Отдавать себя людям

На истфаковском этаже гуманитарного корпуса Московского университета, как всегда, многолюдно и шумно. Герой нашего очерка внешне не выделяется никак. В студенческой среде, где подчас высокорослый бородатый первокурсник выглядит старше аспиранта, он вполне сойдет за «своего». На ученого он непохож. Да и на преподавателя тоже. В нем сразу же бросается в глаза что-то юношеское, реактивное, взрывное. Стремительная походка. Мгновенная реакция. Быстрый, уверенный ответ - без осторожного взвешивания каждого слова. Раскованная, интеллигентная речь. Говорит охотно, и видно, что ему интересен собеседник, будь то коллега по кафедре, или комсомольский руководитель, или просто робкая первокурсница.

Говорить приходится немало - вникать, советоваться, разбираться в конфликтных ситуациях, обсуждать организационные дела. Передохнуть почти невозможно. К нему идут за поддержкой, за консультацией, да и просто так - «пообщаться». И понимаешь, что идут к товарищу. К старшему товарищу. К умному другу. К человеку, расположенному к людям и готовому прийти на помощь. Это сразу же привлекает в нем. Его удобно попросить, к нему удобно обратиться. Договориться о беседе с ним легко. Труднее отыскать место, где никто бы не помешал разговору. И разговор обычно протекает... Впрочем, следовало бы подобрать иной глагол, ибо беседа с ним скорее уж несется, чем течет, перескакивая с одного на другое. Зигзаг в одну сторону, зигзаг в другую - человек поворачивается разными гранями, и каждая из них своеобразна и любопытна.

Итак, Георгиев Владимир Анатольевич, 1944 года рождения, кандидат исторических наук, доцент МГУ. Удостоен премии Ленинского комсомола за книгу «Внешняя политика России на Ближнем Востоке в конце 30-х - начале 40-х годов XIX века, изданную в 1976 году. В работе этой он, как писал академик Н. Басов, председатель комиссии при ЦК ВЛКСМ по премиям Ленинского комсомола в области науки и техники, «убедительно показал истинные цели и задачи внешней политики России в 30 - 40-х годах прошлого столетия и доказал фальсификацию этого вопроса буржуазными историографами».

Директор Института истории СССР академик А. Нарочницкий охарактеризовал работу В. Георгиева как ценное и глубокое исследование, освещающее малоизвестные страницы в истории международных отношений и раскрывающее содержание, формы и методы политики великих держав на Ближнем Востоке. Рецензент подчеркнул, что сейчас, когда арабские народы борются против неоколониализма, за подлинную независимость и суверенитет, объективно раскрыть суть этой ближневосточной политики в XIX веке задача чрезвычайно важная. И В. Георгиев с ней, безусловно, справился. Он показал, что, добиваясь в 30-40-е годы прошлого столетия «наиболее благоприятного режима черноморских проливов, свободы торгового мореплавания через них и закрытия их для военных флотов западных держав, Россия отнюдь не стремилась к захвату территорий на Ближнем Востоке. В укреплении собственно русско-турецких отношений она видела надежную гарантию безопасности Черноморского побережья и экономического процветания южных районов страны, свободы торгового мореплавания через проливы».

Для автора книга эта стала уже прошлым. Она подвела итог целому этапу в его научной деятельности и явилась трамплином для дальнейших исследований и разработки более широкой темы, которая составит предмет его будущей монографии. Но это если заглядывать вперед. А что позади? Распутывая нить, рано или поздно добираешься до истоков - с чего начинается историк? Как формируется профессиональный интерес, определяющий путь в жизни?

Интерес к истории в детском возрасте пробуждается часто. Увлекательные романы Дюма или Вальтера Скотта. Удивительные сказания русской старины глубокой. Неразгаданные тайны наподобие Атлантиды или великанов острова Пасхи. Фантазия школьника безгранична. Но привязанности его не всегда достаточно прочны. Интерес к истории вовсе необязательно сопровождается интересом к исторической науке, в которой, помимо занимательных сюжетов, есть много другого, что требует постоянного накопления знаний, анализа, то есть тяжелого, упорного труда. Некоторых это отпуги-вает. Владимир подобных опасений не испытывал. Для него в каком-то смысле все решалось проще. Среда! Именно домашняя обстановка явилась той средой, в которой вызревали его интересы. Как историк он складывался в... семейных разговорах. Родители его были профессиональными историками: отец занимался США, мать - Францией. Отец к тому же преподавал, печатался в периодических изданиях. Родители привили сыну не только любовь к исторической науке - они сумели внушить ему особое чувство сопричастности ко всему, что делается на планете, чувство ответственности перед людьми, перед народом, своей страной. История для них была не кабинетной наукой, отгораживающейся от жизни, а самой жизнью. И потому современность всегда присутствовала в их изысканиях независимо от хронологических рамок.

Когда юноша слушал домашние разговоры, он еще не отдавал себе отчета в том, какая отрасль исторических знаний ему ближе. Но наука уже манила его. И неразгаданными тайнами. И вызывающими восхищение персонажами. И теми уроками, которые можно было извлечь из истории. Еще древние называли историю «учительницей жизни». Правда, позднее скептики иронизировали над этим тезисом, утверждая, что, подобно тому как молодежь учится не на ошибках взрослых, а на своих собственных, человечество тоже не способно извлекать истину из былых заблуждений, и все неизбежно повторяется вновь. Поколение Владимира, поступавшее на исторический факультет МГУ в начале 60-х годов, так не думало. Как и его сверстники, Владимир Георгиев мечтал, чтобы наука служила обществу и приносила реальную пользу, в том числе, конечно, и нравственную.

Научную свою тему - внешняя политика России первой половины XIX века - Владимир выбрал не случайно. Временной отрезок сравнительно небольшой. Но нерешенных вопросов масса. И среди них один из самых сложных и дискуссионных - так назваемый восточный вопрос. Трудность этой темы отпугивала многих: обилие противоречивых мнений, требующие скрупулезного анализа архивные материалы, необходимость знания двух, а то и трех западных языков, недостаточная разработанность проблемы в отечественной историографии. Все это подчас наводило на мысль: а не лучше ли сменить сюжет на более «удобный», «простой» и без особых хлопот написать дипломную работу, а затем на ее базе диссертацию?

Но Владимир уже «заболел» темой. Заслуга в этом прежде всего его «шефа» Нины Степановны Киняпинои, доктора исторических наук, известного специалиста по внешней политике России. Блестящий педагог, умный и тонкий наставник, она создала настоящую школу исследователей, привила им любовь и умение обращаться с источниками, научила четко ставить задачи, которые надо решать на том или ином этапе работы. «Своему руководителю, коллеге, а теперь и соавтору по коллективному труду, который недавно вышел из печати, я обязан тем, что стал ученым. Она ввела меня в курс проблем, она обучила меня исследовательской методике, привила вкус к научному поиску», - считает сам Владимир. И добавляет: «А если уж быть совсем откровенным, то, будучи ярким и сильным человеком, Нина Степановна повлияла на меня и в сугубо личном плане. Кое-что хорошее в, моем характере - от нее».

Воздействовала, разумеется, вся атмосфера, царившая на кафедре истории СССР периода капитализма, и опытная профессура, видевшая свое призвание не только в том, чтобы учить, но и воспитывать - воспитывать ученого, советского ученого, то есть квалифицированного специалиста, политически грамотного человека и активного, сознательного гражданина. Это и заведующий кафедрой М. Федосов, внимательно читавший и студенческие доклады, и дипломные работы, и диссертации, и статьи своих учеников. Это и профессора П. Зайончков-ский и С. Дмитриев, на лекции и семинары которых студенты устремлялись как на праздник. Под руководством М. Федосова аспирант Владимир Георгиев иногда вел его семинар. А в 22 года он, заочный аспирант МГУ, был приглашен на кафедру в качестве ассистента. Так, преподавая и учась в аспирантуре, он готовил кандидатскую диссертацию, посвященную ближневосточной политике России, овладевал иностранными языками - английским и французским. А бывали периоды, когда с головой уходил в общественную деятельность - в ущерб науке, книгам, учебе, друзьям.

Чем только не приходилось заниматься ему, члену комитета комсомола, позднее секретарю! Научные конференции, на которые надо было привлечь как можно больше студентов и организовать их так, чтобы выступления получились яркими, содержательными, убедительными, чтобы молодежь ощутила крылья за плечами. Уборка урожая в колхозах Подмосковья. Стройотряды, которые на истфаке попытались сделать более профессиональными и как-то связать с интересами ц нуждами исторической науки. Удалось, в частности организовать несколько экспедиций, проводивших раскопки в Новгороде под руководством члена-корреспондента Академии наук СССР В. Янина.

Учеба, работа, общественная деятельность создали Георгиеву репутацию активного человека, преданного своему делу, целеустремленного, ищущего и принципиального. В 1969 году его принимают в члены Коммунистической партии. Кандидат исторических наук Владимир Георгиев становится старшим преподавателем. Теперь уже у него появляются ученики - студенты, аспиз ранты. К тому же он еще ведает международными связями истфака, всячески помогая студентам-иностранцам, обучающимся на факультете. Впрочем, этим он займется позднее. А прежде ему придется побывать и ситуации прямо противоположной, когда он сам будет нуждаться в поддержке, оказавшись в необычной обстановке.

Ситуация и в самом деле была непривычной. В 1972-1973 годах Владимира направили на стажировку за границу. И не куда-нибудь, а во Францию - в Париж, в Сорбонну. 28-летний ученый словно окунулся в атмосферу юношеских лет. Как будто вернулись прежние времена студенческих споров, вечеринок, складчин, совместного труда и развлечений. Правда, если уж быть точным, было не до развлечений: по утрам - занятия, с 14 до 19 - работа в архивах. И так целый год.

Как известно, Сорбонна, названная так по имени духовника Людовика XI, была основана в 1253 году как коллеж для изучения богословия. Подобные заведения уже существовали в ту пору в Париже, но Сорбонна быстро заняла среди них главенствующее место и дала затем свое имя Парижскому университету. Квартал же, где жили студенты, приехавшие из разных концов Европы, получил название Латинского, поскольку единственным языком, объединявшим разноплеменную массу учащихся, была латынь. Ныне в Сорбонне 60 тысяч студентов, и привлекают их туда вовсе не теологические штудии, а разнообразные гуманитарные дисциплины. Учебные заведения, расплодившиеся вокруг Сорбонны, многочисленные общежития превращают весь этот район на левом берегу Сены близ Пантеона (почти напротив собора Парижской богоматери) в подлинный студенческий городок.

Отдавать себя людям

Строго говоря, Владимира и его коллег назвать студентами было бы неверно. Как-никак все они были уже «остепененными» учеными, напечатавшими не один научный труд. Да и в Сорбонне им предстояло заниматься не обычными студенческими делами. Суть работы сводилась к следующему. Во-первых, языковая практика. Два месяца отводилось на более совершенное усвоение языка с помощью так называемого аудиовизуального метода. На помощь приходили телевизионная и магнитофонная техника, просмотры кинофильмов, беседы на определенные темы. А затем закрепление результатов непосредственными контактами - на улицах, в магазинах, музеях, театрах...

Во-вторых, работа в архивах. Архивы в Париже богатейшие. Для Владимира Георгиева особенно интересны были документы, касающиеся связей между Францией и Россией в XVIII-XIX веках. Многие из них были уникальны и крайне важны для более правильного и объективного освещения русско-французских отношений, которые все еще недостаточно хорошо изучены.

Наконец, общение с коллегами. Нечто вроде наших семинаров. Правда, руководитель там выступает как лицо, лишь направляющее обсуждение, а сам как бы остается в стороне, оставляя за собой право выступить третейским судьей в споре, если в этом споре не сможет родиться истина. Такие спецсеминары, в которых участвовал советский ученый, затрагивали в основном проблемы современной внешней политики. Роль Советского Союза подчас рисовалась в откровенно необъективных тонах. Полная свобода для выражения мнений историков, занимавших самые противоположные политические позиции, приводила к тому, что нередко на семинаре звучали высказывания, ничего общего не имеющие ни с объективностью, ни со справедливостью, ни даже со здравым смыслом. Что ж, приходилось выслушивать и подобные речи. И конечно же, отвечать на них. Отвечать спокойно, аргументированно, опираясь на факты, а не на домыслы. Каждое такое выступление было своего рода битвой на фронте идеологической борьбы. И Владимир даже с каким-то азартом бросался в бой, понимая, что он отстаивает не только определенные факты и принципы, но прежде всего защищает престиж своей Родины. Если он этого не сумеет сделать достойным образом, все его знания, опыт, эрудиция немногого стоят.

В свободное время он переключался на другого собеседника, который никогда не утомлял его, всегда был доброжелателен, гостеприимен и неисчерпаемо интересен. Этим собеседником был Париж.

Бродя по городу, Владимир вспоминал о том, что испытывали его соотечественники, попадавшие в столицу Франции в прошлом веке, да и в нынешнем тоже. Все они сходились на том, что Париж удивительно знакомый, «свой» город, в котором все кажется давно известным. Так уж сложилось исторически, что Россия и Франция издавна испытывали взаимный интерес. Французскую литературу в России знали лучше, чем какую-либо другую, а французскую историю изучали подробней, чем историю остальных стран Европы. Русских писателей знали во Франции в XIX столетии тоже лучше и ценили больше, чем где бы то ни было.

Поначалу, бродя по Парижу, Владимир воспринимал его глазами обычного туриста, который прежде всего ищет то, что ему уже давно известно, и облегченно вздыхает, убеждаясь, что да, действительно, все выглядит именно так, как он и ожидал. Эйфелева башня, собор Парижской богоматери, Монмартр, Монпарнас, Триумфальная арка, Лувр - все точно, как на открытках, как в романах хотя бы того же Гюго.

Ходить, вздыхать и умиляться можно было до бесконечности. Однако Владимир Георгиев не забывал, что он как-никак историк. И он вглядывался в город глазами профессионала. С планом в руках, вооружившись справочниками, он буквально обходил квартал за кварталом, улицу за улицей, дом за домом, словно воскрешая исторические события, оставившие здесь памятные следы. И тогда каждое здание, каждая площадь или памятник воспринимались по-иному. Спутником его, на редкость обаятельным и к тому же в высшей степени осведомленным, часто был известный советский историк профессор А. Манфред, много раз приезжавший сюда и способный вести экскурсию по Парижу с закрытыми глазами. Специалист по истории Франции XVIII-XIX веков, он особенно подробно знакомил Георгиева с Достопримечательностями, так или иначе связанными с Великой французской революцией, революциями 1830 и 1848 годов, с Парижской коммуной.

История обретала зримые черты, прошлое смыкалось с настоящим. За всем этим явственно ощущалось то неуловимое, неформулируемое, но всеми осознаваемое свойство, которое именуется духом нации, национальным характером, понять который всегда необходимо историкам - да и не только им, а всем, кто стремится к миру на земле, к достижению взаимопонимания между народами независимо от политических и социальных систем. Роль историков, тем более занимающихся внешнеполитическими отношениями, здесь особенно велика. Владимир Георгиев это отлично понял там, в Сорбонне, в спорах с недоброжелателями и критиками. Понял это он и в Москве, когда, расширив тематику исследований и раздвинув хронологические рамки (теперь в сфере его внимания весь XIX век), обнаружил, что во многом зарубежная историография последних двух столетий предвзято относится к политике Российского государства, односторонне трактует те или иные акции царского правительства. Нечего и говорить, что в подобных оценках нет ни грана научной истины. А политический смысл их; достаточно прозрачен. И потому в любой лекции, историографическом обзоре ученый считает своим долгом, обстоятельно критиковать фальсификаторские тенденции различных западных историков, показывая, что скрывается за их псевдонаучными выводами и мнимо-либеральными заявлениями, противопоставляющими «цивилизованную» Европу «варварской» самодержавной России. Сложнейший вопрос о соотношении классового и национального в деятельности российского правительства стал одним из основных в книге Георгиева, отмеченной премией Ленинского комсомола. Еще более широко эта проблема будет освещаться в следующей монографии, ориентировочное название которой «Эволюция политической программы России в восточном вопросе в конце XVIII - первой половине XIX в.», а также в книге, написанной совместно с П. Киняпиной и М. Панченковой, «Политика России в восточном вопросе. 1774-1917».

Десять лет жизни и научной деятельности отданы изучению восточного вопроса. Сначала накапливались факты. Это значит скрупулезное чтение сотен, тысяч опубликованных и еще не видевших света документов.

Потом их осмысливание, сопоставление, анализ. А дальше надо выходить за узкие тематические рамки сугубо внешнеполитических дел и вникать в экономику, социальные и национальные проблемы, в расстановку классовых сил. Чтобы понять конкретные шаги царского правительства, приходится учитывать самые разнообразные обстоятельства как внутри России, так и за ее пределами.

Двести страниц монографии Владимира Георгиева посвящены крайне небольшому историческому отрезку - 1838-1841 годам, когда возник конфликт между Египтом и Турцией, приведший в движение сложный механизм всей европейской политики. Подробно рассказать об этих событиях было нужно. Но писать книгу только для этого?

Ученый шел вглубь. Его интересовал не столько сам конфликт, сколько вся ситуация, связанная с ним.

Развитие капиталистических отношений в Европе и разложение феодальной системы в Османской империи определяли колониальный захватнический характер политики великих держав по отношению к Турции. Пытаясь изолировать Францию и тем самым изменить соотношение сил в Европе, русское правительство взяло курс на сближение с Англией, чтобы договориться с ней о разделе Османской империи на сферы влияния. Владимир Георгиев убедительно показал, как близорукая политика Николая I, недооценившего глубину русско-английских противоречий, привела к серьезному поражению царской дипломатии.

Ученый детально осветил два узла противоречий: с одной стороны, между Англией и Францией, претендовавшими на господство в Ливане, Сирии и Египте, а с другой стороны, между европейскими державами и Россией за влияние в Турции. Анализ ситуации привел к логичному выводу о том, что неразрешенные противоречия того периода гаили в себе неизбежное новое, более серьезное столкновение. То есть объективно создавались предпосылки для будущей Крымской войны 1853-1856 годов.

Итак, рамки исследования раздвинулись. «Закрыв» одну, частную тему, ученый вышел на более широкие рубежи. Теперь его интересует эволюция всей внешнеполитической программы самодержавного правительства России, влияние на нее доктрины европейского равновесия, а также лозунга поддержки народов Балканского полу-д острова, боровшихся за свое освобождение от турецкогщ ига.

Работы непочатый край. Пугает это Владимира Георгиева? Нет, скорее радует - ведь так интересней. Пугает, пожалуй, только одно: с годами начинаешь понимать цену времени, которого почему-то, увы, никак не хватает.

«Если бы я был «чистым» ученым...» - иногда вздыхает Георгиев. Впрочем, сожаление это не всерьез. Ему самому давно уже ясно, что счастлив он все-таки среди студентов.

И это тоже истина, которую он усвоил и которой остается верен до конца. Да, конечно, он настоящий ученый, исследователь, уже кое-что открывший и кое-чему научившийся. Но радость ему приносит прежде всего то, что он способен себя, свои знания, свое умение предоставить в распоряжение других - тех, кого так приятно называть: «мои ученики», «мои студенты». А обучать их надо многому. Как работать с архивными материалами? Как формулировать проблему? Как оценивать поступки исторических деятелей? Он учит их строгости и объективности в суждениях. Цель ученого - открыть, изучить, доказать, а не иллюстрировать то, что в принципе и так уже известно. А потому недопустимо подгонять результат под заранее придуманную схему.

Он учит быть самокритичными и смелыми. Наука ведь тоже не стоит на месте. Случается, меняются устоявшиеся оценки, утрачивают неотразимую силу аргументы, которыми некогда оперировали признанные авторитеты. И важно не шарахаться из одной крайности в другую, не поддаваться соблазну все сокрушать, переиначивать, все начинать с нуля, отвергая сделанное дотоле.

А как же все-таки со временем? Почему его не хватает? Да потому, что современный преподаватель не может замкнуться лишь в своей теме, в своем предмете. Во всяком случае, не должен, если он хочет быть настоявшим педагогом. На скучных лекциях тишина и сонный покой. Вопросов особых там не задают. На интересных занятиях шумно, оживленно, там кипят страсти. И задают вопросы, которые подчас ставят в тупик. Ох и неприятно же попадать в подобные тупики! Где выход? «Работать над собой»! Приходится читать, помимо специальной литературы, и общеисторические работы и, конечно, следить за новинками в «толстых» журналах. Студенты жадны. Они-то успевают побывать на театральных премьерах, они яростно спорят на философские, литературные, социологические темы. Они спрашивают своих наставников и ждут от них ответов. Возникает, как нынче модно говорить, обратная связь: я тяну их, а они - меня! Современная молодежь, пожалуй, в чем-то посильнее своих предшественников. Средства массовой информации, например, сейчас совсем иные, чем хотя бы 30-40 лег назад. Что ж удивляться, если даже дети осведомлены о многих вещах не хуже взрослых? Зато подчас молодым людям не хватает решительности, самостоятельности, чувства ответственности за свои действия. Этому ведь тоже приходится учить. И на занятиях, и вне их.

Время вне занятий уплотнено у Владимира Георгиева до предела. Театры, кино, выставки, экскурсии. Наконец, занятия с сыном, учеником восьмого класса. Он явно обнаруживает склонности к гуманитарным наукам. И уже задает вопросы, на которые не всегда ответишь с ходу.

Есть еще одна область, где ученый попробовал свои силы. С 1969 года он читает лекции по истории СССР на подготовительном отделении при МГУ. На основе этого курса он написал учебник. Учебник потребовал совсем иной манеры изложения, особенно строгого отбора материала. Понадобилось все обретенное с годами педагогическое мастерство, чтобы сделать книгу и четкой и насыщенной фактами, и интересной.

Последнее вообще один из принципов Владимира Георгиева. Надо интересно жить. Надо, чтобы было интересно работать. Надо, чтобы тебя с увлечением слушали и чтобы с таким же увлечением занимались.

Авторитет у студентов завоевать не так просто. Зато завоеванная трудом репутация держится прочно. И когда на истфаке говорят о лекциях и семинарах различных преподавателей, можно услышать характеристику четкую, краткую, но от этого не менее лестную: «Георгиев? Да, эго действительно интересно!»