Ритм жизни

Проработав не одно десятилетие в Государственном институте прикладной химии (ГИПХе), достигнув административных и научных высот, сохранил профессор И. Тупицын привычку, истоки которой терялись еще где-то в студенчестве: всем видам транспорта предпочитал он пешие прогулки. Впрочем, знали всевидящий младшие научные сотрудники за своим руководителем глубоко и искренне уважаемым, еще две не очень объяснимые с высоты их небольшого жизненного опыта особенности. Во-первых, профессор никогда не покидал лаборатории вместе со всеми: окна его кабинета допоздна светились на черном фасаде институтского здания. Во-вторых, их шеф не имел выходных дней. Он и по субботам и воскресеньям переступал порог лаборатории с той удивительной точностью, от которой всегда спешащие и вечно опаздывающие молодые люди приходили в почтительный трепет.

Но, проработав под руководством доктора химических наук Игоря Федоровича Тупицына годик-другой начинающие покорители науки открывали вдруг для себя и смысл тех поздних бдений, и отказ от услуг транспорта, и работу без отдыха. И еще многое, многое другое, из чего и складывались в конечном счете большой авторитет ученого и маленькие странности доброго, требовательного и замкнутого человека.

Однако сам профессор удивился бы крайне, когда узнал бы однажды, что ритм его жизни кого-то поражает. Просто химия владела им безраздельно. В ней одной слились воедино силы и мысли, желания и мечты. Он и отпуск делил на две части, потому что знал больше трех недель вне лаборатории не продержится.

Так уж получилось, что, следя изо дня в день, из года в год за успехами химической науки, выписывая и получая уйму специальной литературы, собрал пpoфессор И. Тупицын изрядную библиотеку. Книги, как правило, до дома не добирались, оседая в институтском кабинете ученого, где пользоваться ими удобней и сподручнее. Правда, та работа, для которой они были нужны и которая одна приносила и радость и вдохновение, начиналась вечером, лишь смолкал телефон, твердивший весь день профессору о его обязанностях руководителя крупнейшей лаборатории института.

Вот почему так долго светилось окно шефа в светлом сумраке засыпающего города, вот почему спешил он сюда и по субботам и воскресеньям: здесь ждала человека Наука. А пристрастие к пешим прогулкам - на работу, домой и обратно - объяснялось всего лишь той мелкой данью, что платил профессор от всех щедрот творчества бунтовавшему здоровью.

Наука, которой увлеченно и самозабвенно служил Игорь Федорович Тупицын, была не совсем обычной, и хоть звалась она химией, однако состояла в кровном родстве и с физикой, и с биологией. Потому что смысл и задачи ее простирались не на одну и не на две области знаний, а рубеж, отведенный ей научно-техническим прогрессом, звался стыком наук. Стык этот не был эфемерным. Химия раскрывала тайны физики и биологии. Биология рассекречивала химию, физика в чреве ядерных реакторов творила чудеса, являя миру химию радиоизотопов.

Уйдя на фронт с третьего курса химфака (он начинал учебу в Ростове-на-Дону), вчерашний солдат Тупицын завершил высшее свое образование в Ленинградском университете, а через год вновь стал студентом, только теперь уже физического факультета. Так и вошли в его жизнь эти две науки. А изучение квантовой механики в приложении к химии (главный предмет исследования - реакция изотопного обмена водорода органических соединений) вылилось в работу, ставшую впоследствии его докторской диссертацией. С тех пор он ни разу не изменил привязанностей. Он и в лабораторию (задача которой - разработка производства соединений немедицинского назначения) народ подбирал со своих позиций: чтоб труда не боялся, а служил бы научной теме верой и правдой.

С тех пор как Грсгор Мендель предъявил изумленному человечеству неопровержимые доказательства существования наследственных факторов, времени утекло не так уж много. И было оно на редкость плодовито: Научная мысль, разбуженная дерзновенным появлением гена из тьмы Неведомого, с удивительной методичностью начала поставлять к подножию растущего хРама Генетики весьма существенные подтверждения менделевской теории.

В 1911 году американец Г. Морган пришел к выводу, что гены - носители и стражи наследственности - расположены в хромосомах (видимых образованиям клеточного ядра). Еще четыре десятилетия напряженной работы - ив руках исследователей ключ к одной из самых сокровенных тайн природы: материальной основой гена в хромосоме является ДНК. Именно тогда в словарях и справочниках, издаваемых на многих языках мира, впервые появляется такое определение гена: элементарная единица наследственности, представляющая отрезок молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты - ДНК (у некоторых вирусов - рибонуклеиновом кислоты - РНК). А все нуклеиновые кислоты (и ДНК здесь не исключение) состоят из нуклеотидов, в послед довательности которых и зашифрован код наследственности. «Прочитать» их криптограмму может, пожалую одна лишь Химия. Впрочем, и ей не всегда по силам справиться с нуклеотидным шифром. И тогда на помощь старшей сестре приходит химия радиоизотопов: расшифровать секрет нуклеотидов может лишь органическое соединение, идентичное ему, только помеченное радиоактивным изотопом. И получение его - в колбе ли, я промышленной ли установке - всегда немалая победа.

Нуклеотиды при всей своей загадочности в наши дни довольно популярны. Предписал, скажем, доктор больному инъекции АТФ - значит, обратился за помощькя к нуклеотиду. Каждый нуклеотид строится как блочный дом - из крупных панелей. Их три: азотистое основание, углевод и остаток фосфорной кислоты. Если нуклеотид имеет три остатка фосфорной кислоты - это АТФ (универсальный аккумулятор энергии), два - АДФ (тся же макроэргическое соединение), один - АМФ (составная часть многих ферментов). В клетке АТФ, АДФ и АМФ постоянно взаимопревращаются, а накопленная энергия щедро расходуется при этом на сокращение мышц, стимуляцию нервного возбуждения и синтез белков, активно способствует секреции желез и т. д. и т. п. Но как происходят те таинственные взаимопревращения, «рассказать» могут одни радиоактивные изотопы. От них и в интимном мире клетки не спрячешься - излучение обнаружит себя повсюду... Одно плохо: излучение это бывает очень жестким. Тогда с ним не только трудно вести исследования (из-за громоздкости защитных средств), но и реальность разрушения молекулы, щ которую радиоактивный изотоп введен, становится прямо-таки угрожающей. Вот почему и медики и биологи ждут от химии соединений, меченных изотопами с мягким бета-излучением: с ними и работать удобно, и надежность эксперимента гарантируется. Но что же такое изотоп? Да еще радиоактивный? И как объяснить удивительное свойство его - испускать бета-излучение?

Основа атома - ядро, а оно состоит из протонов и нейтронов. Число протонов определяет химическую природу атома. Если у вещества 26 протонов - перед вами железо, 11 - натрий, 1 - водород, 6 - углерод и т. Д. Однако при строго определенном числе протонов число нейтронов может оказаться разным. Тогда эти вещества, ничем не отличающиеся по химическим свойствам, по физическим будут разниться. Правда, они по-братски поделят между собой одну клеточку в периодической таблице и будут зваться равноместными, однако под одну гребенку их не подстричь: больно уж разный характер. Совсем как случается среди близнецов: вроде и похожи поразительно, только один спит на ходу, а другой все норовит напроказничать. Такие химические близнецы и есть изотопы.

Разнятся они лишь массой атомов, а за нее принято считать сумму протонов и нейтронов. К примеру, у обычного углерода 12_с - 6 протонов и 6 нейтронов. А у его братьев - изотопов может быть 7 нейтронов и даже 8. Углерод с массой атома 12 и 13 стабилен, а с 14 - радиоактивен, то есть время от времени один из его атомов выбрасывает частицу (электрон), мгновенно превращая своего хозяина и родителя в качественно новый элемент: углерод становится азотом.

Чуть больше полувека назад физики И. и Ф. Жолио-Кюри получили искусственным путем первые радиоактивные изотопы азота, кремния и фосфора. Изотопы, отсутствующие в природе. Тем самым положив начало синтезированию новых радиоактивных нуклидов. А сегодня науке известно около полутора тысяч изотопов. Вот как выросло это «семейство» всего лишь за полстолетия!

Все стабильные изотопы появились когда-то в результате ядерных реакций, протекавших на земле. Мудрено ли, что современные радиоактивные их собратья тоже начинают свою жизнь в атомном вихре. Только бушует он не в чреве рождающейся планеты, а в ядерном реакторе, где облучается уран или какой-нибудь другой тяжелый элемент. Облучение сопровождается делением ядер урана на два приблизительно одинаковых осколка. Осколочные изотопы не что иное, как изотопные ядра редких элементов. Впрочем, это всего лишь один метод получения радиоактивных изотопов!

Характер излучения, то есть характер выбрасывания частицы, измеряется специальной мерой, названной в честь великого французского физика, - кюри.

Кюри - это такое количество излучения, которое дает 1 грамм радия в секунду. А это ни мало ни много 37 миллиардов распадов.

Вот почему, вводя радиоактивный изотоп в нужное соединение, химик видит перед собой (а стало быть, и пытается решить) сразу несколько задач. Во-первых, он ищет соединение, родственное тому, что нужно исследовать. Он метит (недаром метод изотопных индикаторов называют часто методом меченых атомов) его изотопом, излучение которого легко обнаруживается исследователем во всех интимных механизмах клетки или организма. При этом ученый почти всегда предпочитает получить изотоп с мягким бета-излучением, период полураспада которого достаточно длителен, что дает возможность регистрировать меченый атом на всем протяжении изучаемого процесса и легко определить суммарное количество элемента.

Так что задача не из легких, а решить ее нужно. Потому что в ней успех всех современных исследований, проводимых на молекулярном уровне.

...Был глубокий вечер, когда, погасив свет и закрыв лабораторию, профессор вышел па улицу. Свежий ветер реки уже стерег его у порога, да так и пошел следом, как верный пес за хозяином. Ветер нес запах большой воды, крохотных водорослей и мокрого камня, поросшего сизой бородой тины. Ветер пел рядом тихонько и неназойливо, но что-то знакомое, хоть и позабытое за давностью лет, слышалось нынче в тоненькой звени его. Этим «что-то» был мерный гуд, рождавшийся где-то глубоко, в самых недрах реки. Гуд был тихим и низким, словно тяжелый шмель все плутал в тенетах мостов и гранита и никак не мог выпутаться из сложных каменных тех сетей. Так много-много лет назад нув дела шуга на Одере, где, вмерзнув в плацдарм на правом берегу реки, открытые всем ветрам на свете, лежали бойцы в ожидании боя. Вырыть окоп нельзя, чуть голову поднимешь - шквал огня, укрыться некуда. Ни леска, ни овражка... Там в первый и в последний раз в жизни хлебнул студент Тупицын водки. «Пей, - приказал командир, - окоченеешь». С тех пор он не брал ее в рот, предпочитая всем иллюзиям опьянения радость от удачи, счастье от трудов, тепло от сердечной щедрости...

А гуд все рос и ширился, словно гигантский шмель, разозлившись на бесплодность своих попыток вырваться из каменного плена, шел в лобовую атаку на все, что мешало его полету. «Не было б наводнения», - подумал профессор. И словно холодная капля проползла под плащом.

Но ветер стих, и река дышала ровно, без всхлипов, как славно потрудившийся человек. В ночь прибыла вода, и тревожный звонок вспорол тишину спящего дома: идет наводнение... Уровень воды пока невысок... Но меры предосторожности необходимы...

И, еще одеваясь в темноте, чтоб не потревожить домашних, он уж знал, кому позвонит, если помощь действительно понадобится. Он шел навстречу реке, рокотавшей грозно и властно. Черные воды ее уже кипели вровень с мостовой. И у ног его злились протуберанцы выброшенных из глубины струй. Языки их, длинные как плети, лизали асфальт и выплескивались на тротуар, сползая в ту сторону, где лежал институтский двор. Если его зальет и вода поднимется до уровня первого этажа, быть беде. Там на рабочих столах есть вещества, самовозгорающиеся от влаги...

Не торопясь, словно и здесь не хотел изменять привычке делать все тщательно и обдуманно, он поднялся в кабинет, отыскал ощупью телефон. И, не зажигая света (к чему? - и на память знал телефон тех из 60 сотрудников лаборатории, на которых всегда и во всем мог положиться), набрал номер... Звонил Дмитрию Александровичу Мусакину... Но, странное дело, видел перед собой, словно и впрямь появился он здесь в темноте, Мусакина-старшего. Доцента технологического института и бессменного автора учебников, взрастивших не одно поколение химиков... Он, Александр Петрович, и взял трубку... Сразу после «здравствуйте» все понял. Звонко, словно приказ принял, доложил: «Едет... не волнуйтесь...»

Игорь Федорович положил трубку и включил свет. А на площади, испокон веков называемой в Ленинграде «Пять углов», уж метался в поисках такси Дима Мусакин...

Дима родился удачливым. И жизнь представлялась ему сотканной из счастья.

Дом, в котором повезло появиться ему на свет, был старым ленинградским домом с узкими лестницами, высоченными потолками и гулким колодцем вместо двора. Солнце любило Мусакиных и неизменно пробиралось к ним в квартиру, минуя каменные утесы соседних зданий и лабиринты проходных лазеек. Мусакины любили солнце и жили с ним в великой дружбе. А если исчезало оно надолго с небосклона, то все вместе - от мала до велика - отправлялись его искать. Чаще ходили пешком, чуть реже плыли на байдарках, изредка ехали на поезде. Караулили солнце в лесу на привале, ждали на перекатах озер. Дождь, снег, изморозь - ничто не пугало Мусакиных. Впереди должно быть Солнце - добрый волшебник, побеждавший тучи хандры, облачность лени и тяжкий туман усталости. И все-таки первое место по части магии принадлежало в этом семействе его главе Александру Петровичу. Он мог все: сложить байдарку так, чтоб втиснулась в вещмешок (подумаешь, 32 килограмма), сварить суп из ничего (была б река и лес рядом!), развести костер в ливень (в хорошую погоду это сделает и медведь!), рассказать историю, похожую на сказку, и сотворить чудо прямо у всех на глазах.

Дима помнит, как однажды он сделал это для него, тогда трехлетнего. Посадил на стул, подставил скамеечку под ноги, чтоб не болтались в воздухе, и сказал - смотри. Потом принес из кухни два графина, наполовину наполненные (Дима знал их отлично: мама разрешала пить только кипяченую воду). Вода в графинах была прозрачной, и солнечные зайцы спали в ней. «Видишь? - спросил отец и встряхнул воду. Дима вытянул шею. «А теперь...» И отец перелил всю воду из одного графина в другой. Дима прикрыл глаза. Вода в графине была... красной.

«Ты сказочник?» - почему-то шепотом спросил он У папы.

«Самый главный, - так же тихо ответил тот. - Я - химик...»

Ритм жизни

Вот с тех пор Дима и знал, что будет химиком. Kaк знали об этом три его старших брата и сестра, для которых путь в науку начался тоже с двух графинов воды счастье начиналось с отца. Как только вставал онс постели и весело пел, подражая трубе: «По-одъем!» Когда-то на зов тот сбегались дети и жена. Потом прибавились зятья и невестки, чуть позже - внуки и внучки. Семья росла, и комнаты становились похожими на соты (так часто делили их, чтобы всем поровну, чтоб никого не обидеть), не жили по-прежнему дружно и слаженно, плечо к плечу, без принуждения подчиняясь доброй воле Отца, Мужа, Деда. Радость дарила уверенность. Уверенность вела за руку Удачу. «Счастливчик, - говорили в Техноложке о Диме. - Не учится - играет». А он и впрямь учебу за труд не считал. Дело шло ладно, споро, словно само собой. Вуз кончил - в аспирантуру поступил. Защитил кандидатскую - в ГИПХ взяли. А там - здравствуйте, здравствуйте - родной брат уже трудится. И, стало быть, племя Мусакиных и здесь корни пустило. Правда, мечеными соединениями и радиоактивными изотопами Диме заниматься прежде не приходилось, но, если взяться за дело всерьез, интерес придет. А если он с тобой в дружбе - гору свернешь. Так уж водится в жизни. Это Дима успел усвоить: спасибо папя доброму химику, великому волшебнику...

Обычно от «Пяти углов» до ГИПХа он ходил пешком. По то обычно... Сейчас бы в пору и не такси даже - вертолет... Но тормознула «Волга», и, узнав куда, шофер кивнул: садись. Невский пролетели как на крыльях, с разгону бросились на Дворцовый, да водитель резко тормознул: вода, дальше - ни-ни, мотор зальет, куда я с ней (с машиной, стало быть)? Вылазь... И он вылез! Подвернул штаны - ив черную воду. До института - рукой подать, два моста минуй - Дворцовый и Строителей - и перед проходной окажешься.

Но не один, видно, Дима на ту сторону пробивался. Нашелся и шофер рисковый, махнул головой: а ну садись. Вода уж маслилась у парапетов, и трудились они с профессором как заправские такелажники. А когда все с полок и столов переместилось на шкафы (никакому наводнению их там не достать!) - пришел рассвет... Вода так и застыла вровень с набережной. Бурная, гневная, не-перекипевшая. Но сил уж вздыбиться не было. Может, зря всю ночь и трудились?

- Зря, дорогой мой, в жизни ничего не бывает, - сказал отец, разливая горячий чай. - Ну-ка подумай...

И он вспомнил, что однажды уж жаловался как-то за же самым столом: мол, согласился по мягкости душевной выступить за ГИПХ в соревнованиях по спортивному ориентированию... Уговорить его было нетрудно - на лыжах все Мусакины с малого возраста ходят лихо. А тут же лыжня вроде игрой оборачивалась... Дают тебе, карту, на ней яркая точка - место старта. Бежишь на дистанции, вдоль которой красные флажки. Через определенное расстояние - контрольный пункт. Здесь надо остановиться - и нанести (наколоть) на карту расположение этого пункта. Отклонение накола в один миллиметр штрафуется одной минутой. Велико ли наказание? И бежал он положенные полчаса с легким сердцем, а штрафу своей команде приволок на 200 минут. Позор... Зря неумеючи в дело полез.

- Ой ли, - сказал тогда отец. Через год Дмитрий Мусакин стал разрядником в этом виде спорта.

И хоть все это Диме лишь подумалось, отец словно мысли прочитал, звякнул ложечкой: так-то... Жизнь, она и-есть Жизнь...

Жизнь, с точки зрения химии, - пять китов, олицетворивших основу основ ее. Имена их сегодня известны каждому: кислород, углерод, водород, азот и фосфор. И нужда в их меченых соединениях при колоссальных масштабах исследовательских работ, в современном естествознании вообще и в молекулярной биологии в частности, крайняя. Но странное дело, Государственный институт прикладной химии, обеспечивающий почти полностью потребности внутреннего рынка в меченых органических соединениях, да еще с успехом и экспортирующий их, номенклатуру имеет крайне неровную. К примеру, соединений с радиоактивным углеродом здесь производят около 300 наименований, с тритием (радиоактивным изотопом водорода) - почти вдвое меньше, а фосфорных (до недавнего времени) - всего 5-7.

Можно дать единственное объяснение скудости номенклатуры соединений, меченных радиоактивным изотопом фосфора, - работать с ним чрезвычайно тяжело. Изотоп ³²Р жесткое излучение дает, период полураспада имеет небольшой - 14,28 суток и при эксперименте требует самой основательной системы защиты. К тому же «характер» этого изотопа капризен чрезвычайно: он в отличие от своих равноместных братьев склонен образовывать аэрозоли. Зависнет такая взвесь в лаборатории - и не знает экспериментатор, куда от нее деваться. Но делать нечего - весь мир работает именно с ним. Неся при этом урон и научный и материальный, изотоп фосфора-32 дорог, и основной монополист по его производству и меченных на его основе природных соединений английская фирма Amersham не раз и не два предпринимала попытки получить другой радиоактивный изотоп фосфора - 33-й, однако все они кончались неудачей...

Но почему? «Параметры» его известны. Модель построить нетрудно. А значит, и качество предугадать (при современном уровне науки!) не столь уж мудрено. Все так, и каким он будет - долгожданный изотоп фосфора-33, - наука прекрасно знает. Досье на него (по предварительным данным) собрано солидное: уровень излучения в 7 раз меньше, чем у фосфора-32, продолжительность полураспада 25 суток (вместо 14 с небольшим); органические соединения, меченные им, могли б гарантировать высочайшую радиохимическую чистоту...

А теперь отбросим все «по предварительным данным» и «могли бы»... Радиоактивный изотоп фосфора-33 существует. Технология производства меченных им соединений - реальность. Его создатели - молодые ученые из Государственного ордена Ленина и ордена Красного Знамени института прикладной химии (Ленинград):

...За разработку технологии производства изотопа фосфора-33 и меченых соединений на его основе премию Ленинского комсомола присудить... Барабанщиковой Ирине Борисовне, Гурлянду Виктору Григорьевичу, кандидату химических наук Мусакину Дмитрию Александровичу...

И строчка, которой ни в прессе, ни в постановлении ЦК ВЛКСМ не было: научный руководитель - доктор химических наук Игорь Федорович Тупицын.

«Вот что, - сказал И. Тупицын, - все эти «Вити» и «Викторы» забудьте. Отныне вы - Григорьевич...»

Так и стал Виктор Григорьевич Гурлянд младшим научным сотрудником в лаборатории, которой руководил профессор.

А вообще-то он был всю жизнь Витенькой, потому что слыл младшим, а точнее, единственным ребенком Гурляндов в огромном когда-то родственном клане, уничтоженном войной. Дети погибли в блокаду (родная сестра Ирочка простудилась, сидя в санках, пока мама пыталась набрать воды), дядьки - на фронтах. А отец уцелел. Может, потому, что его передовой был Ленинград. И мысли о семье и жене, ждущей сына (в чем он не сомневался), и берегли, и дарили смелость. Сын родился как угадал, за месяц до снятия блокады. Назвали его Витей, Витенькой, Виктором. Одним словом, победителем, одолевшим и голод, и саму смерть. Он рос и жил за всех, кто был когда-то их семьей. Учился легко, весело, с тем великим желанием и трепетом, что принято испокон веков называть жаждой. Однако педагоги подметили нечто свойственное только ему, Гурлянду. И в характеристике по окончании школы появилась запись: имеет склонность к предметам физико-математического цикла. А раз. так, куда ж идти? Конечно, в технологический институт имени Ленсовета. Туда и пошел... Но странное дело - еще на дне открытых дверей знал, что где-то чуть-чуть да ошибся, словно и шагнул в нужную сторону, только опоры ногой не нащупал. А она нужна, без нее в серьезном деле, которым была Наука, так и останешься робким мальчиком на побегушках. Опору ж видел Виктор в коллективе. И Виктор грустил, вспоминая класс, где все тридцать и дышали, и думали, и мечтали в унисон. И все чаще приходила мысль, что не ко двору он пришелся в Техноложке, хоть и учеба шла хорошо, с интересом. Может, так и бросил бы вуз, только тут произошло событие, похожее на взрыв в тихой заводи студенческой жизни Гурлянда. Курс уезжал на ударную комсомольскую стройку, курс строил в горах рудник... Таскали камни, взрывали скалы, работали круглосуточно. Но время было на все - на песни (про пургу, певшую над их домом, про Ленинград, ждавший их где-то далеко и близко, про сосны и ели, про звезды и любовь), на мертвецкий сон (лег - и ту-ту - сразу полетел к мечтам и грезам). И ширилось, росло в душе счастье: все сердца снова бились в едином ритме. Вот это Жизнь! Но страха, что она исчезнет, обернется миражем, чуть стоит спуститься с гор вниз по серпантинной дороге, не было. Такого из жизни не выбросить, такого не забыть, не растерять.

Студенчество с той поры обернулось радостью Открытия. И жизнь вошла в свое единственное верное русло, четко определенное уверенностью в незыблемости твоей значимости для нее.

Он и был удивительно нужным человеком. А начитанность интеллигента, поглотившего тьму-тьмущую книжной премудрости, счастливо сочеталась в нем с навыками мастерового, у которого все в руках спорилось. Мудрено ль, что и в цехе опытного производства ГИПХа, где проходил Гурлянд практику, восприняли его как своего, рабочего до мозга костей человека, а в институте лаборантки и младшие научные сотрудницы млели от эрудиции и грандиозной осведомленности новенького. Приметил это и Игорь Федорович.

«Зайдите ко мне, пожалуйста», - сказал он однажды во время обхода своих владений, которые проводил ежемесячно с методичностью Черномора.

С той фразы и началась история разработки технологии производства изотопа фосфора-33. А пути к се осуществлению стали обретать черты реальные.

Начал В. Гурлянд с того, что решил разобраться - в чем же загвоздка у амершемовцев (так называют пра себя гипховцы мировых монополистов по производству изотопов и соединений, меченных на их основе). Сидел и дома, и на работе, и в библиотеке, обрастая информацией, как снежный ком. Потом все суммировал, подытожил и вместе со своим научным руководителем сделал несколько неожиданный вывод: англичане и не могли получить изотоп фосфора-33. Не могли, потому что не было для этого должных условий.

Резюме это, вроде и парадоксально звучащее, при внимательном рассмотрении оказалось подкрепленный самыми достоверными фактами. Рассуждения же шли таким чередом: чтоб получить долгожданный изотоп, нужно иметь сырье. А оно у фосфора-33 сверхдефицитное. Ибо никто никогда еще моноизотопной серы не получал. Ну а если б англичанам удалось все-таки получить такую серу? Дорога к производству столь ожидаемого радиоактивного изотопа была б открыта? Отнюдь... Чтоб сера-33 обернулась фосфором, необходим источник сверхмощных потоков нейтронов. Их в распоряжении амершемовцев не имеется. Значит, и тут над проблемой думать и думать... И снова если б...

Таковы были выводы, определившие программу и наметившие цель работы. В том, что в СССР впервые в мере была получена элементарная сера-33, основная заслуга группы сотрудников института атомной энергии имени И В. Курчатова. Это к ним обратились за помощью химики, заразив братьев физиков идеей трудной, а потому чрезвычайно заманчивой для ученого: создать сырьевую базу для изотопа фосфора-33. Метод выделения элементарной серы-33 из естественной смеси изотопов на электромагнитном сепараторе столь сложен и специфичен, что понять существо его, вероятно, под силу лишь узкому специалисту. Но дело не в том, по какому принципу были выделены из изотопного моря естественной серы микроскопические дозы серы-33. А в том, что она стала реальностью. И под звуки фанфар, неслышных миру, но гремевших в сердцах покорителей еще одной тайны природы, стеклянная, ампулка с драгоценными крупицами перекочевала в руки В. Гурлянда: вот вам, ребята, владейте...

А ребят-то пока было он один... Потому что и Дима, и Ира, на плечи которых ляжет потом изрядная доля общей работы, за дело примутся позже...

...Атом (и это понятно всем) не очень-то любит, чтоб его колотили. И не колотили даже - бомбили. А именно это происходит в реакторе, где нейтронный «град» с огромной скоростью обстреливает теперь уже не стеклянная (ни один хозяин реактора не рискнул бы работать с ней - разобьется) - кварцевая ампула. Что же в ней лежит? Драгоценная сера-33? Конечно. Но не только. Ведь она была получена в граммовых количествах. А нужно гораздо больше. К тому же и разделить ее с фосфором-33, который тоже образовался при облучении, дело хитрое. Вот и запаяли их вместе в новый сосуд. Кварцевые стенки для нейтронов не преграда. Они сквозь них проходят словно вода сквозь песок... Они-то проходят, а обстреливаемые атомы нет. Им деваться некуда, а спасаться нужно. Как же? Способ один: схватить, поймать «агрессора» и... присоединить к себе. Но ведь тогда и сам атом изменится! Верно. И получится в результате то, что задумано: вместо стабильного изотопа серы-33 в трубке появится изотоп (и притом радиоактивный!) фосфора-33. А серы-32 после обогащения останется так мало, что, превратившись в примесь фосфора-32, она уже практически не влияет на качество получаемого изотопа.

Вот какая гремучая смесь мирно лежит в кварцевой колыбели. Но это она только так, на глазок, кажется спокойной. На самом деле состояние веществ сейчас сродни самочувствию человека, которого минуту назад на последней полке в парной отхлестали веником, вываренным в кипятке, а потом столкнули в прорубь. И вылез из нее не Иван-дурачок - царевич. И каждая кровинка у него кипит, и сам он на месте устоять не может. Такое состояние у атома физики называют горячим, возбужденным. Вещество еще в себя прийти не может: слишком трудным было рождение.

Но время проходит, атомы «успокаиваются», и пора бы их из кварцевого плена изъять да распределить соответственно рангам и назначению. Но как это сделаешь? Джинн, родившийся в ампуле, вроде и согласен покинуть ее, но лишь с домочадцами. Вот и подумал Гурлянд разлучить их способом, известным ему самому, его научному руководителю и... всей старой как мир Химии, - возгонкой. Однако способ еще не метод, а только один из компонентов. И чтоб его применить, нужен аппарат, прибор, приспособление - все зависит от цели. А цель была ясна - фосфор-33 собрать в одном месте, серу-33 - в другом.

...И младший научный сотрудник В. Гурлянд такой аппарат придумал, сконструировал, собственными руками собрал. Система, которой он пользовался (а теперь и производство), основана на разности температур в двух его испарителях. Сера, побывав в «жаркой» части ( + 500°) возгоняется, а попав в «холод» ( + 200°) переходит в жидкое состояние, откуда и стекает в пробирку-сборник. Фосфору-33 500-градусное пекло не страшно. Он так и останется на стенках ампулы. Откуда его взять проще простого.

Ирина Барабанщикова в ГИПХе - человек известный, поход без нее - не в радость, вечер - не в удовольствие. Маленькая, худенькая, за дело берется смело. Ребята знали ее еще по Техноложке, но сдружились только здесь. Теперь смеются: фосфор свел в одну упряжку. Но так или иначе, только быстро и незаметно Ирина стала человеком необходимым. Взгрустнул Витя - Ирина рядом, «завяз» Дима с переводом (пишут, черти, все по-аглицки!) - она и не ждет, когда позовут. А кто лучше ее английский знает? Недаром спецгруппу закончила и диплом защитила на двух языках.

Когда собрались ребята в первый гипховский байдарочный поход, Дима взгрустнул: намучаемся с Ириной. А она смелей и выносливей любого здоровяка оказалась. И откуда в ней столько энергии! Силы в ней через край бьют, мысли одна смелей другой, нежность и ласка черствость и замкнутость плавят. За шахматную доску с ней не любой разрядник сядет: обыграет - опозоришься! Манера разговора тихая, но не от робости - от врожденной деликатности. Когда ее секретарем по идеологии институтского комитета комсомола избрали, ребята огорчились: уйдет Ирина. А Ирина твердит: «Вот чудаки, меня на все хватит. С людьми работать тоже наука великая. А лаборатории не брошу. Не справлюсь - поможете, верно?»

И справилась. Даже И. Тупицын, который, вне всякого сомнения, «знает всю Химию», к познаниям Ирины Борисовны относится столь уважительно, что считает возможным координировать ее научную направленность не чаще раза в квартал: такого человека опекой можно обидеть.

Ирина знает Ленинград как положено старожилу. Больше всего любит Невский, Филармонию. Сластена страшная. И ребята, где б ни были, конфету для нее припрячут. Этого, конечно, в характеристике не напишешь. Там дело нужно. О нем же сказано так: «будучи высококвалифицированным специалистом в области прикладной радиохимии, творчески применила методы препаративного органического синтеза для получения дезоксирибонуклеотидов, меченных фосфором-33».

Вот и замкнулся круг... А наш рассказ вновь вернулся к гену, заветную дверь которого пытались открыть исследователи с помощью нуклеотидов, меченных фосфором-32. Иногда им это удавалось (если до конца исследования регистрировалось излучение и молекула не гибла от радиоактивности), чаще всего - нет. Сегодня ключ к тайне гена в руках экспериментаторов. Ключ этот входит в замок мягко, не царапая внутреннего паза его. Он - плоть от плоти самой молекулы, и рядиться в чужой плащ ему без надобности. Но, идя бесконечными лабиринтами ДНК или РНК (Д. Мусакин разработал технологию получения и его универсальных отмычек: уридинмонофосфата - Р-33 и гуанзина-монофосфата Р-33), нуклеотид, меченный фосфором-33, двадцать пять дней будет слать до востребования Науке телеграммы с грифом «срочно».

...Тут бы и можно было завершить рассказ о том, какой научный поиск молодых ленинградских ученых был отмечен премией Ленинского комсомола, но как же постскриптум? Тем более что в нем есть потребность. Припомните: на стенках ампулы после возгонки серы остался фосфор-33. Но глазу он невидим. Так невелико его количество. Однако, если б и осел фосфор на стекле порошком, в ДНК с ним не проникнешь. Его отторгнет молекула как инородное тело. Вот потому и переведут его в ортюфосфорную кислоту, а уж сю (теперь она называется фосфорилирующим агентом) обработают нуклеотид. А в результате родится на свет сложнейшее органическое соединение нуклеотид. Но для того, чтобы это произошло, экспериментатор должен ввести в молекулу вещество, обладающее высочайшей химической чистотой. А теперь судите сами, какими методами и какой виртуозностью должен владеть исследователь, чтоб эту программу осуществить.

...Жизнь идет вперед шагами гиганта. И научный прогресс, как шаловливый сын, то забегает вперед, глядя в лицо матери, то плетется сзади: к ее поступи приноровиться не так-то просто. Но придет пора - и сын станет мужем. Наука одарит его бессмертием и всемогуществом. А он обогатит науку невиданными достижениями во всех ее областях.

Когда им нужно сбежаться втроем, проблем не быя вает. Место сбора определено заранее: станция метро «Гостиный двор», выход на канал Грибоедова. Ехать сюда из любого конца города удобно, а отсюда - и до «Пяти углов», и до Адмиралтейской набережной, где живет Виктор Гурлянд, хорошего ходу минут двадцать. И до Ирины близко: Мойка - вот она, сверни только с Невского.

...Они встречаются и идут... дворами, переулками, редкими скверами с деревьями старыми-старыми, как те дома, что тянутся вдоль реки. А Мойка спит, туго спеленутая льдом, прочно стянутая чугунной вязью горбатых мосточков. Сугробы стерегут ее покой. Гранит оброс бородой сосулек. И темные метины былых половодий едва видны сквозь панцирь льда. Но веснам быть! И гневное буйство вод еще впереди...