"Заниматься наукой из любви к искусству"

Заниматься наукой из любви к искусству

Пришло время осмотреть встречные потоки, бегущие от искусства к науке. На этом направлении нас ожидают не менее волнующие события, чем в обсуждении предыдущего сюжета, ибо подобно тому, как наука питает искусство, она сама питается от него, усваивая созданные им ценности. Как правило, чем крупнее ученый, тем больше он черпает из сокровищниц художественного наследия. Конечно, не каждый научный исследователь принимает эту истину безоговорочно.

Для некоторых естествоиспытателей (и они вовсе не редки) искусство представляется настолько далеким от их забот, что встречи с ним они полагают занятием излишним и чуть ли даже не бесполезным. Разве только развлечения ради, но совсем не для деловых общений в надежде обогатить себя. По правде сказать, не хотелось больше "ссорить" ученых и художников, выписывая их взаимные обиды и претензии. Делаем это лишь для полноты картины, с целью хотя бы немногими иллюстрациями указать на существование в среде природоиспытателей и подобной струи.

Такое настроение пробивается, например, во взглядах немецкого химика прошлого столетия В. Оствальда, который выражает сомнение в том, что искусство способно стать полезным обществу и науке. Он заявил, в частности, будто одно лишь открытие Р. Коха, позволившее устранить массу болезней, принесло человечеству "гораздо больше благодати, чем вся классическая филология".

Даже у тех ученых, которые принимают искусство, умеют восхищаться им, даже у них временами проступает недопонимание его доли в научном творчестве. Характерны оценки известного советского физика JI. Ландау. Как утверждают близкие, ученый, кроме точных наук, знал историю, другие родственные ей дисциплины, по-настоящему увлекался балетным искусством, мог с удовольствием почитать на память любимых поэтов. Хорошую работу боготворил. Рассказывают, как, услышав однажды стихи Б. Пастернака "Гамлет", был настолько поражен, что тут же достал записную книжку и внес:

Гул затих, я вышел на подмостки, 
Прислонясь к дверному косяку. 
Я ловлю в далеком отголоске, 
Что случится на моем веку. 

Но с этим восхищением у Л. Ландау соседствовал взгляд, согласно которому искусство и наука, по крайней мере для него, никак не объединяются. Или утверждал, что любит Н. Гоголя, Д. Байрона, других писателей и тут же спешил оговориться: "Но это не имеет к моей работе никакого отношения".

Для полноты представлений отметим, что Л. Ландау выносит и другие определения, в которых суровость смягчена признанием плодотворности влияний искусства на естествоиспытателя. Это отрадно знать: уж очень безрадостной видится ситуация со слов столь авторитетного ученого. Однако, что сказано - сказано, и его слова остается лишь приобщить к числу мнений, отдаляющих науку от такого могущественного союзника на дорогах творческих исканий, каким является искусство.

Принижение роли художественных воздействий на помыслы ученого выходит из берегов, так сказать, приватных связей "наука - искусство", оборачиваясь куда более широкой проблемой значения искусства для общества, для воспитания, в том числе будущего ученого.

Сколь это ни странно, но порой всеслышно произносятся речи, будто для некоторой категории школьников вовсе и не обязательно знать язык и литературу. Родной язык и родную литературу?! Не далее чем в конце 70-х годов в "Комсомольской правде" получил площадь вести подобные разговоры М. Павлович.

Автор сообщил, как по весне технические вузы пускаются в погоню за человеком, который, "однажды понюхав канифоль, уже никогда не расстанется с паяльником". И еще он сообщил, что из приемных комиссий в это время несется клич... То зазывают юных Эдисонов, изобретателей и рационализаторов. Все бы хорошо, да омрачает одно: а что у них по русскому? И знают ли они, как звали помещицу из "Муму" или в каком году созданы "Мертвые души"? Увы, заканчивает М. Павлович, здесь наш изобретатель-первооткрыватель, наш, быть может, грядущий Эдисон пасует перед "девочками с конкурентоспособными взглядами из-под очков" (как будто среди девочек не может оказаться Эдисонов...).

Ох, как не просто после таких речей воспитывать уважение к великому русскому слову, к слову И. Тургенева и Н. Гоголя, трудно выращивать истинных, а не "канифольных" рационализаторов.

По счастью, большинство научных и технических интеллигентов занимают иные позиции. Немного лет тому назад "Литературная газета" обратилась к видным советским и зарубежным естествоиспытателям с просьбой поделиться их отношением к искусству. Ответы позволяют судить о высоком уважении ученых к художественным произведениям, о влиянии искусства на творческую мысль исследователя.

Вот, к примеру, мнение известного американского физика Ч. Таунса. "Способно ли искусство воздействовать на науку?" Так стоял вопрос. Ч. Таунс был категоричен: "Безусловно, способно". Тем именно, что формирует мышление ученого, его мироощущение. Указав в пример ряд естествоиспытателей, добавил: "Да я и сам кончал в университете вовсе не факультет точных наук, а специализировался в лингвистике и впоследствии увлекался другими гуманитарными науками. Это определило мой подход и к проблемам точных наук".

...Гул затих

О могущественности влияний искусства на естественную науку говорят многие советские ученые: академики А. Опарин, А. Бакулев, доктор наук, летчик-космонавт К. Феоктистов. Академик В. Гинзбург решительно обвиняет противоположную позицию в обскурантизме и т. д.

У нас все права считать искусство необходимым спутником научной и технической мысли, благотворно действующим на их прогресс. Недаром же родилось крылатое присловье: "Чтобы запустить ракету, нужна частичка поэзии", А теперь попытаемся понять, как объяснить то исключительное притяжение ученых к художественному, эстетически совершенному, чем живет искусство?

Наверное, одна из разгадок тому состоит в следующем. В природе, живой и неживой, в человеческих делах и поступках - повсюду разлита красота. Как говорит поэт,

Сотри случайные черты - 
И ты увидишь: мир прекрасен. 
                (А. Блок. Возмездие) 

И конечно, ученый не только наслаждается изяществом внешних форм, событий. Он стремится привнести красоту и в свой труд, испытав высокие чувства удовлетворенности работой, стремится к тому, чтобы вместе с другими воссоздать теоретически, в системах знаний совершенства окружающего. Так, переполненные эстетическими переживаниями, ученые говорят о красоте, которая вспыхивает в них при созерцании природы, о попытках прочитать ее средствами науки, выявить за внешним многообразием и хаосом восприятий закон, порядок.

Много поводов для подобных восхищений дает, например, математика. Известный советский профессор А. Хинчин в преподавании математики никогда не упускал случая подчеркнуть эстетическую сторону преподносимых результатов. Рассказывают, что, излагая в курсе математического анализа формулу Лейбница - Ньютона, неизменно поступал так. Он заканчивал тему к концу первого часа, а потом говорил студентам: "Сегодня у нас большой праздник. Мы познакомились с одной из жемчужин математической мысли - с основной формулой дифференциального и интегрального исчисления". Ему хочется, чтобы у слушателей этот день остался в памяти на всю жизнь. Он не может после доказательства такой замечательной теоремы говорить о менее значительных вещах. Поэтому продолжения лекций не будет, все могут отдыхать.

Конечно, излучает красоту не одна математика. Возьмем любую научную область, любую дисциплинарную ветвь, и повсюду в достатке обнаружим свое изящество, откроем свои источники восторгов. Так, химики с волнением говорят об эстетических совершенствах, которые таятся в "архитектонике молекул", в различных симметриях, обнаруживаемых при синтезе веществ.

Биология остается пока в основном описательной наукой. Но хотя мы не найдем в ней ни уравнений, ни структурных формул и т. п., здесь также имеются эстетические достоинства. Они проявляются, например, в широте наблюдений, увенчанной способностью построить систематическую картину многоликой биологической реальности, наподобие эволюционной теории.

Итак, ученого отличает пристрастие к красоте, стремление придать научному результату художественное воплощение. А теперь проведем в наших рассуждениях решающий ход, который, не разлучая с красотой, повернет нас к искусству. Конечно, чтобы показать их связь, многих слов не надо, потому что они всегда рядом - искусство и прекрасное. Но мы намерены оттенить одно обстоятельство.

Очевидно, в любом человеке "сидит" художник, и каждый из нас так или по-другому стремится проявить свои художественные задатки. Наверное, это сродни потребности, которую испытывают к пище, труду, элементарному уюту... Потребность все делать красиво. Ученый не только ее не лишен, но ощущает, быть может, острее, чем люди иных профессий. Это и пробуждает его интерес к искусству, поскольку оно не просто причастно красоте, но дарит ее, можно сказать, в насыщенных дозах. В желании приобщиться к ней, пережить эстетические чувства в общении с прекрасным или даже попытаться создать его самому и т. д. исследователь и обращается к художественным произведениям. Не это ли имел в виду JI. Ландау, когда обронил парадоксальную мысль: "Ученый обязан заниматься наукой из любви к искусству"?

Оттого многие деятели науки замечают у себя мотивы, роднящие их труд с работой мастеров искусства. По сути, они говорят о тех же эстетических потребностях, удовлетворяемых построением художественно совершенного. Так, известный советский химик, академик В. Энгельгардт подчеркивает: "Стремление к красоте, которое лежит в основе художественного творчества, проявляется и в науке". Оттого мы и говорим, что настоящее исследование восхищает изяществом идей, стройностью рассуждений, филигранностью эксперимента.