Искусство - сознание своей правоты

Как выясняется, по многим квалификациям искусство предоставляет подходящие условия для выдвижения и продвижения научных тем, создавая порой даже более благоприятную для этого почву, чем сама наука.

Характер искусства, напишем еще раз, открывает отличные возможности пройти через ловушки формальных (точнее, ставших формальными) запретов, которые расставила господствующая научная норма на пути неординарной мысли. Художественная форма помогает подняться над слоем сегодняшних положений, охраняющих достигнутые рубежи познания, и благодаря этому выйти вперед. Ибо художнику дозволено сближать недозволенное, совмещать противоположное, прокладывая след в места, пока еще недоступные сегодняшнему состоянию науки.

Таким образом, куда наука пока еще не отваживается вступить, робея перед необжитыми пространствами, там искусство чувствует себя у дел. Проникая в сомнительные и даже запретные зоны, поддерживая "нелепости", она ставит предметом рассуждений темы, которые выведены за пределы научности. "Мир поэтов, - писал С. Вавилов, - удивительно сказочен: в этом мире между явлениями природы смело перекидываются мосты-связи, о которых иной раз наука еще не подозревает". Раскованность и свобода художественного маневра, возможность говорить без оглядки на ученые авторитеты и ставят искусство впереди науки. Вот почему у колыбели многих научных идей часто оказывались литературные источники.

С этой позиции относительного преимущества искусства перед наукой заманчиво сопоставить деятельность тех, кто, будучи одновременно и художником и естествоиспытателем, предпочел для выражения своих научных убеждений художественную форму.

Вот знаменитый французский писатель XVII столетия С. де Бержерак. Как литератор, драматург он известен широко. Но это был также крупный для своего времени математик. В 1650 году С. де Бержерак пишет философский роман-утопию "Иной Свет, или Государства и империи Луны". В свободном художественном размышлении излагается идея космического полета многоступенчатой ракеты. Захватывающая гипотеза. Но спросим, а в своих ученых трактатах решился ли бы он о ней сказать? Отнюдь. Для подобной цели выбрано искусство, ибо с научной точки зрения той поры все это рисовалось беспочвенной фантазией. Говорить про то ученому было несерьезно. А с литератора какой спрос? Так появилось художественное осмысление событий, очевидцем которых человечество стало лишь столетия спустя.

Уместно припомнить также знаменитого английского сказочника прошлого века Л. Кэррола, который вместе с тем был незаурядным математиком и логиком. Во всяком случае, ему принадлежит ряд оригинальных идей, нашедших позднее хороший прием в кибернетике и теории относительности, в работах по психоанализу. И вновь тот же ход. Эти мысли Л. Кэррол не доверил научным сочинениям. Их обнаружили на страницах отличной сказки-фантазии "Алиса в стране чудес". Среди чудес им, стало быть, и нашлось подходящее место.

Известный советский академик В. Обручев также успешно совмещал два дарования (об этом мы еще напишем подробнее). В начале века он издает фантастическую повесть "Тепловая шахта", в которой художественно излагается идея "подземного котла". Подаваемая с поверхности вода нагревается благодаря теплообмену с глубинными слоями и в виде пара возвращается назад, чтобы послужить источником энергии.

В научных трудах ученого эта мысль не развивается. И все же она нашла продолжение, но в работах других и более полустолетия спустя. В Московском горном институте создана специальная лаборатория по изучению проблем глубинного теплообмена. Более того, в решениях XXVI съезда КПСС предусматривается создание в одиннадцатой пятилетке шести циркуляционных систем, которые должны будут обеспечить работу трех геотермальных электростанций - в Дагестане, Закарпатье и на Ставрополье.

Рассматриваевая тема волновала и большого советского писателя М. Пришвина: почему людям искусства удается иногда идти впереди ученых? К его свидетельствам мы обращаемся тем охотнее, что в нем также сошлись художник и естествоиспытатель.

Получив высшее агрономическое образование в Лейп- цигском университете, М. Пришвин вернулся в Россию и работает агрономом. Служба совмещалась с исследованиями родной страны, в чем он немало преуспел и был вскоре избран в действительные члены Русского географического общества. Широко известна его книга "В краю непуганых птиц" - итог этнографических наблюдений малоизученных тогда районов Севера, которые, кстати сказать, он прошел пешком. Это глубокие научные исследования быта и культуры северных народов европейской части России. Вместе с тем М. Пришвин образуется и как писатель. Более того, он не просто совмещает оба эти вида творческой деятельности, но и пытается художественно осмыслить и решить конкретные научные темы.

Касаясь "спора" художника и ученого по вопросу о том, кто выступает первым, М. Пришвин отдает предпочтение искусству. Именно искусство, по его убеждению, является зачинщиком серьезных начинаний в науке, хотя и выражает их в форме вымысла. Он следующим образом поясняет свой вывод. "Если художник, сливаясь в искусстве своем с птицей, летает, то вот это и важно, что в мечте своей он уверяет нас в возможности летания, а ученый по этому образу строит аэроплан". Иначе сказать, искусство выдвигает идеи, наука прислушивается к ним, доводит их до теоретического совершенства и воплощает в жизнь.

Каждый научный факт предстает вначале, пишет М. Пришвин, в виде "сморщенной оболочки аэростата". Художник наполняет его силой, и тогда, повинуясь уже законам природы, аэростат отправляется в путь. Так в результате начатой искусством работы первичная идея распрямляется и принимает четкие, научно очерченные грани. Значение искусства в том, что оно зажигает образ, который увлекает человека науки, формируя его инте pec. Даже если художник выразит повседневную мысль, он выразит ее необычно, неповседневно. Это и заставит обратить на нее внимание, притупившееся именно в силу привычки, обыденности.

Одним словом, в тех вопросах науки, где свое мнение также способно произнести искусство, М. Пришвин отдает явное преимущество последнему. Не случайно он заявил однажды: "Мне кажется, что я потому не ученый, что больше понимаю". Понимает же художник больше по той причине, что не обязан давать точный отчет подробностям, задерживаясь на которых, исследователь нередко и упускает сердцевину явления.

Искусство - сознание своей правоты

Наконец, сошлемся на мнение А. Эйнштейна.

Естествоиспытатели, пишет он, нередко используют предоставленную искусством свободу нести догадку, привольно ткать сети фантазии, вообще делать то, что науке запрещено. И вот, когда ученые выступают как писатели, они разрешают себе "быть нелогичными, и романтически настроенными", хотя в своих ученых трудах и действуют как "мыслители, обладающие способностью к точным логическим построениям".

Вполне может статься, что перед лицом преимуществ, которые открывает искусство в сравнении с наукой, те, кто одинаково владеет исследовательским и художественным даром, выбирают - при известных условиях - для пропаганды научных идей искусство. Выбирают потому, что здесь просторнее сказать о всем новом, сомнительном, запретном. И еще потому, быть может, что писательская аудитория обыкновенно шире, чем аудитория ученого.

Итак, поскольку художник более раскрепощен, более свободен от установлений науки, он скорее допускает новое, то, в чем наука еще не смеет признаться.

Заключая разговор о возможностях, даже преимуществах искусства при освоении свежих научных идей, мы имеем все основания в качестве итога настоящей главы еще раз произнести ее название: "Поэзия - предчувствие мысли".