Глава первая

- Мы поднимаемся! - воскликнул с удивлением Пауль Кaпфер, приблизив лицо к иллюминатору гондолы.

- Да нет же, - ответил Огюст Пиккар, склонившийся над приборами. - Еще не было команды на подъем.

- Но под нами фабричная труба! Взгляните, профессор!

Пиккар оставил приборы и, не имея возможности выпрямиться - гондола была слишком тесна для него, - согнувшись, придвинулся к круглому оконцу.

Прямо под ними плавно покачивалось, удаляясь все дальше и дальше, нацеленное в небо орудийное жерло красной кирпичной трубы. Такой странной она казалась отсюда, сверху...

"Что они, в самом деле... - с раздражением подумал профессор. - Ведь было условлено: без команды не выпускать. О чем они там, внизу, только думают. Лишь бы избавиться от этих двоих чудаков - пусть летят себе. Наверху-то, надо полагать, одумаются"... Профессор снял очки, достал платок и привычным жестом протер стекла.

Пиккар не знал еще, что стратостат просто вырвался, буквально ускользнул из рук стартовой команды.

Дул сильный порывистый ветер, гондола, уже готовая к старту, упала с тележки. Нервы у всех были предельно напряжены. Пиккар придирчиво осмотрел гондолу - тонкую алюминиевую скорлупу толщиной всего три с половиной миллиметра, нашел на ней заметную вмятину и обнаружил, что от удара повредился один из двух кислородных приборов. Тогда и решили продеть через строповое кольцо еще одну толстую веревку - так будет надежнее. Вот эта веревка и вырвалась из рук, освободив стратостат без команды.

Профессор снова приник к иллюминатору, и внезапное чувство радости охватило его. Стратостат, похожий на гигантскую сушеную грушу, безмолвно, словно видение, стремился в темное небо. В такой тишине можно услышать свое дыхание.

Перед взглядом Пиккара из плотной предрассветной мглы вырастал город, который он хорошо знал и любил.

Вот где-то здесь должно быть двуглавое здание ратуши, а перед ней старый фонтан. А вот здесь, будь светлее, наверное, можно было бы увидеть знаменитый собор.

"Ну вот. Я все-таки сделал это", - подумал Пиккар.

Было 27 мая 1931 года. Три часа пятьдесят семь минут. Впервые в истории человек стартовал в стратосферу.

...А за день до этого он шел один по улицам Аугсбурга, шел не спеша, иногда останавливаясь, чтобы лучше запомнить фасады - лица домов. Ему хотелось перед первым полетом собраться с мыслями, сосредоточиться. Ему просто хотелось побыть одному. А этот город так хорошо располагал к размышлениям.

Старый-старый город... Ему почти две тысячи лет. Многое он видел за свою долгую жизнь, многое бы смог рассказать, умей говорить камни, из которых сложены стены его старых домов. Сколько бурных событий разыгралось подле древнейших его стен, сколько людей прошло мимо них - пришло из ниоткуда и ушло в никуда... Вышли из бесконечности времени и в нем же и растворились. Мало кто из них сумел оставить что-то после себя. Зато другие что-то вносили в город, строили и обновляли его, мостили улицы, воздвигали соборы, сооружали фонтаны. Две тысячи лет город копил в себе труд людей, впитывал их вдохновение, потому что без вдохновения невозможно создать архитектурных шедевров.

Время, время... Что самые грозные силы природы в сравнении с ним? Оно сравнивает с землей цветущие города, засыпает их песком, и вот уж не скажешь, что когда-то здесь кипела шумная, яркая жизнь. И оно же, время, создавало такие вот города, где прежде, возможно, никогда не жил человек. Время всесильно и своенравно.

И все же камни могут говорить о себе. Уйдите дальше от пестрой, суетливой толпы, встаньте напротив древнего дома, и, быть может, вы найдете с ним общий язык. Его камни расскажут о тех, кто строил его, о тех, кто жил в нем, заботливо очищая от пыли времени, оберегая от старости, согревая изнутри живым теплом человека. Домам очень нужно это тепло: они быстро разрушаются, если в них не живет человек.

Вот этот старый кирпичный дом. Крутая высокая кровля, укрытая плотной чешуей черепицы, почернев шей от времени. А на фасаде - густая паутина из стеблей плюща. Нигде ни листа, стебли уже стары, но держатся крепко, и кажется, что это кровеносные сосуды старого дома. Когда-то этот фасад был весь сплошь зеленым, и только небольшие оконца с белыми рамами, прорезанные в стене асимметрично, раздвигали густую зеленую сень. Но это только кажется, что окна размещены где попало: строитель был расчетлив и думал прежде всего об удобстве. И два железных фонаря без стекол. Интересно, сколько десятилетий, а может, столетий назад зажгли их последний раз... Добротный купеческий дом.

А рядом, почти вплотную к нему, дом побогаче. Он и выше, и окон на фасаде побольше, и над тяжелой дверью - витиеватый выпуклый герб: щит, увитый золоченной некогда лентой, а на нем звезды и парусник. Здесь жил богатый купец. Наверное, корабль с этим гербом хаживал по многим морям...

Пиккар любил разглядывать старинные изображения парусников. Вот и сейчас он стоит, думая о чем-то своем, глядя на этот корабль.

Он знал, что Аугсбург всегда был купеческим городом. Разве только поначалу, когда его заложил римский император Август в ознаменование одной из своих побед, он был небольшим поселением. Здесь жили крестьяне, ремесленники. А рядом река, готовый путь в иные края и страны, а город у реки чаще всего становится торговым купеческим городом.

Аугсбург всегда был богатым городом. Но не всегда независимым. Первое тысячелетие его жизни из-за него сражались герцоги и короли и он то и дело переходил из одних рук в другие, а потом, отвоевав право на независимость, стал вольным имперским городом. И сразу расцвел, обзавелся пышными церквами, фонтанами. Его знаменитый собор считается одним из лучших творений зодчества средневековой Европы. Пятьсот лет строил народ этот собор - столько эпох и стилей, - и все отразилось в нем, каждая эпоха и каждый стиль оставили свой след, удивительно слившись в единое целое.

Пиккар любил еще один город, спрятанный в самом чреве Аугсбурга. Его построил один из купцов известной семьи Фуггеров, что разбогател, сделав торговлю делом всей своей жизни. Построил еще в 1519 году и предназначил его для бедняков. Жилище в нем можно было получить или бесплатно, или за небольшие деньги. Как знать, что заставило богатого купца развязать кошелек - искреннее желание предоставить кров беднякам или еще что, но город возник и стоит уже четыре сотни лет с лишком, и стены, окружающие его, тоже стоят, и четверо ворот тоже стоят, и каждый день, отдавая дань старой традиции, их запирают, едва часы пробьют десять часов.

Или старый район города - Лехштадт, со своими каналами... Древние узкие улочки, противоположных стен которых можно коснуться, раздвинув руки, - улочки, резво бегущие вниз или устало ползущие кверху, аккуратно мощенные, иногда вдруг переходящие в лестницы, ныряющие под низкие своды порталов. И всюду на старых стенах - фонари, фонари, фонари... Так и кажется, что вот-вот приоткроется, чуть слышно скрипнув, дубовая дверь со ржавым железным кольцом, и на темную пустую улочку, кутаясь в темный плащ, подол которого приподнимает конец спрятанной шпаги, бесшумно выскользнет молодой кавалер, спешащий к дому возлюбленной.

Камни здесь вымощены плотно один к другому, почти без щелей, но бесконечное количество ног, прошедших по ним, кое-где оставило вмятины, выбоины. Да и лестницы тоже, кажется, прогнулись от непомерной тяжести лет. И капля камень долбит, и человек тоже.

Глядя на эту панцирную грудь старой улицы, застывшую плавными волнами, можно подумать: она дышит, эта улица. Каменные волны - это волны дыхания. Вдох - столетие, и выдох тоже... Много все-таки повидал за свои тысячелетия город. Пиккар вспоминал: кажется, здесь, в Аугсбурге, возник род Гольбейнов. Да и самый знаменитый из этой семьи художников - Ганс Гольбейн-младший - тоже родился здесь. Аугсбуржцы с гордостью показывают в соборе алтарь, расписанный его кистью.

В этом городе возник и род Моцарта - в Аугсбурге родился отец его. Вот и статистика рождения гениев для одного города: два гения за две тысячи лет. Впрочем, Аугсбургу еще повезло.

Нет, не только купеческим был этот город, и музам искусства давал он приют.

И все-таки трудно поверить, глядя на эти дома, что сложены они еще более пятисот лет назад, - до того ухожены они, опрятны и чистоплотны. Может, поэтому и сам город напоминает некоего импозантного розовощекого старика, который понимает, что все лучшее в его жизни уже позади и что прошлыми трудами он обеспечил себе безбедную, счастливую и вполне спокойную старость. А будущее... Будущее его не волнует. В будущем он останется точно таким же.

Вот эти фонтаны на главной улице города, построенные знаменитыми нидерландскими зодчими Андриеном де Фризом и Хубертом Герхардтом еще в XVI веке... Четыреста лет стоит в центре фонтана в застывшей позе вельможный Август, в царственном жесте поднявший правую руку: быть здесь городу! Вот четыреста лет с другого фонтана с болью и со снисхождением взирает на мир и на людей, что проходят мимо, всемогущий Меркурий... Четыреста лет нежатся под тонкими струями бронзовотелые наяды, завороженно глядящие на этот неиссякаемый хрустальный водопад. Они не замечают, что вот так же завороженно и на них самих глядят люди.

А иногда древний город оживляется, становится шумным. Импозантный старик, словно бы вспомнив далекую молодость, будто желает показать, что и в нем есть еще вкус к жизни.

Пиккар почувствовал, что попал в незнакомую часть города, и вышел случайно на старый рынок. Это была небольшая площадь, с четырех сторон окруженная древними домами, фасады которых вплотную прилепились друг к другу. А внизу, вдоль стен, под яркими зонтами стояли лотки с овощами. После запаха прогретого на солнце асфальта и камня как приятно и неожиданно пахнуло запахом свежих трав, прохладой клубней.

На рынке было оживленно. За одним из прилавков стояла старушка в цветастом платке, в приталенной кофте, с засученными рукавами, в полосатом переднике и черной, почти до земли, юбке. Лицо ее, испещренное морщинами, да и руки - старые, узловатые руки, щедро облитые солнцем, - показались Пиккару знакомыми... Наверное, он видел похожих старушек в Базеле, в своем родном городе, таких же спокойных, неторопливых в движениях. Всю жизнь, может, спешили... Теперь-то уж некуда.

И он вдруг подумал - неожиданно для самого себя, - что люди очень похожи на города, в которых живут. У них похожи лица - у города и у людей, - на них всегда можно увидеть печать времени. У них похожи характеры, которые тоже сложило время. Потому что они неотделимы - люди от города и города от людей.

...Он выбрал этот город местом своего первого старта не только потому, что здесь, на известной во всей Европе фабрике аэростатов А. Ридингера, была сделана оболочка его стратостата и везти ее куда-то еще само по себе дело хлопотное. Главным было другое: Аугсбург, расположенный в Баварии, на юге Германии, находился, по существу, в самом центре Европы. До морей во все концы почти одинаково далеко. Крайне важное обстоятельство, поскольку при полете на большие высоты аэронавтов всегда подстерегает опасность во время спуска оказаться над морем. А тут, откуда бы ветры ни дули, всегда должно оставаться время, чтобы успеть приземлиться на суше.

Пиккар очень часто думал об этом.