадсон и Риченс так комментируют это событие: "Несмотря на то что этот вопрос все еще носит спорный характер, не вызывает сомнения, что генетические исследования продемонстрировали гетерогенность, разнородность человеческих рас, дав тем самым основания для появления на свет различного рода расистских теорий. Представляется очевидным, что Лысенко и Презент отдавали себе отчет в возможности подобного рода выводов из этих исследований и рассматривали их в качестве серьезной угрозы для теории социального равенства. Все возрастающая напряженность политических отношений между Россией и Германией в то время только усилила эти подозрения" (Hudson ar|d Richens. Op. cit. P. 27). Дж. Б. С. Холдейн - коммунист, враг фашизма и выдающийся генетик - так писал по этому вопросу в 1932 г.: "Я думаю, что для СССР результаты исследований по генетике человека, демонстрирующие факт существования внутреннего неравенства людей, станут своеобразной проверкой на его приверженность науке". (Haldane J. В. S. The Inequality of Man. London, '932. P. 137).)

Многие выдающиеся генетики видели в ней ключ к осуществлению радикальных социальных реформ, рассматривая-ее как естественного союзника, а не противника советского социализма. К числу таких выдающихся генетиков принадлежал в 20-е годы Ю. А. Филипченко - директор Бюро по евгенике Академии наук СССР. Он был озабочен судьбой элиты русской интеллигенции, которая, по его мнению, не воспроизводила сама себя; в качестве одной из обязанностей деятельности своего бюро Филипченко рассматривал выработку советов относительно заключения брачных союзов, надеясь тем самым усилить генетические позиции русских ученых¹.

¹ (Смотри многочисленные статьи Филипченко, опубликованные в период с 1922 по 1926 в "Известиях Бюро по евгенике" и "Известиях Бюро по генетике и евгенике". См. также его статью: Спорные вопросы евгеники//Вестник коммунистической академии, 1927. № 20. С. 212-254. Н. П. Дубинин, один из главных оппонентов Лысенко, являвшийся директором Института общей генетики АН СССР, с похвалой отзывался о работе Филипченко в 20-е и 30-е годы в своей статье "И. В. Мичурин и современная генетика", опубликованной после дискредитации Лысенко (Вопросы философии. 1966. № 6. С. 59-70).)

Возможность того, чтобы Советское государство финансировало исследования по евгенике, направленные на культивирование таланта, могла показаться делом отдаленного будущего, особенно если иметь в виду возникшее позднее гонение на генетику, однако 20-е годы были периодом времени, когда многое казалось возможным. И хотя сам Филипченко не поддерживал радикальных евгенических планов, многие авторы в тот период писали о том, что разочарование в буржуазных семейных отношениях приведет супружеские пары к обращению к сперме доноров, обладающих высокими умственными способностями, и эти доноры смогут обеспечить рождение "тысяч или даже десятков тысяч детей"¹.

¹ (Серебровский А. С. Антропогенетика//Медико-биологический журнал. 1929. № 5. С. 18.)

Самого выдающегося из советских генетиков - Николая Вавилова также привлекала возможность союза между Советским государством и генетикой, хотя основы такого союза он видел иначе, чем Филиппенко. Весьма часто зарубежные авторы забывают о приверженности Вавилова идее альянса социализма и науки, помня лишь о постигших его впоследствии мучениях. Родившись в 1887 г. в семье богатого купца, Вавилов получил образование в Англии, где учился у Уильяма Бейтсона - одного из лидеров неоменделизма; Вавилов возвращается в Россию в начале первой мировой войны. После революции он становится ведущим организатором советской науки¹. Самая важная из его работ - "Центры происхождения культурных растений", опубликованная в 1926 г., была посвящена разработке теории, согласно которой наибольшее генетическое разнообразие культурных растений можно было обнаружить в местах происхождения этих видов. Это заключение привело к тому, что в течение своей жизни Вавилов совершил множество экспедиций в самые отдаленные места земли. Другая его важная теоретическая работа - "Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости", впервые опубликованная в 1920 г., обосновывала утверждение о том, что родственные виды имеют одинаковую тенденцию к генетической изменчивости. Позднее Вавилов сам критиковал эту свою работу за то, что в ней он рассматривал ген как слишком стабильное образование².

¹ (Его брат Сергей со временем становится президентом Академии наук СССР (Joravsky D. The Vavilov Brothers//Slavic Review (September 1965). P. 381-394).)

² (Смотри его выступление на IV сессии академии в 1936 г. (Спорные вопросы генетики и селекции: работы IV сессии академии 19-27 декабря 1936 года. М.; Л., 1937. С. 462).)

Однако подлинное значение деятельности Вавилова заключается не в его теоретических разработках, а в той коллекции семян и образцов растений, которую он собрал и в которой были представлены растения всего мира, а также в организации и управлении деятельностью исследовательских институтов, занимавшихся изучением как проблем теоретической генетики, так и практических вопросов совершенствования сельского хозяйства. Он был убежден в том, что Россия с ее социалистическим правительством является лучшим местом для достижения обеих этих целей. Приверженность Вавилова социализму и то уважение, с которым он относился к практическим способностям Лысенко, как крестьянина, возможно, и явились причинами того, что Вавилов поддержал Лысенко на ранних этапах его деятельности, на что обращает внимание Марк Поповский¹. После того, однако, как Вавилов увидел намерение Лысенко уничтожить теоретическую генетику, он становится решительным противником агронома-крестьянина.

¹ (Рopovsky M. The Vavilov. Affair. Hamben, Conn., 1984; Roll-Hansen N. A New Perspective on Lysenko? //Annals of Science (1985), 42:261--78. Выдающийся генетик и также русский по происхождению - Ф. Добжанский писал в 1947 г.: "Вавилов был страстным патриотом России. Многие за пределами России считали его коммунистом, каковым он не был. Вместе с тем он всем сердцем принял революцию, поскольку верил в то, что она откроет перед страной и ее людьми более широкие возможности развития, чем это могло бы быть, если бы революции не было. Во время путешествия по Национальному парку секвой, состоявшегося в октябре 1930 г., Вавилов с большим убеждением говорил автору этих строк (и больше никто не присутствовал при этой беседе) о том, что, по его мнению, возможности служить человечеству, существующие в СССР, настолько огромны и вдохновляющи, что во имя этих возможностей следует научиться не обращать внимания на жестокости существующего режима. Он утверждал также, что нигде в мире так высоко не ценится работа ученого, как в СССР" (Dobzhansky Th. N. I. Vavilov, A. Martyr of Genetics, 1887-1942//Journal of Heredity (August 1947). 38 (8):229-30).)

Среди зарубежных генетиков, которых привлекала в Москву перспектива осуществления союза идей социализма и генетики, был и американский генетик, будущий лауреат Нобелевской премии Г. Дж. Меллер, вынужденный в 1933 г. искать такое место для работы, где бы его не преследовали за симпатии к коммунизму. Первый его визит в СССР имел большое значение для развития советской генетики¹ и произвел большое впечатление на самого Меллера. Еще в молодости Меллер стал приверженцем социализма и идеи возможности для человека управлять собственным генетическим будущим. В своих автобиографических заметках, написанных около 1936 г. и никогда не публиковавшихся, он отмечает, что с тех пор, как, будучи восьмилетним мальчиком, он увидел ископаемые останки лошади, у него "не выходила из головы идея о том, что со временем человек должен научиться управлять процессами, идущими в живой природе и даже в нем самом, с тем чтобы по возможности усовершенствовать свою собственную природу. В 1906 г. началась наша дружба с Эдгаром Альтенбургом, бывшим тогда моим одноклассником... Мы постоянно и очень горячо спорили с ним по тем вопросам, где наши мнения не совпадали, и в результате этих споров ему удалось сделать меня сторонником атеизма... и приверженцем дела социальной революции"².

¹ (Даже в тех случаях, когда советское сельское хозяйство могло использовать последние достижения мировой агрономической науки, крайняя его отсталость весьма затрудняла подобного рода использование мирового опыта. Следует отметить, что степень развития советского сельского хозяйства в период, предшествовавший коллективизации, была предметом большой дискуссии в Советском Союзе после смерти Сталина. До 1956 г. среди советских историков была распространена точка зрения, согласно которой развитие материально-технической базы советского сельского хозяйства в 1929 г. привело к "противоречию" между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями, что, в свою очередь, и привело к необходимости коллективизации как формы разрешения этого противоречия. В послесталинский период этот взгляд всерьез ставился под сомнение; автор одного из первых серьезных исследований этой проблемы, вышедшего после 1956 г., пришел к выводу о'том, что к началу 30-х годов новая материально-техническая база еще не была создана. Из подобного взгляда, разумеется, вытекал вывод об отсутствии теоретического обоснования высоких темпов коллективизации. См. об этом: Данилов Р. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957; Богденко М. Л., Зеленин И. Е. Основные проблемы истории коллективизации сельского хозяйства в современной советской исторической литературе//История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. М., 21963. С. 192-222, особенно с. 194-195.)

² (Цит. по: Sonneborn Т. М. "Н. J. Muller, Crusader for Human Betterment" Science (November 15, 1968). P. 772.)

В 1935 г. Меллер опубликовал книгу¹, в которой утверждал, что осуществление евгенических исследований должным образом возможно только в таком обществе, где отсутствуют классовые различия. Он пытался пропагандировать эту книгу в Советском Союзе, но получил решительный отпор². Когда в России утвердился лысенкоизм, Меллер стал твердым антисталинистом; борьбу против лысенкоизма он делает одной из двух основных задач или целей, которые он ставил перед собой в жизни, другой являлась борьба против радиационной опасности. Однако нет никаких доказательств того, что Меллер изменил своей приверженности социализму в результате оппозиции сталинизму. Его коллега по университету штата Индиана Т. М. Соннеборн так пишет об этом в своей книге: "Его разочарование в сталинизме совершенно не изменило его убеждения в том, что социалистическая экономика была необходима, поскольку только она позволяла осуществлять эффективный и мудрый контроль за процессом эволюции человека"³.

¹ (Muller H. J. Out of the Night: A Biologist's View of the Future. N. Y., 1935. )

² (Huxley J. Op. cit. P. 183.)

³ (Sonneborn Т. М. Op. cit. P. 774.)

Первой из известных нам атак на Вавилова и возглавляемый им Всесоюзный институт растениеводства ВАСХНИЛ была публикация в 1931 г. статьи А. Коля "Прикладная ботаника или ленинское обновление земли"¹, в которой деятельность института характеризовалась как "чуждая" и "враждебная"; автор статьи критиковал институт за увлечение исследованиями в области морфологии и классификации растений в ущерб исследованиям их экономического значения. Эта критика носила достаточно серьезный характер (как это ни странно звучит), и ее уровень был типичным в то время для критики деятельности исследовательских институтов вообще, а не только тех, которые занимались теоретическими исследованиями в области биологии. Пытаясь ответить на выдвигаемые обвинения, Вавилов указывал на многие сорта растений (картофеля, ржи и пшеницы), открытые сотрудниками института во всем мире и способные со временем внести вклад в развитие советской экономики². Он подчеркивал чувство глубокой ответственности сотрудников института за дело построения социализма в стране. Однако невыгодность положения теоретика, пытающегося защитить свою науку, в котором оказался Вавилов, ясно раскрывается в комментарии редакции по поводу состоявшегося обмена мнениями между Вавиловым и Колем, где отмечается, что Коль был прав, указывая на многие недостатки, присущие деятельности института, возглавляемого Вавиловым. Причиной этих недостатков, отмечалось в этом комментарии, явилось то, что "ориентация на "нужды завтрашнего дня", о которой пишет академик Вавилов, явилась для многих сторонников "чистой науки" удобным предлогом для игнорирования потребностей сегодняшнего дня, связанных с социалистическим преобразованием сельского хозяйства"³.

¹ (См.: Экономическая жизнь. 1931. 29 января.)

² (См.: Экономическая жизнь. 1931. 23 марта.)

³ (См.: Экономическая жизнь. 1931. 23 марта.)

Не будем описывать подробно всю печальную историю кампании гонений на Вавилова и классическую генетику, развернувшуюся в 30-х годах,- кампании, к которой в 1935 г. присоединился и Лысенко. Эта история очень хорошо и подробно описана в работах Дэвида Жоравского. Здесь важно отметить тот факт, что, хотя Лысенко и можно рассматривать в качестве своеобразного архитектора всего того, что было сделано его именем, все же ни один из тех, кто когда-либо стремился к утверждению какой-то определенной научной системы, не оказывался в ситуации, в которой оказался Лысенко,- ситуации, которая была бы более счастливой в личном плане и одновременно более трагичной в плане историческом. Отношения между Лысенко и его окружением были отношениями взаимного разложения. Как пишет Дарлингтон, "его скромные предложения воспринимались с таким доверием, что он оказывался на самом гребне волны дисциплинированного энтузиазма, волны таких размеров, которые могут быть обеспечены только механизмом тоталитарного государства. Весь мир был поражен его успехами. Думаю, что и сам Лысенко должен был испытывать чувство удивления от того резонанса, который имели его достижения и который мог быть сравним только с тем резонансом, который имело строительство Днепрогэса..."¹.

¹ (Darlington С. D. The Retreat from Science in Soviet Russia // Zirkle C, ed., Death of a Science in Russia. Philadelphia, 1949. P. 72-73.)

Сейчас трудно указать на тех представителей официальной бюрократии, кто были первыми покровителями Лысенко. Сам Лысенко с большим уважением отзывался о Я. А. Яковлеве, который в декабре 1929 г. стал народным комиссаром сельского хозяйства СССР. Профессор Жоравский называет также П. П. Постышева, М. А. Чернова и К. Я. Баумана, считая их одними из первых, кто поддержал Лысенко. Однако поскольку все трое, как отмечает Жоравский, исчезли в ходе чисток, происходивших в конце 30-х годов, то совершенно ясно, что наш агроном мог обойтись и без их поддержки. Самой важной была, разумеется, поддержка, которую периодически, начиная с 1935 г., оказывал Лысенко Сталин. В феврале 1935 г. Лысенко выступил на Втором Всесоюзном съезде колхозников-ударников с речью, в которой призвал к мобилизации крестьянских масс в кампанию по проведению яровизации. Во время этой речи Лысенко извинился за отсутствие ораторских способностей, сказав о том, что он не оратор или писатель, а "яровизатор". В этом месте Сталин прокричал: "Браво, товарищ Лысенко, браво!"¹.

¹ (Лысенко Т. Д. Яровизация - это миллионы пудов добавочного урожая// Известия. 1935. 15 февраля. С. 4. Как отмечает Жоравский, Сталин часто менял свое мнение по тому или иному вопросу, а потому однажды высказанная им поддержка Лысенко вряд ли может объяснить тот факт, что Лысенко доминировал в биологии довольно долго.)

Трудно обнаружить причины, вызвавшие эту симпатию, в теоретических работах Сталина. Некоторые авторы утверждают, что еще с ранней молодости Сталин был приверженцем идей неоламаркизма, и в доказательство этого ссылаются на его работу "Анархизм или социализм?", опубликованную в 1906 г. При тщательном анализе убедительность такого рода ссылок несколько теряется, поскольку в этой работе только одна фраза имеет отношение к биологии¹. Похвалы, которые время от времени Сталин высказывал в адрес Лысенко, не являлись гарантией его постоянного расположения; очень часто Сталин хвалил других выдающихся советских граждан, которые затем оказывались среди заключенных советских тюрем. Однако, вместо того чтобы наслаждаться достигнутым положением, Лысенко, как показывает дальнейшее развитие событий, постоянно борется за место поближе к Сталину; и в этой борьбе он был неодинок.

¹ (Обсуждая принцип перехода количества в качество, Сталин отмечает, что таблица Менделеева является иллюстрацией действия этого принципа и что "то же самое можно наблюдать и в биологии, где неоламаркизм вытесняет неодарвинизм" (Сталин И. В. Анархизм или социализм? М., 1950. С. 26).)

В 1935 г. устойчивый поток пролысенковской пропаганды буквально захлестывает встречи работников сельского хозяйства, газеты и журналы. К этому времени Лысенко уже располагает значительной поддержкой со стороны официальной бюрократии. А. И. Муралов сменяет Вавилова на посту президента ВАСХНИЛ, он пытается найти компромисс между классической генетикой и лысенкоизмом. В 1936 г. было устроено "социалистическое соревнование" между институтом, который возглавил Вавилов, и институтом Лысенко в Одессе. И хотя результаты этого соревнования неизвестны, о них нетрудно догадаться, особенно если вспомнить о том значении, которое в то время придавалось быстроте достижения результатов и заявлениям о выполнении и перевыполнении планов¹.

¹ (См.: Спорные вопросы генетики и селекции: работы IV сессии академии 19-27 декабря 1936 года. М.; Л., 1937. С. 374.)

(Представляется полезным сравнить развращающий эффект общественной кампании, который был оказан на Лысенко и на Л. Бербанка (Howard W. /,., Luther Burbank: A Victum of Него Worship//Chronica Botanica (1945), 9 (5-6):9-11). Разумеется, тот факт, что с Бербанком носились как со знаменитостью, приглашая его читать проповеди, печатая марки с его изображением, приурочивая весенний Праздник посадки деревьев к его дню рождения, нисколько не мешал развитию классической генетики в США. Эксплуатация его имени сомнительными фирмами и компаниями указывает лишь на тот очевидный факт, что капиталистическое общество создает свои собственные формы развращения.)

В декабре 1936 г. состоялось представительное совещание, в центре которого находился вопрос о том, что Лысенко называл "двумя направлениями в генетике". Это совещание было созвано вместо 7-го Международного конгресса по генетике, который должен был состояться в Москве в это время, но его проведение было отменено советскими властями. Отредактированная стенограмма этого совещания,впоследствии изъятая по решению Советского правительства из обращения, является одним из самых интересных исторических источников для изучения "дела Лысенко". Этот документ, имеющий вполне подходящее название - "Спорные вопросы генетики и селекции...", представляет собой (несмотря на то обстоятельство, что он был отредактирован) образец пролысен-ковской пропаганды¹. Взгляды, представленные в докладах и выступлениях на этой конференции, носили настолько разнообразный характер, что с трудом поддаются точной классификации. Я, однако, возьму на себя смелость предложить следующую классификацию, имея в виду только высказанные на ней мнения: из 46 выступлений, сделанных в ходе совещания, 17 носили антилысенковский характер, 19 - пролысенковский и 10 выступлений носили неопределенный в этом отношении характер (что, разумеется, могло и не отражать собственного мнения выступавших); подобная классификация (при всей ее условности) позволяет, думается, составить представление о расстановке сил между сторонниками и противниками Лысенко на этом совещании. Список выступавших на ней включает в себя многих людей, участвовавших в длительной борьбе, развернувшейся в связи с деятельностью Лысенко,- Вавилова, Лысенко, Дубинина, Ольшанского и Презента. Многие из высказанных мнений носили очень острый характер. К теоретическим аспектам состоявшейся дискуссии мы еще вернемся в следующем параграфе этой главы, а пока ограничимся лишь несколькими замечаниями по ее поводу.

¹ (См.: Спорные вопросы генетики и селекции: работы IV сессии академии 19-27 декабря 1936 года. М.; Л., 1937. С. 374.)

Одним из самых откровенных и прямых было выступление А. С. Се-ребровского, сказавшего о том, что, хотя он и согласен с необходимостью развивать научные исследования на новой, социалистической основе, все же он испытывает чувство ужаса при мысли о том, какие уродливые формы принимает подчас кампания за осуществление этой идеи. Под лозунгами "За подлинную советскую генетику", "Против буржуазной генетики", "Против искажений Дарвина" и т. п., которые преподносятся как революционные, говорил Серебровский, ведется неистовая борьба против одного из величайших достижений XX в., мы сталкиваемся, по существу, с попытками отбросить нашу науку назад на полстолетия¹.

¹ (См.: Спорные вопросы генетики и селекции: работы IV сессии академии 19-27 декабря 1936 года. М.; Л., 1937. С. 72.)

Сходное описание возможной беды содержалось и в выступлении Н. П. Дубинина, ставшего спустя 30 лет одним из лидеров возрождения советской генетики. "Нет необходимости играть тут в прятки,- сказал он,- важно прямо и откровенно сказать сегодня, что если в теоретической генетике возьмут верх взгляды, которые, как говорит академик Т. Д. Лысенко, наилучшим образом представлены И. И. Презентом, то это будет означать, что современная генетика будет полностью уничтожена. (Голос из зала: Это - пессимизм!) Нет, это не пессимизм. Я хотел заострить этот вопрос только потому, что наша сегодняшняя дискуссия касается самых кардинальных проблем развития нашей науки"¹.

¹ (См.: Спорные вопросы генетики и селекции: работы IV сессии академии 19-27 декабря 1936 года. С. 336.)

Один из наиболее острых моментов дискуссии на совещании наступил тогда, когда с обвинениями в адрес последователей Лысенко выступил американец Г. Дж. Меллер, процитировавший письмо, полученное им только что от своего английского коллеги - Дж. Холдейна. Последний писал о том, что бросил работу в своей лаборатории и поехал в Испанию, чтобы участвовать в защите Мадрида от франкистов. Меллер сказал, что, оказывая поддержку лысенкоизму, Советский Союз, который ранее всегда являлся для него олицетворением прогресса, поворачивается спиной к собственным идеалам. По словам Меллера, лысенкоизм - это не марксизм, а его противоположность. И далее он продолжил критику сторонников лысенкоизма с позиций марксизма¹. Он говорил о том, что именно лысенкоисты, а не генетики повинны в "идеализме" и "махизме". "В настоящее время,- говорил он,- только три типа людей говорят о гене как о чем-то нереальном, существующем только как какое-то "понятие". К ним относятся, во-первых, убежденные идеалисты; во-вторых,- "махиствующие" биологи, для которых реально существующими являются только наши ощущения об организме (например, его внешний вид или фенотип), некоторые из них в настоящее время пытаются прикрыться ошибочно понятой теорией диалектического материализма. И наконец, к третьей категории относятся те глупцы, которые не понимают самого предмета дискуссии. Ген - это понятие того же типа, что и человек, земля, камень, молекула или атом"².

¹ (С подобного рода критикой выступал и известный советский генетик А. Р. Жебрак, уволенный из Тимирязевской академии в 1948 г. В статье, опубликованной в 1939 г. в журнале "Под знаменем марксизма" (№ 11. С. 98), он писал о том, что классическая генетика является подтверждением действия диалектических законов, особенно закона перехода количества в качество. Н. П. Дубинин также неоднократно писал о генетике на страницах марксистских философских журналов; однажды в 1936 г. он даже попытался "поменяться местами" с Презентом, обвинив его в следовании идеям Вейсмана! (см.: Спорные вопросы... С. 339). )

² (Спорные вопросы... С. 114.)

В то же время Меллер был подвергнут критике в ходе этой конференции за те высказывания, в которых он рассматривал ген настолько стабильным, что, по его словам, "период времени между двумя последовательными мутациями может составлять несколько сотен или даже тысяч лет". Проблема мутабильности гена была одной из трех основных проблем, вокруг которых велись споры на этой сессии; к двум другим относились проблема механизмов изменений наследственности (влияние среды, роль случайности) и проблема практической полезности двух основных направлений в советской биологии.

Другое большое совещание, посвященное проблемам советской биологии, состоялось 7-14 октября 1939 г. Существенным его отличием от всех предыдущих было то, что оно было организовано и проводилось философами - членами редколлегии теоретического журнала "Под знаменем марксизма"¹. К тому времени многие философы начали соглашаться с заявлениями Лысенко по поводу того, что его позиция представляет собой верный в идеологическом отношении подход к генетике, хотя ранее философы и не соглашались с подобными его заявлениями. Неполная стенограмма этого совещания, опубликованная в журнале "Под знаменем марксизма", содержит выступления 53 его участников, некоторые из которых участвовали и в работе совещания 1936 г. Как и в первом случае, основываясь только на текстах выступлений, я осмелюсь выделить 29 выступлений "в пользу" Лысенко и 23 - "против" него. Таким образом, хотя, как и в первом случае, цифры указывают на незначительный перевес в пользу Лысенко, число его противников все еще велико. В ходе этой встречи можно было наблюдать достижение своего рода грубого компромисса, оставляющего за представителями классической генетики право на выражение собственного мнения. Вавилов указал на растущее использование в США гибридов кукурузы как на непосредственный результат генетических исследований².

¹ (В то время членами редколлегии этого журнала были: В. В. Адоратский, М. Б. Митин, Э. Кольман, П. Ф. Юдин, А. А. Максимов. А. М. Деборин, А. К. Тимирязев и М. Н. Корнеев.)

² (Многие комментаторы за пределами СССР называли эту речь Вавилова на совещании 1939 г. "слабой" или "неэффективной", однако я нахожу, что она была достаточно откровенной и тщательно обоснованной как в теоретическом, так и в практическом плане (см.: Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 127-140).)

К этому времени тон высказываний лысенкоистов становится откровенно агрессивным¹; они требуют изменения школьного расписания и программ научных исследований. Как отмечает В. К. Милованов, до сегодняшнего дня продолжают существовать "кафедры генетики", между тем их необходимо было уже "давно ликвидировать"². Еще раньше Лысенко говорил о том, что необходимо исключить менделизм из университетских курсов³. В то время Презент вместе с представителями Наркомата образования работали над пересмотром курса биологии в начальных школах, в результате чего учителя и ученики оказались "дезориентированы в вопросах биологии"⁴. Уже по тому, как Лысенко описывал свою деятельность и деятельность своих оппонентов, можно было судить о состоянии войны между ними. Себя и своих сторонников и последователей он называл "генетиками", а своих оппонентов - "менделистами". При этом считалось, что только "менделисты" представляют собой "научную группировку", что же касалось до него самого, то Лысенко отказывался признавать даже наличие у него "школы". Напротив, он выступал от имени всей биологической науки, указывая на свою лояльность по отношению к Дарвину и Марксу, в то время как его оппоненты "стали жертвами" ненаучных и церковных воззрений. Автор обзора о работе совещания В. Колбановский, которого вряд ли можно считать нейтральным в этом споре, называет теории Лысенко "прогрессивными" и "новаторскими". Закрывая совещание, философ П. Ф. Юдин призвал представителей академической генетики отказаться "от хлама и шлака, которые накопились в вашей науке"⁵.

¹ (Высказывания Лысенко о научном методе не нуждаются в комментарии: "...для того чтобы получить определенный результат, необходимо хотеть получить именно этот результат; если вы хотите получить определенный результат - вы его получите... Мне нужны только те люди, которые получают то, что мне нужно" (там же. С. 95).)

² (Слова В. К. Милованова цитирует В. Колбановский в общем обзоре совещания (там же. С. 93).)

³ (См.: Лысенко Т. Д. По поводу статьи академика Н. И. Вавилова//Яровизация. 1939, № 1.)

⁴ (Полянский Ю. Выступление на совещании по генетике и селекции//Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 103.)

⁵ (Полянский Ю. Выступление на совещании по генетике и селекции//Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 125.)

В 1940 г. Николай Вавилов был арестован и впоследствии умер в тюрьме¹. Исчезновение лидера академических генетиков - человека, чьи способности и талант признавались даже его противниками и оппонентами,- означало, что ни один ученый не мог рассчитывать на иммунитет. С исчезновением Вавилова многие генетики замолчали. Одни из них стали работать в других, не вызывающих таких споров областях. Другие продолжали вести исследования в области генетики, но уже не в таких масштабах, как раньше.

¹ (Более подробно об аресте, суде и дальнейшей судьбе Вавилова можно прочесть в: Medvedev. Zhores. A The Rise and Fall of T. D. Lysenko. N. Y.; L., 1969. P- 67-77; Popovsky Mark. The Vavilov Affair. Hamden, Conn., 1984.)

Кульминацией событий вокруг генетики в Советском Союзе стала сессия ВАСХНИЛ 1948 г., где генетика в том виде, в каком она была известна во всем мире, была запрещена. Истоки этого решения все еще остаются не вполне ясными; думается, что ему предшествовала не все возрастающая поддержка Лысенко, как это может показаться, а, наоборот, все возрастающая критика его деятельности. Советский биолог, написавший историю "дела Лысенко", отмечает, что к концу 1947 г. политические позиции Лысенко были слабее, нежели до войны¹. Среди самых влиятельных критиков Лысенко были Андрей Жданов (один из ближайших помощников Сталина) и его сын Юрий².

¹ (Medvedev Zh. Op. cit. P. 110.)

² (О роли Ждановых в этом вопросе см. Приложение 1 к первому изданию этой книги.)

Печальная история, связанная с судьбой советской генетики в 1948 г., многократно описана на Западе; в отличие от материалов предыдущих совещаний материалы сессии ВАСХНИЛ 1948 г. опубликованы по-английски¹. Из 56 выступивших на этой сессии только шестеро или семеро защищали генетику в том ее понимании, как она известна во всем мире, но и их позднее заставили отказаться от своих убеждений. В своем заключительном слове Лысенко обнародовал тот факт, что его выступление было в предварительном порядке рассмотрено и одобрено ЦК партии. Из этого вытекает, что он знал об одобрении ЦК его позиции на протяжении всей работы сессии, в то время как его оппоненты, которым это было неизвестно, оказались вовлеченными в сопротивление этому решению. В момент, когда это решение было оглашено Лысенко, все присутствовавшие встали и встретили его аплодисментами в честь Сталина. Участники сессии послали советскому лидеру письмо, в котором выражалась благодарность за поддержку "прогрессивной мичуринской биологической науки", которая характеризовалась как "самая передовая сельскохозяйственная наука во всем мире".

Вскоре вслед за этой сессией всякие исследования в области обычной генетики, а также ее преподавание в Советском Союзе было запрещено. Этот запрет действовал до смерти Сталина в 1953 г. Возобновление этих исследований, происходившее в годы после смерти Сталина, было весьма болезненным и прерывистым процессом, который так и не обрел полного расцвета до момента падения власти Лысенко в 1965 г.

¹ (The Situation in Biological Science: Proceedings of the Lenin Academy of Agricultural Sciences of the USSR, July 31 - August 7, 1948. Complete Stenographic Report. N. Y., 1949.)