"Рассветное имя страны..."

Итак, искусство держится на индивидуальном, личном. А теперь постараемся увидеть, как именно, какими сторонами своего содержания личность входит в художественный текст.

Вначале отметим ту особенность произведений искусства, что они несут (конечно, не все в равной степени) черты автобиографичности.

В публикациях ученого, особенно - естествоиспытателя, мы не найдем указаний на то, какие, например, этапы на своем жизненном пути он прошел, где жил, с кем встречался, какие невзгоды или, наоборот, радости испытал - здесь откроется прежде всего специалист, да порой можно будет догадаться о некоторых чертах его характера, художественных вкусах и пристрастиях.

В произведениях же искусства личность творца проступает более отчетливо. В них можно прочитать не только свойства психического склада, но и эпизоды его биографии, события эпохи, которые он пережил и участником которых явился. Не потому ли о жизни писателей, музыкантов, поэтов и т. д. известно гораздо больше, чем о жизни деятелей науки? Ведь любое произведение так или иначе хранит следы пережитого его автором. Поэтому наблюдается обоюдная зависимость. Чтобы понять воплощенные художником идеи, эстетические и мировоззренческие установки, надо обратиться к биографии. А с другой стороны, знание последней дает ключ к пониманию его творчества.

Это и объясняет тот неподдельный интерес, которыйпитают исследователи к личной жизни мастеров искусства.

Так, А. Пушкин изучен настолько, что о нем известно фактически все. Лишь относительно 12 или 13 дней из его жизни (с той поры, как он стал известен) пушкиноведы не могут сказать чего-либо определенного: не знают, где был, что делал, с кем встречался. Остальное описано полностью, притом досконально, со всеми подробностями и деталями, как под микроскопом. О дотошности изысканий в биографии и произведениях поэта говорит, например, такой факт, как появление работы "О букве С у Пушкина".

Уровень же изученности ученых, в том числе и великих, значительно ниже. Конечно, о таких гигантах, как А. Эйнштейн, Н. Лобачевский, Д. Менделеев, известно многое. Однако сведения о них касаются скорее собственно научной деятельности, научного окружения, судеб созданных ими теорий. Но остальная жизнь освещена слабее.

В силу биографичности творений искусства художник в своих героях отражает то, что пережил сам. Поэтому в истоках творческого горения и обнаруживаются события большого жизненного значения: неразделенная или, наоборот, "разделенная любовь", рождение сына, дочери или смерть близких. И чем глубже это отразилось на судьбе художника, тем талантливее его произведение.

Вот лишь одна из многочисленных тому иллюстраций.

В. Гёте в пору сравнительно раннего этапа его жизни прошел через сильное душевное потрясение. Он перенес в то время глубокую любовь, не имевшую, как в таких случаях пишут, счастливого исхода. Появлялись даже мысли о самоубийстве. Все же поэт, как он говорит, "преодолел эти мрачные настроения и решил жить. Но для того чтобы жить спокойно, я должен был, - заключает В. Гёте, - написать произведение, где выразил бы чувства, мечтания, мысли того важного периода моей жизни".

Таким громоотводом явился знаменитый роман "Страдания молодого Вертера". Герой определенно унаследовал черты автора. Испытав сильную любовь к девушке, хотя и ответившей взаимным чувством, но помолвленной с другим, Вертер кончает жизнь самоубийством. Биографы считают, что, если бы В. Гёте не переложил свою боль, свои страдания на плечи героя, возможно, он сам ушел бы из жизни. Но появился роман, доставшийся, как видим, ценой больших душевных мук.

В художественных произведениях подобного рода содержится, говоря языком философии, объективированная человеческая боль, которая как бы отторгнута от человека, ее выносившего, и воплощена в нечто наблюдаемое со стороны, доступное восприятию других людей. Слезы, жалобы, которыми наполнено наше существование, - это тоже объективированные человеческие переживания. У мастеров искусства они, переживания, получают выход в творчестве созданием шедевров культуры. Художник словно отрывает куски прожитой им жизни, наделяя их собственным существованием. "Госпожа Бовари - это я!" Слова принадлежат Г. Флоберу, который перенес вместе со своей героиней все ее страдания. Рассказывают, что во время обдумывания сцены отравления Бовари с ним самим приключились судороги, и он был вынужден позвать врача.

Страдания молодого Вертера

Трудно утверждать, является ли это утешением художнику, но он знает, что его творения, покупаемые столь высокой ценой, находят ответные чувства в душевных движениях читателей, вызывают ощущения, близкие тем, что испытал и он сам. А порой они имеют такой характер и их действие бывает настолько сильным, что приходится даже говорить об опасных влияниях искусства на умы людей.

Так, вслед за появлением только что упомянутого романа "Страдания молодого Вертера" (что было в 70-х годах XVIII столетия) по Германии прошла волна самоубийств. Встревоженный таким положением дел соотечественник В. Гёте, драматург и искусствовед Г. Лессинг счел даже нужным просить автора написать еще одну главу с другим, не столь безысходным окончанием в надежде, что это могло бы остановить столь нежелательное развитие событий.

Каждый художник, большой или менее значительный, - сын своего народа и в творчестве, естественно, отражает и выражает питающую его дар национальную почву. В этом искусство также явная противоположность науке.

Было бы странно видеть, как меняется научный факт, кочуя сквозь государственные границы, переходя от одной нации к другой. Вопреки остроумному афоризму - "истина по ту сторону Пиренеев превращается в заблуждение по сю" - она повсеместно одинакова, добудут ли ее под Новосибирском или на Японских островах.

Искусство все, от первой страницы до последней, просвечено народным духом и каким-либо иным, наднациональным, быть не может. Бездомные персонажи, герои с выхолощенными чертами национального облика - все они обречены на неудачу.

Сила художника, власть художника в том, что он не просто создает для народа, но думает и чувствует его думами и его чувствами, сливаясь с народом. Величие А. Пушкина, по Ф. Достоевскому, в том, что "Пушкин не угадывал, как надо любить народ, не приготовлялся, не учился. Он сам вдруг оказался народом". Поэтому, заключает Ф. Достоевский, "не понимать русскому Пушкина, значит, не иметь права называться русским". Конечно, это высшие проявления национального духа в искусстве, и не каждому дано к ним приблизиться, но этому стоит хотя бы поучиться.

Говоря о народной основе творчества художника, необходимо особо подчеркнуть его национальную самобытность, то именно, что он поднялся из своего народа, уходит глубокими корнями в его историю, культуру.

Национальный дух искусства проявляется в содержании произведений, в характере героев, в языке, во всем складе авторских мыслей и чувств. Но не только быт, национальные традиции и история питают художественное творчество. Родная природа, своеобразие ее пространств, растительные и животные формы также оказывают свое влияние на художника. И необязательно непосредственно, но и преломляясь через психологию нации.

Где, как не в душе русского могли сложиться такие строки, напоенные певучим простором, размахом цриволья с убегающими в бесконечность горизонтами:

Россия... 
Прозрачные краски 
на долы и горы легли, 
и можно шагать без опаски 
от края до края земли. 
И не превращая в присловье 
названье лесной стороны, 
я вновь повторяю с любовью 
рассветное имя страны: 
Россия... 

(В. Широков)

Размах социальных преобразований, предпринятых советским народом в годы строительства социализма, еще более усиливает то ощущение простора, которое характерно для нашей Родины. В связи с этим примечательно одно высказывание современного японского писателя Сакё Камацу. Он говорит, что его уже давно привлекала в произведениях советских фантастов особенная широта взглядов, которая отличает их от американских, английских, да и японских коллег. Побывав же в Советском Союзе, С. Камацу заявил, что теперь-то ему понятны причины этого. "Ведь за полвека, - сказал он в интервью корреспонденту "Литературной газеты", - вы сумели перестроить у себя жизнь, которую я бы, не боясь, назвал жизнью человечества. Поистине СССР - страна фантазии".

В науке нет специфически национальных терминов, употребительных только в этой стране, тем более национальных научных языков. Верно, ученые выражают результат в словах родной речи, но их содержание переводимо (хотя и не всегда гладко) на любой язык.

Совсем иное в искусстве художественной литературы. Конечно, и здесь переводу подвластно все: слова, выражения, целые тексты. Однако при этом утрачиваются многие оттенки мысли, образность, тускнеет выразительная сила произведения, а с ним и личность автора. В переложении еще можно сказать тоже, что в оригинале, но сказать так же невозможно. Поэтому национальный язык для искусства больше, чем просто способ выражения мысли. Он сама суть, ткань и плоть художественного творения.

Это особенно характерно для больших художников, умеющих проникать в самые основы народного языка, погружаться в его стихию, обнаруживая новые оттенки и созвучия.

Любил я нежные слова, 
Искал таинственных соцветий, - 

пишет А. Блок. И он находит их в глубинах национальной культуры.

Известно, насколько С. Есенин чувствовал слово, тонко улавливал смысловые грани родной речи. Как-то, вернувшись из заграничной поездки и ступив на землю Отечества, он воскликнул: "Россия! Слово-то какое: роса, сила, синь". Произнес и... заплакал.

Национальные истоки художественного языка проступают и в его звуковой организации. Потому и говорят о присущей каждому языку особой музыкальности.

Так, слова нашей речи отличаются плавностью, навевающим раздумья протяженным звучанием: "вдохновение", "очарованный", "привязанность". Русский текст, особенно вышедший из-под руки большого мастера, отточенный, читается легко, свободно. Язык избегает даже небольшого скопления согласных, обычно выдерживая правило, когда один (реже два) согласных звука чередуются с гласным. Это и придает языку необыкновенную певучесть, задушевность.

Безусловно, язык, будучи могучим средством выражения мыслей и чувств, каналом общения людей, не может не накладывать печать на образ наших мыслей и чувствований. От языка идут влияния и на музыку. Если говорить об отечественной музыке, то ее выделяет также протяжность и какая-то глубокая невысказанная грусть.

Интересно признание М. Глинки. Он утверждал, что может писать музыку только по-русски. Язык и музыка так слились, что лучшие исполнители оперных партий (В. Атлантов, Е. Образцова) считают обязательным для достижения наивысшего эффекта петь арии только на языке оригинала, ибо даже в лучших переводах музыкальные характеристики смещаются.

Крупнейший в США оперный театр "Метрополитен- опера" ставит спектакли на языке оригинала. Из русской классики успешно идут "Евгений Онегин" и "Пиковая дама" П. Чайковского; "Борис Годунов" М. Мусоргского. Наш Свердловский театр оперы дает "Силу судьбы" Д. Верди на итальянском. Даже знаменитая своими традициями миланская "Ла Скала", где пели только по- итальянски, стала отходить от традиций. С недавнего времени там идут "Хованщина" и "Борис Годунов" на русском языке.