Прекрасную гипотезу уничтожает безобразный факт

Сколь ни весома роль показателя красоты, его советы надо принимать и применять с осторожностью, учитывая относительность их рекомендаций.

Красота, изящество и т. п. всего лишь свойства истины, но не сама истина. На ней лежат иные, вовсе не эстетические обязанности: обеспечивать соответствие мысленных описаний внешнему миру, гарантировать правильность наших теоретических построений. Поэтому, если истинное знание обладает красотой, то это не значит, что любое красивое решение уже истинно. Можно с уверенностью судить об эстетических достоинствах теории на основа ее правильности, но обратного столь же уверенного хода нет.

Так же и в случаях пользования вторичными критериями в прикладных, научно-технических, медицинских сферах деятельности.

Вернемся еще раз к техническому творчеству. Как мы видели, красота является верным спутником надежности, устойчивости и других практических характеристик предмета. Вместе с тем из этого не вытекает, что эстетические ценности имеют значение сами по себе, безотносительно к практическому назначению вещи, вне учета той функции, которую она выполняет в деятельности человека.

Вот какими мыслями поделился конструктор Тульского оружейного завода, обладатель многих отечественных и зарубежных дипломов Н. Коровяков. Его также обступают заботы о красоте изделий. Добиваясь ее, он испытал разные способы. Одно время решал эту задачу так. Вычерчивал общий вид ружья, с тем чтобы найти изящный контур, а затем вписывал в него механизм. Вскоре убедился, что ничего стоящего таким путем не приобретешь. Зато понял: красота не рождается вне отношения к тому, насколько успешно справляется ружье со своим назначением.

По этой же причине Н. Коровяков стал теперь неизменно отклонять услуги дизайнеров, когда они пытались предложить модель внешней формы, к которой лишь остается, по их мнению, подогнать рабочие детали. Изящество должно приходить одновременно с получением результата и проявляться в компоновке его частей, а в конечном счете в том, насколько оно исправно несет свои обязанности перед людьми. И если ружье удовлетворяет указанным параметрам, соответствует его практическому назначению, это обязательно проявится и во внешнем как совершенство форм. Словом, красивым может стать лишь то ружье, которое хорошо стреляет.

Это одна сторона. Вместе с тем относительность эстетического критерия обнаруживается и в том, что он под давлением постоянно развивающейся практики, приобретений в культуре изменяется сам, усваивая новые значения и ценности. Поэтому нередко то, что сейчас, в эту эпоху принимается как эстетически совершенное, со временем перестает радовать ум, а на смену идут новые определения красоты.

Подмечен такой факт. Во все прежние времена и столетия в основаниях композиционных построений зданий лежала пирамида, поскольку являла собой сооружение устойчивой конфигурации. В связи с этим пирамида, обращенная вершиной вверх, представляла своего рода меру красоты. Сообразуясь с ней, строили церкви, соборы, силуэты которых представляют вписанные в форму пирамиды фигуры.

Но указанная норма была продиктована как строительной техникой прежних дней, маломощной и несовершенной, так и строительными материалами прошлого. Ныне появилась иная техника, которая значительно расширила возможности архитекторов, создав условия для принципиально новых эстетических решений. Примером подобного подхода является, в частности, использование формы перевернутой пирамиды, то есть пирамиды, вершина которой обращена вниз (собственно, это уже и не вершина). Именно по такому принципу построен в городе Каракас (Венесуэлла) музей современного искусства - проект лауреата международной Ленинской премии "За укрепление мира между народами" архитектора из Бразилии О. Нимейера.

Еще пример, быть может, и не бесспорный. Монумент космонавтам "К звездам" около кинотеатра "Космос" в Москве изображает взлет ракеты, однако изображает так, как ныне космические ракеты не взлетают. На монументе ее путь представлен в виде кривой, круто бегущей ввысь. Это красиво, но это опыт уходящего дня: самолеты, планеры и т. п. - все они взлетают после разбега, с трудом преодолевая земное притяжение.

Ныне другие скорости. Мощная техника способна поднять ракету и самолет вертикально вверх. Со временем такой взлет станет, видимо, привычным, соответственно изменится, надо полагать, и критерий красоты, который воплотит в себе более динамичную, более напряженную линию отрыва от поверхности земли - прямую.

Перекресную гипотезу уничтожает безобразный факт

Аналогичный процесс смены эстетических представлений о прекрасном идет и в технике. Возьмем пример из авиации. В начале сороковых годов на вооружении появились спорые, очень маневренные истребители, показавшие отличные боевые качества. Восхищала, по признанию многих, и их красивая тупоносая форма.

Но вот пришли реактивные сверхзвуковые машины узкой конфигурации с длинными, как бы брошенными назад крыльями. Совсем другие, нежели ранее, очертания. Тем не менее они завоевали теперь наши эстетические вкусы, вытеснив прежние пристрастия. А ныне авиация готовится шагнуть за тепловой барьер, что заставляет обратиться к новым формам. Специалисты полагают, что они будут похожи скорее на дозвуковые самолеты, то есть как раз на те, чьи очертания вовсе не воспринимаются сейчас как эстетически завершенные.

Итак, выявляется известная относительность эстетического критерия. Взятый без указанных оговорок, показатель красоты способен увлечь исследователя по ошибочному пути. Вот характерный для состоявшегося разговора факт.

Со времен древних утвердилось представление, по которому наиболее совершенными и, стало быть, красивыми фигурами являются окружность и шар. Известные основания для подобного взгляда есть.

Как показали изопериметрические теоремы, при заданном периметре (длина границы плоской фигуры) окружность в сравнении с другими формами очерчивает наибольшую площадь. И наоборот, описывая определенную площадь, окружность использует наименьший периметр. Она расходует 3,55 единицы длины, тогда как квадрату требуется для этого 4, полуокружности - 4,1, сектанту - 4,21 единицы и т. д. Так же и шар. При заданной площади поверхности он образует в сопоставлении с иными геометрическими построениями фигуру, обладающую наибольшим объемом. С другой стороны, из всех тел равного объема шар имеет наименьшую площадь поверхности.

Благодаря отмеченным качествам, круг и шар оказываются в расходовании "строительного" материала на собственные сооружения самыми рачительными хозяевами. "Наверно, вы замечали, читатель, - пишет известный венгерский математик Д. Пойа, - как ведет себя кот в холодную ночь? Он свертывается в шар. Надо полагать, кот имеет некоторое знакомство с изопериметрической теоремой... Вообще, - добавляет Д. Пойа, - природа расположена в пользу шара. Дождевые капли, мыльные пузыри, Солнце, Луна, Земля - все шарообразной или почти шарообразной формы".

Итак, круг и шар почитались как самые совершенные фигуры. Эту их исключительность веско поддерживала церковная догматика. Она внушала, например, что если на Земле допустимы разнообразные движения, то небесные тела, поскольку они принадлежат высшей сфере, свой бег вершат только по кругу. Все это и формировало определенную эстетическую норму, которая владела умами также и природоиспытателей.

В свое время подобная установка оказала хорошую услугу, позволив отыскать не одну научную правду. Так, исповедовавший идею мировой гармонии и красоты Пифагор, опираясь на указанные эстетические основания, пришел к выводу, что Земля - шар. Он утверждал это вопреки господствовавшим взглядам, будто Земля плоскость. И оказался прав.

Сменились века и поколения ученых. Но эстетические нормы, с которыми, как полагали, согласуются небесные явления, остались прежними. Это и привело к одной серьезной ошибке, мешавшей естествознанию правильно понять суть дела.

...В течение долгих 25 лет датский астроном Т. де Браге изучал движение планеты Марс. Свои наблюдения он собрал в таблицах, которые послужили И. Кеплеру исходной опорой при формулировке знаменитых законов движения планет. Здесь и возникла преграда.

Все говорило о том, что Марс вращается не по круговой орбите, а по эллиптической. Но это шло вразрез с вековой эстетической традицией, преодолеть которую было трудно даже самому И. Кеплеру. К тому же он был человеком, получившим теологическое образование и подверженным влиянию церкви, что еще более усиливало его колебания. И вот проблема: оставаться ли на точке зрения большинства, или же, порвав с традицией и богом, прислушаться к голосу наблюдений?

Несмотря на очевидность добытых его предшественником сведений, ученый также поначалу принял круговую форму орбит. Тем не менее под напором фактов пошел на разрыв с эстетическим идеалом своей эпохи. Он заявил тогда, что хотя мерой гармонии является, круг, однако "гармония должна соответствовать опыту". А с ним скорее была согласна именно эллиптическая, но не круговая орбита.

Мы видим, как подтачивается прежняя эстетическая установка и делаются первые шаги расширить представления о красоте, допустив в число достойных этой характеристики наряду с окружностью и шаром также и другие формы. Насколько такая смена эстетических парадигм была трудной, говорит следующее. И. Кеплер, вводя эллипсы, назвал их "навозом", который, дескать, ему пришлось внести в астрономию, чтобы избавить ее от еще большего количества навоза.

Характерно, что Г. Галилей так и не принял законов И. Кеплера. И именно по эстетической норме. Полностью игнорируя их в своих трудах, он заявлял, что никакие небесные тела вообще не могут двигаться по эллипсам, как считает И. Кеплер. Им приличествует окружность, ибо она совершеннейшая из форм, которую избрала природа. "Круговое движение, - писал Г. Галилей, - естественно, то есть без внешнего вмешательства, присущее телам, составляющим вселенную и размещенное в наилучшем порядке". Эта одержимость окружностью и претила ученому допускать в солнечную систему эллипсы, ибо эллипс - искаженная окружность, то есть форма, допустимая лишь там, где тела "размещены в плохом порядке" и находятся не на "своих естественных местах".

Как видим, та же самая эстетическая установка в одном случае помогла, а в другом помешала правильно понять природный факт. Поэтому, прибегая к показателям красоты, изящества и т. п. в качестве критерия истины, никак нельзя забывать об их относительной ценности, о том, что они сами зависимы от истины и уровня развития науки, социальной практики, всего культурного наследия эпохи. Не потому ли ученые порой с досадой, а то и с раздражением отзываются о подобных критериях как ориентире в поисках истины. Так, хорошо известно крылатое замечание А. Эйнштейна: "О красоте пусть заботятся портные и сапожники. Целью наших исследований должна быть истина".

Конечно, нет оснований считать это последним убеждением выдающегося физика. Наоборот, больше уверенности в том (и мы видели), что он высоко ценил значение эстетических характеристик знания и даже не чуждался сверять по ним исследовательские результаты.

Вместе с тем ясно одно. Преувеличивать возможности определений красоты в научном, научно-техническом и т. п. творчестве не нужно, ибо эти показатели вторичные и, значит, второстепенные. Они способны лишь навести на истину, лишь подсказать, но не прямо показать ее. Решающее мнение всегда было и остается за практикой, экспериментом, деятельностью. Поэтому будем эстетические критерии применять, пользоваться ими, но будем помнить, что в любой момент может осуществиться предостережение английского естествоиспытателя прошлого века Т. Гексли: "Великая трагедия науки, когда прекрасную гипотезу уничтожает безобразный факт".