НОВОСТИ   БИБЛИОТЕКА   УЧЁНЫЕ   ССЫЛКИ   КАРТА САЙТА   О ПРОЕКТЕ  






предыдущая главасодержаниеследующая глава

5. Неведомые силы

Естествоиспытатель XVIII века был окружен не только таинственными "невесомыми" материями. Со всех сторон на него надвигались еще более непостижимые силы, привлеченные для объяснения новых и непонятных фактов и явлений. Положительное и отрицательное электричество, притягательные и отталкивательные силы, наконец действующее на едва мыслимых расстояниях всемирное тяготение. Принципы, не скрывающие в себе ничего сверхъестественного, становились орудием опасной метафизики. Шло ожесточенное наступление на самые основы материализма. Феодальное мировоззрение защищалось не только насилием. Совершенно не случайно уже с XVII века вопросами естествознания занялись иезуиты. Из их среды вышли выдающиеся физики и астрономы. Иезуиты охотно экспериментировали, но первоначально избегали гипотез. Они даже ядовито упрекали своих противников, в особенности картезианцев, что те следуют "предвзятым" идеям вместо добросовестного "описания" природы. Иезуиты-физики стремились приспособить схоластику к новейшим открытиям естествознания, заставить их служить своим целям. Ограничение задач науки "наблюдением" и "описанием" было для них удобным средством для утверждения метафизики.

К середине XVIII века, с ростом материалистических тенденций, в период назревания буржуазной французской революции еще более усилился натиск антиматериалистических учений. Физики-идеалисты, в том числе иезуиты, занялись теорией и обратили внимание на возможности, которые открывались для них в теории Ньютона. Атомизм Ньютона, допускающий действие на расстоянии, через "пустоту", давал отправную точку для дальнейшего обоснования динамизма. Материя исчезала вовсе. Оставались только силы.

На прямо противоположных позициях стоял в это время Ломоносов. Еще в самом начале своей научной деятельности он смело отверг все идеалистические попытки истолковать образование материи из метафизических "сущностей". В своей диссертации "О нечувствительных физических частичках", начатой еще в студенческие годы, Ломоносов последовательно рассматривает и опровергает все логически допустимые "способы" образования протяжения из непротяженных частиц. Он указывает, что в том случае, если эти нематериальные частицы взаимно касаются друг друга, то они должны совместиться в одну точку и потому не могут образовать никакого тела. Если же эти бестелесные частицы могут образовывать тела без взаимного касания, то они будут сопроницаемы, и в каждом ограниченном пространстве возможно одновременное присутствие неограниченного числа тел.

Далее Ломоносов разбирает и другие, более сложные случаи, когда "частицам", не имеющим протяжения, приписывались различные "силы". "Может быть, - говорит он, - кто-нибудь припишет частичкам, не имеющим протяжения, некоторую центробежную силу, которою бы прочие частички удерживались от них на определенном расстоянии. Однако можно приписать центробежную силу только тому, что вращается круговым движением; но так как части, не имеющие протяжения, не могут иметь поверхность, отдельную от центра, то не могут и двигаться вращательным движением и развивать центробежную силу по отношению к другим частичкам".

Ломоносов не допускает возможности ни передачи движения без посредствующей среды и иным путем, кроме удара, ни существования особой самостоятельной "силы сопротивления". Ломоносов пишет: "Ни одна частичка не может оттолкнуть другую при соприкосновении, если не возбудит ее к движению; к движению же не может возбудить, если не ударит в нее; ударить же не может, если отталкиваемая частичка не будет препятствием для толкающей; препятствием, наконец, не может быть, если не будет протяженной, т. е. не имеющие протяжения частички не могут обладать никакой отталкивающей силой".

Ломоносов в течение всей своей жизни выступал поборником положения об изначальной материальности мира. В опубликованном им в 1760 году "Рассуждении о твердости и жидкости тел" он повторяет свои доводы против метафизического понимания материи и в заключение говорит: "Когда протяжение есть необходимо нужное свойство тела, без чего ему телом быть нельзя, и в протяжении состоит почти вся сила определения тела; для того тщетен есть вопрос и спор о не протяженных частицах протяженного тела".

Ломоносов сдержанно относился к теории всемирного тяготения Ньютона, ибо не мог допустить действия на расстоянии, и в своем "Рассуждении о твердости и жидкости тел" (1760) утверждал, что "подлинная и бесподозрительная притягательная сила в натуре места не имеет". Еще резче он выразился в "Слове о происхождении Света", где говорит, что "притяжение" в его чистом виде не что иное, как "потаенное качество из старой Аристотелевой школы, к помешательству здравого учения возобновленное". Таким образом, в попытках идеалистического истолкования ньютонианства Ломоносов не без основания видел подновленную схоластику. В этой связи уместно напомнить замечание Энгельса, что "ньютоновское притяжение и центробежная сила - пример метафизического мышления: проблема не решена, а только поставлена". И далее Энгельс пишет: "Лучшее, что можно сказать о нем, это - что оно не объясняет, а представляет наглядно современное состояние движения планет"1.

1 (Ф. Энгельс. Диалектика природы. 1948, стр. 221.)

Ломоносов тоже хотел сказать лучшее о Ньютоне! Как впоследствии Эйлер, Ломоносов был убежден, что Ньютон не разделял положения о "действии на расстоянии" и даже не объявлял притяжения реальностью. В своем "Рассуждении о твердости и жидкости тел" Ломоносов утверждает, что Ньютон "притягательной силы не принимал в жизни, по смерти учинился невольной ее предстатель излишним последователей своих, радением". То же самое Ломоносов говорит и в своей ранней работе "О нечувствительных физических частичках" (1744): "Здесь не место оспаривать мнения мужей, заслуживших известность в науках, кои принимают кажущуюся силу протяжения за явление, объясняющее другие явления; в этом им можно уступить по тому же основанию, по какому астрономы предполагают суточное движение звезд для определения их кульминаций, восхождений и т. п.". Таким образом, Ломоносов считал "силу" Ньютона математической условностью. "Знаменитый Ньютон, установивший законы притяжения, вовсе не предполагал чистого притяжения", - пишет Ломоносов и ссылается на слова Ньютона, звучавшие примирительно по отношению к картезианским принципам.

В своих публичных высказываниях Ньютон был осторожен. Он даже утверждал, что тяжесть должна вызываться каким-то агентом, действующим постоянно по определенным законам. Но он уклонялся от прямого ответа на вопрос, какого же свойства этот постоянно и неизменно действующий агент. Но для себя эти вопросы Ньютон решил. И притом несколько неожиданно для естествоиспытателя! Как обнаружилось из опубликованных в 1937 году дневников Д. Грегори, записывавшего свои беседы с Ньютоном, последний серьезным образом полагал, что пустое пространство между атомами заполнено... богом1. Бог, от присутствия которого "движущиеся тела не испытывают сопротивления" (в силу его нематериальности), и является скрытым регулятором всемирного тяготения. В этом проявили себя узость и ограниченность социального мировоззрения Исаака Ньютона.

1 (Приведено в книге: С. И. Вавилов. Исаак Ньютон. Второе издание. 1945, стр. 148.)

Исаак Ньютон хранил свои соображения при себе. Но его последователи открыто делали реакционные выводы из его учения. Издатель сочинений Ньютона Роджер Коте принимал уже действие на расстоянии как нечто вполне бесспорное и реально существующее. Нападая на сторонников картезианской физики, он писал: "Их надо причислить к отребью того нечестивого стада, которое думает, что мир управляется роком, а не провидением, и что материя в силу своей собственной необходимости и всегда и везде существовала, что она бесконечна и вечна".

Даже Вольтер делал теологические выводы из положений ньютоновской физики. "Вся философия Ньютона, - писал Вольтер, - с необходимостью ведет к признанию некоего Высшего существа, которое все создало и все свободно устроило. Ибо, если по Ньютону (и согласно с рассудком) мир конечен, если существует пустота, - материя следовательно не существует по необходимости, а получила существование от некоторой свободной причины. Если материя обладает притяжением, как это доказано, она обладает им не по своей природе, подобно тому, как она по своей природе протяженна: следовательно, тяготение она получила от бога"1.

1 (Вольтер. Основы философии Ньютона, гл. I. Цит. по книге: К. Н. Державин. Вольтер. 1946, стр. 105.)

Но были и во времена Вольтера люди, которые вовсе не хотели считать доказанным "бесподозрительное притяжение" Ньютона. И, конечно, прежде всего потому, что оно было повернуто против материалистического понимания мира. Ломоносов - представитель самого передового и прогрессивного естественнонаучного мировоззрения, какое только было возможно в XVIII веке, защищал последовательное материалистическое понимание природы от неожиданного мощного вторжения метафизики, пытавшейся опереться на данные опытной науки и теоретические построения Ньютона.

Ломоносов угадывал исторический смысл деятельности Ньютона, ее положительное значение для "приращения наук". Но он отдавал себе отчет в том, какие-философские выводы стремятся сделать из теории тяготения. Поэтому-то он и стремился защитить Ньютона от его последователей. Более того, собственные позиции Ломоносова отчасти напоминают то положение, которое занимал Ньютон в семидесятых годах XVII века, когда он пытался соединить свои усилия с картезианскими воззрениями. По замечанию профессора Т. Райнова, в "столкновении Ломоносова с Ньютоном следует видеть признак "творческой зрелости и активности", которые проявились в русской науке XVIII века1.

1 (Т. И. Райнов. Ньютон и русское естествознание. В сборнике: "Исаак Ньютон". Под редакцией С. И. Вавилова. 1943, стр. 330.)

Ньютоновское понимание природы было пронизано стремлением к компромиссу со старой схоластикой. Ньютон не только рассматривал материю в отрыве от движения, но и отрицал вечность движения, признавая необходимость первичного божественного толчка. Критикуя воззрения Ньютона на причину тяжести тел, Ломоносов с неумолимой последовательностью выдвигает и доказывает важнейшее положение научного материализма, что "первичное движение никогда не может иметь начало, но должно длиться извечно". Это положение сформулировано Ломоносовым в черновых заметках к письму, отправленному Леонарду Эйлеру в 1748 году. "Тяготение, - писал Ломоносов, - есть движение производное и следовательно зависит от другого движущего [тела]", а поэтому "приписывать это физическое свойство тел божественной воле или какой-либо чудодейственной силе мы не можем"1.

1 (Рукопись Ломоносова "О тяжести тел и об извечности первичного движения" (заглавие дано издателями) впервые напечатана в "Полном собрании сочинений" М. В. Ломоносова, т. II, изд. Академии наук СССР. М.-Л., 1951, стр. 196- 203 (латинский текст и русский перевод).)

Неприемлемость для Ломоносова теории чистого притяжения заставила его искать объяснения явлений тяжести другими путями. Тяжесть, полагал Ломоносов, должна происходить в результате толчков, импульсов, ударов, которые получают тела и которые влекут их к центру Земли. Поэтому должна существовать особая "тяготительная материя", которая, будучи связана с телами и передавая им эти удары, вызывает явление тяжести. Однако это отнюдь не значит, что Ломоносов делал уступку "особливым" невесомым материям, столь популярным в его время. Действие тяжести Ломоносов возлагает на эфир, который и выступает в роли "тяготительной материи". По представлениям Ломоносова, вес не является абсолютным свойством материи. Эфир не имеет веса, но он может явиться его причиной. Таким образом, понятие веса Ломоносов пытался вывести из движения. Различие в удельном весе происходит от состояния поверхности малых частиц. Все дело в сумме ударов, получаемых частицами через эфир, а чистого притяжения нет. Так рассуждал Ломоносов. Это была не только чрезвычайно остроумная, но и последовательная механико-материалистическая теория. "Без эфира, протягивающего механические нити между дискретными массами в пустом пространстве, нет возможности механического понимания явлений", - указывал недавно академик С. И. Вавилов1. Эфир и явился для Ломоносова универсальным передатчиком движения. В эфире, как и в веществе, согласно Ломоносову, возможны три рода движения: "текущее" (поступательное), "коловратное" (вращательное) и "зыблющееся" (колебательное).

1 (С. И. Вавилов. В. И Ленин и современная физика. "Успехи физических наук", т. XXVI, вып 2, 1944, стр. 117.)

Желая свести световые, электрические, отчасти тепловые (лучистая теплота) явления к движению в эфире, высказывая мысль о взаимной связи этих явлений, в частности света и электричества, Ломоносов пытался с помощью эфира объединить и связать воедино все виды движения в природе.

Ломоносовское познание мира шло по верному материалистическому руслу. Его творческая мысль устремлялась к такому решению вопросов, какое было еще совершенно чуждо тогдашней западноевропейской науке.

Естествознание XVIII века дробило физическую картину мира, наводняя ее "особливыми" лжематериями и порознь действующими силами. Оно отрывало движение от материи и разобщало различные формы движения. Ломоносов же, напротив, исходил, из отчетливого представления об единстве материи и материальных сил в мире.

Он стремился связать свои атомистические представления с понятием непрерывной среды. В отличие от Декарта, исходившего из представления о бесконечной делимости материи, Ломоносов принял неделимый и непроницаемый (дискретный) атом древних атомистов, перешедший в систему Ньютона. Но в отличие от ньютоновских частиц, летающих в пустом пространстве по законам механики и подчиненных таинственным силам тяготения, атомы Ломоносова, или, как он их называл, первоначальные "нечувствительные частицы", двигались и перемещались в более тонком эфире, воспринимая и передавая через него различные виды движения. При этом Ломоносов вводит новый принцип, или, как он говорит, основание, "которое во всей физике поныне неизвестно, и не токмо истолкования, но еще имени не имеет". Он называет это основание "совмещением частиц" и поясняет аналогией с зубчатыми колесами.

"Представьте себе, - говорит он в своем "Слове о происхождении Света", - всемирного строения пространство, из шаричков нечувствительной, но разной величины состоящее; поверхность их, наполненную частыми и мелкими неравностями, которыми оные частицы наподобие зубцов, каковы на колесах бывают, друг с другом сцепиться могут. Из механики известно, что те колеса сцепляются и друг с другом согласно движутся, которых зубцы равной величины и одного расположения лад в лад приходят; а которых величина и расположение разны, те не сцепляются и друг с другом согласно нс движутся". Ломоносов предлагает назвать частицы, "сцепляющиеся согласно друг с другом", совместными, а "несцепляющиеся и недвижущиеся согласно" - несовместными. Далее Ломоносов говорит: "Сила оного основания за висит от сходства или несходства поверхностей".

Если бы дело шло только о том, чтобы представить себе частицу материи вроде шестерни или снабженной любыми другими механизмами для сцепления, то у Ломоносова не было бы причины заявить, что тут намечается какое-то новое основание, "которое во всей физике поныне неизвестно". Формы гипотетических корпускул конструировались и до Ломоносова. Вымышленные корпускулы щедро снабжались всевозможными крючочками и зубчиками. Что же касается Ломоносова, то он как раз воздерживался от попыток умозрительно определить форму этих частичек и снабдить их вымышленными механическими признаками. В своей полемической статье "О должности журналистов", напечатанной в 1755 году на французском языке, Ломоносов писал, что "на сегодняшний день здравомыслящее учение не претендует на знание точной формы частиц".

Еще в 1745 году в своей диссертации "О действии химических растворителей" Ломоносов иронически отзывался о теориях растворов западноевропейских химиков и физиков, которые "придают временно растворителям клинья, крючечки и не знаю еще какие инструменты, или без всяких доказательств, или приводя маловероятные доводы". Дело для Ломоносова было не в измышлении таких внешне механических придатков, а в необходимости уяснить характер механического движения. Ломоносов в этом отношении пошел значительно дальше своего предшественника в области атомномолекулярных представлений Гассенди (1592 1655) и его эпигонов корпускуляр философов XVIII века.

Шаровидную форму частиц Ломоносов допускает лишь как простейшую, наиболее распространенную в природе, "как в самых великих предметах, так и в самых малых", начиная от "огромных и сложных тел вселенной" до маленьких шариков, плавающих в крови. Проводя аналогию с зубчатыми колесами, Ломоносов лишь указывал на необходимость механических соответствий для объяснения этого "сцепления" частиц. Задачу эту он также возлагает на эфир. "Эфир есть причина сцепления, так как, будучи в движении, уничтожает сцепление". Понятие "сцепления" было необходимо Ломоносову и для истолкования химических процессов. В "Конспекте важнейших теорем, которыми постарался обогатить естественные науки М. В. Ломоносов", составленном им самим в 1764 году, он подчеркивает, как одну из своих заслуг в химии, попытку механического объяснения химических и физико-химических процессов: "Основанная на химических опытах и физических началах теория растворов есть первый пример и образец для основания истинной физической химии, где именно явления объясняются по твердым законам механики, а не на жалком основании притяжения".

Многие химики не только во времена Ломоносова, но и значительно позднее, не задумываясь, переносили на взаимодействие атомов законы Ньютона о притяжении небесных светил. Для так называемое "химическое сродство" находило объяснение не в существовании особого вида притяжения между частицами, а в наличии соответствия или несоответствия поверхностей самих частиц.

Созданная Ломоносовым механическая теория растворов солей, предусматривающая "отрывание" частиц и разрушение кристаллической решетки солей, во многом предваряет современную теорию растворов. Между прочим, Ломоносову принадлежит разделение "растворов" на две большие группы: на "распущение" металлов в кислотах и растворение солей. Находившаяся еще во младенчестве химия того времени даже эти разнородные явления объединяла общим термином "растворы". Ломоносов первый указал на принципиальную необходимость разграничить эти явления (хотя и он еще не знал о том, что "растворение" металлов в кислотах является химическим соединением, связанным с образованием солей). При этом Ломоносов указывает на надежный физический признак: в одном случае происходит выделение тепла, в другом, напротив, - его поглощение. Следует отметить, что в этом Ломоносов опередил Лавуазье, который только в 1789 году предложил подобное же разделение "растворов" и, как и Ломоносов, указывал на "вскипание" жидкости при растворении металлов и поглощение теплоты при растворении солей.

* * *

"Модель" мира, предлагавшаяся Ломоносовым, механистична и не верна с точки зрения современной науки. Из физики навсегда исчез "мировой эфир". Атомы, по современным представлениям, отнюдь не являются упругими "шаричками", как их описывал Ломоносов. Наука ушла далеко вперед. Однако не следует забывать, что поиски "гипотетического эфира" продолжались и в XX веке и что он послужил чрезвычайно полезной гипотезой для истолкования многих физических явлений, в особенности в области оптики. А представление об упругих неделимых, едва ли не шарообразных атомах держалось до открытия радиоактивности. Механико-материалистическая картина мира, начертанная Ломоносовым, явилась самой величественной и исторически наиболее цепной системой взглядов, позволившей Ломоносову вырваться из узких рамок своего времени и прийти к плодотворным и далеким предвидениям. При оценке прогрессивного значения естественнонаучных взглядов Ломоносова уместно вспомнить замечание В. И. Ленина: "Исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками"1.

1 (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 2, стр. 166.)

И с этой единственно правильной исторической точки зрения заслуги Ломоносова перед мировым естествознанием поистине огромны и необъятны. Ломоносов занимал самые передовые материалистические позиции в естествознании своего времени. Он смело и решительно прокладывал новые пути в науке. Он боролся с реакционными устремлениями современной ему западноевропейской науки, влачившей за собой тяжелый груз средневековой схоластики и метафизики. В нашей стране поднялся гигант, который открыто пошел - "против течения" и непримиримо нападал на метафизическое понимание природы, отвергал метафизические лжематерии и утверждал правильное представление о мире, каким тот был в действительности, без всяких посторонних примесей.

Ломоносов до конца дней своих сохранил народную основу своего мышления. Его здравому смыслу органически чужды всякие метафизические ухищрения. Его рассуждениям присуща реалистическая ясность и насмешливая сила доказательств, теоретическая глубина и конкретность изложения. Наиболее жизненные элементы русского народного опыта Ломоносов сочетал с могущественными запросами и стремлениями новой науки. Его ненасытное стремление к познанию освещено живейшей творческой радостью и оптимизмом. Он непоколебимо убежден в полнейшей познаваемости мира и управляющих им законов.

Ломоносов был последовательным естественнонаучным материалистом своего века. Проделанная им мыслительная работа явилась своеобразным синтезом всего, что было выработано к его времени материалистической наукой и философией, и новым этапом в развитии материалистического понимания природы.

Создавая свою физическую систему, Ломоносов шел своим собственным путем. "Я хочу основать объяснения природы на некоем определенном принципе, мною самим выдвинутом, дабы знать, насколько я могу ему доверять", - записывает он в начале сороковых годов XVIII века. Он отдает себе отчет в том, что это сопряжено с огромными усилиями, причем главная трудность не в том, чтобы оторваться от привычных представлений, а в нахождении единого и всеобщего принципа. "Как трудно установить первоначальные принципы: ведь что бы ни препятствовало, мы должны как бы одним взглядом охватить совокупность всех вещей".

В своей диссертации "Об отношении количества материи и веса" Ломоносов также указывает, "что самые первые начала механики, даже физики еще находятся в периоде обсуждений, и что наиболее выдающиеся ученые этого столетия не могут придти к соглашению о них". Ломоносов тщательно взвешивает и выверяет исходное положение развиваемых им принципов. "От не вполне правильной системы основных положений много дурного вошло в медицину и другие науки". Величественная система природы, создаваемая Ломоносовым, с каждым годом приобретала все более отчетливые очертания. Ломоносов вполне осознал свои материалистические позиции по отношению ко всем основным вопросам естествознания. В конце жизни он задумал систематически изложить свое понимание природы. В "Росписи" своих трудов, которую он составил в 1764 году и приложил к письму, отправленному им М. И. Воронцову, указана: "Сочиняется новая и верно доказанная система всея физики". Книга должна была подвести итог всей жизни Ломоносова, всех его естественнонаучных и философских размышлений: "Историческое познание, философское и математическое как бы будут у меня". Он хочет особо подчеркнуть: "что я не торопился... более двадцати лет я на суше и на море искал веских возражений".

Гениальная материалистическая концепция природы Ломоносова основана на принципе всеобщей связи и взаимной причинной обусловленности явлений. Ломоносов настойчиво пишет в своих черновых набросках к этой книге: "согласное войско причин", "причины согласуются и связаны между собой", "согласный всюду голос природы".

Ломоносов изгоняет из своего понимания природы все мистические и метафизические объяснения и оставляет только всеобщий закон причинности. "Согласие всех причин - есть наиболее устойчивый закон природы", - утверждает он.

При этом нужно исходить только из тех причин, которые заложены в самой природе, а не искать их за ее пределами. "Природа в высшей степени упорна в своих законах даже в мелочах, которыми мы пренебрегаем. И малейшего не должно приписывать чуду".

"Согласие причин" в понимании Ломоносова - это упорядоченность "естества", взаимная зависимость законов, управляющих явлениями природы. Природа в основе своей проста, ибо в ней действуют единые и согласованные между собой причины. "Натура тем паче всего удивительна, что в простоте своей многохитростна, и от малого числа причин произносит неисчислимые образы свойств, перемен и явлений", - говорит Ломоносов в 1757 году в своем "Слове о происхождении Света". Мир предстает перед ним как единое целое в своем непрестанном возникновении и исчезновении, во взаимной связи и сцеплении естественных причин. В физике и в геологии, во всех науках, которыми занимался Ломоносов, он проводит идею развития, изменчивости мира. Эта идея была совершенно чужда западноевропейскому естествознанию во времена Ломоносова. Физический мир Ньютона не знал идеи развития. Не знала его и геология XVIII века.

Мы с полным правом можем говорить о превосходстве Ломоносова над общим уровнем современной ему науки, занимавшейся изучением природы.

Пропитанному метафизическими представлениями западноевропейскому естествознанию Ломоносов противопоставлял изучение природы, основанное на глубоком понимании закона сохранения материи и движения, взаимной причинной связи явлений и идее непрерывного развития.

Он хорошо сознавал, что идет по новому, непроторенному еще пути. С гордым чувством независимости он подчеркивает самостоятельность своего научного творчества. Среди его заметок на латинском языке по теории электричества выделяются пламенные слова, написанные им по-pусски:

"Сами свой разум употребляйте. Меня за Аристотеля, Картезия, Невтона не почитайте. Ежели вы мне их имя дадите, то знайте, что вы холоп и, а моя слава падет с вашею".

предыдущая главасодержаниеследующая глава










© NPLIT.RU, 2001-2021
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://nplit.ru/ 'Библиотека юного исследователя'
Рейтинг@Mail.ru