Глава восьмая

Сначала ему нужно было раздобыть деньги для строительства новой гондолы. Потом нужно было уговорить жену. И только потом можно всерьез думать о старте.

Деньги он сразу достал - все в том же фонде. Теперь уже ему, всемирно известному профессору Огюсту Пиккару, отказать не могли. К тому же стратостат теперь стоил много дешевле: оболочка вполне годилась и для второго полета.

Ну а жена... Она прекрасно все понимала, и Пиккару не пришлось тратить много усилий, чтобы освободиться от данного слова ("Еще один раз, и все... Только последний раз!"). "Но тогда я вместе с детьми хочу увидеть ваш старт", - просила она.

Более дешевой ценой он не мог откупиться - и согласился.

Новая гондола почти не отличалась от первой. Некоторые ее детали Пиккар изменил в соответствии с полученным опытом. Памятуя о несносной жаре, которую они пережили с Кипфером из-за того, что гондола черной стороной смотрела на солнце, Пиккар решает теперь покрыть всю гондолу белилами - от холода все-таки легче спастись. Ну и, конечно, надо поставить на борт радиостанцию. Свой выбор профессор остановил на коротковолновом передатчике мощностью в семь ватт - этого вполне будет достаточно, чтобы не беспокоиться, что их не услышат.

Кипфера он попросил помочь установить и отладить приборы, а потом проследить за работой команды на старте, чтобы не повторилась история с клапаном. Лететь же с собой он предложил молодому, но уже известному физику, товарищу по Брюссельскому университету Максу Козинсу.

Местом старта Пиккар выбрал Дюбендорф - пригород Цюриха. Почему не старый, добрый Аугсбург? Может быть, потому, что он был немного суеверен и помнил всю цепь неудач, захвативших его в небе над этим городом. Может быть, потому, что в Цюрихе у него было много друзей, на помощь которых он вполне мог положиться. Объяснил он свое решение тем, что в Аугсбурге дуют слишком сильные ветры и часто бывают грозы. А в Дюбендорфе, окруженном со всех сторон горами и холмами, всегда тихо.

Но и здесь не все пошло гладко. Уже все было готово, уже фотографировалась возле гондолы Марианна Пиккар вместе со всем семейством, уже приехали из Брюсселя король с королевой, желая непременно видеть исторический старт своими глазами, уже Пиккар отдал приказ начать наполнение оболочки... Но в этот момент профессора зовут к телефону, он, недовольный тем, что его отрывают от дела, идет к аппарату. В трубке голос директора Бельгийского института метеорологии. Он сообщает, что над всей Центральной Европой собирается мощный грозовой фронт и что лучше всего полет отложить.

Расстроенный Пиккар некоторое время молча сидит, размышляя, что делать, потом отдает приказ прекратить наполнение оболочки.

Небо было ясным, безоблачным, и никто не понимал причины такого приказа. Зрители разочарованно уходили с аэродрома. А ночью над Дюбендорфом бушевала гроза редкой силы... Как раз в то время, когда назначен был старт.

И вот вторично назначен день взлета. 18 августа 1932 года. Три часа утра. На аэродроме Дюбендорф более тридцати тысяч зрителей. Никто не уходит. Все ждут, когда стратостат покинет землю.

Пиккар стоит возле гондолы, наблюдая за последними приготовлениями стартовой команды. Иногда он поднимает голову и внимательно оглядывает ночное небо, потом переводит взгляд на горизонт. Он боится внезапной перемены погоды. Но нет, все тихо.

Погода была прекрасная - лучше не пожелаешь. Казалось, все ветры спали за горами, и стратостат, застывший в воздухе, недвижной свечой возвышался над гондолой. В равнину, где приютился аэродром, опустилась легкая, прозрачная вуаль тумана. А на востоке небо над холмами уже светилось, подкрашенное первыми, еще далекими лучами солнца.

Пиккар смотрел на эту часть светлеющего неба и ждал, когда светило поднимется повыше, - он не хотел лететь слишком рано, до восхода, чтобы понапрасну не мерзнуть в гондоле.

"Ну вот, пора..." - сказал он себе, подозвал Козинса, махнул рукой Марианне - она с четырьмя ребятишками стояла тут же - и стал влезать в гондолу. Уже выглядывая из люка, он увидал и надолго запомнил широко раскрытые глаза своего десятилетнего сына Жака. Он стоял немного в стороне от сестер и, не мигая, следил за каждым движением отца. Пиккар кивнул ту.

Пять часов 07 минут. Пиккар бросил беглый взгляд на часы и сделал знак начальнику стартовой команды. Полковник Вало Гербер тут же зычно выкрикнул: "Отдать аэростат!"

Чуть качнувшись, словно еще не веря полученной свободе, баллон медленно, торжественно стал подниматься. Пиккар, высунув голову из люка, крикнул во весь голос: "До свидания!" И люди, стоящие на поле, как будто ждали этого прощания, одним дыханьем ответили ему.

Аэродром стал удаляться, драпируясь серой мглой. Но стратостат шел в небо медленно - так медленно, что с земли казалось, будто он стоит на месте. Пиккар мог бы, сбросив достаточно балласта, ускорить свой подъем, но не хотел. Он так и задумал этот медленный подъем, чтобы не спеша проделать измерения. Потом аэростат уравновесился - застыл медленно и через несколько минут начал плавно опускаться.

"Ничего не поделаешь, придется выбросить балласт". Пиккар, повернув краны, отдал килограммов сорок дроби. И вновь стратостат плавно двинулся в дорогу.

Они закрыли люки на высоте полутора километров. Позже Пиккар напишет: "Мы не могли желать себе более благополучного полета. Он был настолько удачен, что казался почти обычным. Если бы мы не перелетели через Альпы, наш день был бы похож на дни обычной работы, которую мы проводили в Брюсселе, запершись в своей лаборатории". Что же, он сделал все, для того чтобы полет был успешным. Он предусмотрел все, что могло быть и даже, пожалуй, чего быть не могло. Для него не было мелочей во время подготовки полета. Слишком уж поучительным оказалось небо над Аугсбургом.

Приборы работали безукоризненно, и Козине буквально не отрывался от них. Пиккар прислушался к реле счетчика космических лучей, подумал: "Слышна каждая частица, принимаемая счетчиком. Очень похоже на шум дождя о цинковую крышу избушки в горах".

Внезапно он почувствовал себя очень усталым, даже разбитым. Видно, сказалась напряженная работа последних предстартовых дней. Да что дней... Весь-то год был таким... Он сидел, положив кисти рук на колени - почему-то собственные руки ему казались тяжелыми. Прямо перед ним согнутая спина Козинса - он тоже молчал, но Пиккар был уверен, что Макс чувствует себя хорошо. Это было видно по уверенным и четким его движениям.

Пиккар поднялся и повернулся к приборам. Он должен был наблюдать за барометром и вариометром, следить за работой кислородных приборов. Иногда он смотрел в иллюминатор, определяя место своего нахождения. Малейшее перемещение внутри гондолы заставляло ее легонько покачиваться, и всякий раз Козине, оборачивался с недовольным лицом - приборы, с которыми он работал, реагировали на это движение. Поэтому Пиккар старался не двигаться.

Иногда, глядя в иллюминатор, он испытывал пьянящую радость. Облаков над землей не было, и весь ландшафт просматривался ясно и четко, как на хорошо знакомой рельефной карте. Вот плавные изгибы голубой ленты Рейна... Чуть севернее - Констанцское озеро... А это озеро Тирано... Какой прекрасный темно-синий цвет... Во время прошлого полета - это стало понятно только сейчас - красота гор, увиденных с большой высоты, осталась для него нераскрытой. Зато теперь Пиккар наслаждался этим зрелищем, не в силах оторваться от стекла иллюминатора. Он узнавал горы - во многих из этих открывавшихся обнаженных ущелий он бродил не раз еще с отцом... Тогда ему так хотелось подняться и пролететь над их вершинами... И вот теперь все горы далеко под ним... Значит, сбывается то, что задумаешь, то, чего хочешь в жизни больше всего!

В гондоле делалось все холоднее. Снова, как в прошлый раз, стены покрылись инеем. Пиккар посмотрел на термометры. Верхний, установленный возле люка, показывал ноль. Нижний, стоящий возле самого пола, покрытого толстой ворсистой тканью, - минус двенадцать. Вот почему мерзнут ноги.

Неожиданно на сверкающей белой стене возникло небольшое алое пятно. Словно в этом месте гондола докрасна раскалилась... Пиккар не сразу понял, в чем дело. Потом, взглянув на иллюминатор, догадался: в отверстие ударил яркий солнечный луч. Солнце было удивительно сочного красного цвета. Потом оно быстро стало белеть... Но теплее от солнца не делалось, и Пиккар усомнился - правильно ли сделал, отказавшись от первоначального замысла и оставив гондолу снаружи белой. Нет, все-таки правильно: холод переносить значительно легче, чем изматывающую, расслабляющую жару...

Рука Пиккара, скользнув по карману, нащупала в нем что-то плоское, жесткое. Он достал шоколад и улыбнулся, вспомнив: это сынишка Жак перед отлетом дал ему на дорогу. Профессор разломил плитку и дал половину Козинсу. Тот от неожиданности всплеснул руками: "Какой приятный сюрприз! Молодец Жак! Знает, что в стратосфере пользуется особым спросом!"

"Жак молодец, - думал Пиккар, - хороший мальчик. Чем-то он похож на меня, когда я был таким. Интересно, какую он выберет дорогу, когда станет взрослым".

Шоколад они съели с большим удовольствием, потом налили из термоса горячего молока. Это было все, чем они перекусили во время полета. Впрочем, особенно им есть не хотелось, да и некогда было.

В 10 часов 56 минут большой барометр показал давление 73 миллиметра ртутного столба. Пиккар прикидывает: это что-то совсем близко к высоте семнадцати километров. Он заглянул в иллюминатор. Как раз внизу озеро Мортераи. Как же красиво оно отсюда... И какое прекрасное небо - темно-лиловое, а кое-где темно-серое, грифельное. Наверное, можно бесконечно смотреть на такое небо - как на пустынное море или как на пламя костра... Трудно оторваться от этого зрелища, и мысли так хорошо и свободно текут... В полдень они решили опускаться. Программу исследований они полностью выполнили, подниматься выше нет никакого смысла, да и балласта осталось очень немного - только самое необходимое, что пригодится при спуске. Скорость спуска может оказаться большой после того, как стратостат охладится, и уменьшить ее можно будет, лишь сбросив балласт.

Пиккар взялся за прорезиненный конец веревки, идущей от выпускного клапана, со странным чувством некоторой неуверенности - вдруг эта веревка так же запуталась, как в первом полете. Он осторожно потянул конец - секунду, другую, третью... Еще невозможно понять, открылся ли клапан... Он тянет снова, ему помогает Козине... Да, спуск начался. И вовремя: прямо перед ними, по ходу движения, расстилалась долина реки По, а за ней были близки и берега Адриатики.

Стратостат пошел вниз быстро, со скоростью около трех метров в секунду. Пиккар и Козине держат клапан открытым долго - минуту, две, - и гондола еще быстрей стремится к земле.

К четырнадцати с половиной часам ФНРС был уже на высоте одиннадцати километров и вошел в тропосферу. И сразу же горизонт окрасился в белое. Каждая новая высота открывала перед ними новый горизонт и новые краски.

На высоте около четырех километров стратонавты открыли люки - давление в гондоле и снаружи сравнялось. Пиккар и Козине просунули головы в люки - и сразу же их лица ожег морозный воздух. Как все-таки приятно вдыхать его полной грудью...

Щурясь от яркого солнца, они смотрели на земли Италии, которые лежали под ними. "Чудесный пейзаж, - думал Пиккар, - страна, купающаяся в солнце. И как хорошо садиться именно здесь днем, а не ночью в горах. Сегодня все ясно и хорошо, неудача немыслима!" Он посмотрел в сторону Козинса. Рядом торчала из люка его голова. Козине блаженно улыбался и жмурился.

Пиккар никогда прежде не видел итальянского озера Гард, которое сейчас лежало под ними. Огромное озеро, чьи северные берега укрыты горами, а южные расположились в долине. "Вот где-то здесь, Макс, знаменитое своей красотой имение поэта д'Аннун- цио", - говорит Пиккар Козинсу.

- А, это тот, что летал на шарах?

- Да, это он. Возможно, мы заглянем к нему дня через три. Если, конечно, он у себя.

- И если он примет нас, - смеясь, добавил Козине. - Такая все-таки знаменитость.

Аэростат плыл над ровным, открытым пространством, постепенно снижаясь. Когда под ними показалось маленькое озерцо, Пиккар увидел в его гладкой воде четкое отражение кудрявых деревьев. "Это хорошо, - отметил он про себя, - это значит, нет волн, А нет волн - нет ветра. Садиться будет нетрудно. Впрочем, приземление шара всегда полно неожиданностей. И в этом одна из его прелестей".

Земля приближалась. Пиккар подтянул в гондолу свободно висящую антенну и выбросил гайдроп. Этот тяжелый канат должен сориентировать движение гондолы в момент посадки, замедлить спуск перед самой землей.

Со всех сторон к аэростату по полю бежали люди. Наверное, они давно наблюдали за садящимся шаром.

Конец гайдропа резво бежал по земле, рассекая траву, и сверху казалось, будто он скользит по воде, оставляя четкий, глубокий след, который тут же, на глазах, растворяется. Люди бежали рядом с канатом и что-то кричали, видимо не зная, что надо делать. Пиккар с трудом собрал фразу из нескольких итальянских слов и крикнул: "Возьмите, пожалуйста, канат!"

Каково же было его изумление, когда получил ответ на безукоризненном немецко-швейцарском наречии: "Да, господин профессор, мы уже держим!" Это был швейцарский инженер, случайно оказавшийся здесь. Люди ухватились за веревки, свисавшие с аэростата, и стали его подтягивать. Еще минута - и гондола мягко коснулась земли. А потом вдруг медленно покатилась - поле, вероятно, было с уклоном. Пиккар и Козине стояли в гондоле, широко расставив ноги и крепко держась за стойки. Ради предосторожности на головы они надели специальные защитные шлемы, сплетенные из ивовых прутьев и выложенные изнутри небольшой мягкой подушкой. Вид у них в этих шлемах был довольно смешной - очень похоже на головной убор кочующих бедуинов.

Наконец гондола легла неподвижно. Пиккар снял шлем, выбрался через люк и стал фотографировать вздымающую бока оболочку. Все-таки удивительно похож в эти минуты шар на животное...

Козине все еще тянул канат разрывного приспособления, и газ широким потоком покидал оболочку. И вот она медленно стала клониться набок и с шорохом повалилась, подминая кроны деревьев...

"Вот и все, - думал Пиккар. - Теперь все позади".

А потом ночь в городке Дезенцано, в местной гостинице, где они оба спали мертвецким сном. Утром к ним ворвался радостный Кипфер - он только что примчался на автомобиле из Цюриха. И весь день после полета официальные встречи, визиты. Подест города граф Пеллигрини приглашает их в свой особняк на обед, министр Бальбо сажает их в свой аэроплан и везет в Венецию ("Что вы, господа! Быть в Италии и не посетить Венецию!"), потом встреча с Д'Аннунцио - сначала в его волшебном имении, а потом в Дезенцано... Многие дома в городке были украшены флагами в честь стратонавтов. Перед отелем, где они жили, темпераментные итальянцы непрестанно кричали приветствия... Дни мелькали, как разноцветные стекла в калейдоскопе...

И опять в Авиационной федерации пошли споры из-за достигнутой высоты. Барограф, установленный в гондоле официальным представителем федерации, показал наименьшее давление в 73 миллиметра ртутного столба. Это 16 201 метр. Но за полетом стратостата почти непрерывно велись с земли наблюдения, и теодолитная съемка - безусловно более точная - дала результат в 16 940 метров. В бортовом журнале, правда, было тоже записано - 73 миллиметра, но Пиккар объяснял это так: "Да поймите же - нам с Козинсом некогда было непрестанно следить за барографом! Да, верно, самое низкое давление, отмеченное нами, было 73 миллиметра, но, конечно, это вовсе не наименьшее давление... А впрочем, все это не имеет большого значения. Мы поднимались не для того, чтобы установить новый рекорд".

Но рекорд все же они установили. Им засчитали высоту 16 201 метр. Гораздо ценнее, как считал сам Пиккар, были научные результаты. Им удалось проследить направленность космического излучения, измерить поглощение лучей толстым слоем парафина и свинцовым экраном, провести множество измерений интенсивности лучей на разных высотах.

"И все-таки я должен сказать: ничего не доказано, - убежденно говорил сам Пиккар. - Мы еще не знаем, что такое космические лучи и откуда они приходят".

Он, как всегда, предельно строг к самому себе и предельно скромен: от него никто и не ждал никаких доказательств! Науке нужны были измерения, проделанные на большой высоте, там, где никогда прежде человек не бывал, и он это сделал. А космические лучи... Еще не пришло время раскрыть их тайну. Еще многие поколения физиков будут биться над их разгадкой.

...На приеме в королевском дворце Огюст Пиккар был строг, внешне спокоен, торжествен. Парадный мундир хорошо облегал его высокую гибкую фигуру, а стоячий воротник, как и обшлага рукавов, шитый галунами, подпирал подбородок и заставлял профессора еще выше держать голову. Брюки с широкими атласными лампасами делали бы его похожим на генерала, если бы не шпага, висевшая на поясе у левого бедра. Со шпагой и маленькими, аккуратнейшим образом подстриженными усиками Пиккар был похож на мушкетера, сошедшего со страниц романа Дюма... И еще он на кого-то похож... На профессора Аронакса, того самого профессора, который вместе с капитаном Немо прошел 20 тысяч лье под водой. Такой же высокий, выпуклый лоб, такой же уверенный, проницательный взгляд из-под очков, пышные длинные волосы, лежащие гривой...

Четким, уверенным шагом шел он, придерживая шпагу, через залу дворца, этот странный, немного нескладный человек, которого уже знал весь мир, похожий, кажется, на стольких людей и ни на кого не похожий.