В одном лице

В одном лице

Предыдущее показало: искусству и науке есть что предъявить друг другу, чем порадовать и заинтриговать. Оттого между ними и проложены широкие транспортные артерии, по которым идет постоянный обмен достигнутым. Подобно тому, как ученый питает мастеров искусства первоклассной научной информацией, он сам погружается в мир искусства, усваивая его ценности. Лишь благодаря такой взаимной поддержке они и могут наивысшим образом оправдывать свое пребывание на Земле.

Конечно, наука и искусство занимают в культуре противоположные полюсы, ставят особые цели и обслуживают разные человеческие нужды. Но именно потому, что они разные, у них все основания объединиться для обоюдной опоры. Ибо то, чего не хватает художнику, он может почерпнуть в науке, и наоборот: исследователь восполняет недостающее общением с искусством. Им нет резону жить рассогласованно. Недаром же Л. Толстой связь науки и искусства уподоблял той, что существует между легкими и сердцем: если один орган болен, худо и другому.

В самом деле. Способна ли наука развиваться в стороне от искусства, не приникая к его живительным ключам? Она рискует тогда стать бездуховной, бескрылой. Но и искусство без опоры на науку окажется лишенным глубины содержания, пустотелым. Они настолько сроднились, что их успехи являются практически общими, и прогресс в одной сфере неизменно влияет на обстановку в другой. Поэтому, чтобы понять события, разыгравшиеся, например, в искусстве, надо обращаться к науке, а чтобы разгадать повороты научно-технической мысли, стоит вглядеться, что происходит рядом, в искусстве.

Хочется привлечь слова Ч. Сноу. Несмотря на то что наука и искусство чаще разведены, порой даже состоят в противоборстве, они нередко сходятся, и тогда "столкновение двух дисциплин, двух галактик, - если не бояться зайти так далеко! - не может не высечь творческой искры".

И верно. В истории человечества искры от подобных встреч то и дело вспыхивали, раскаляясь до настоящего творческого вдохновения. Наука помогает людям искусства увидеть мир глазами истины, очищенным от суррогата и домыслов. В свою очередь, искусство, отражая мир образно, обогащает ученого умением взглянуть на свою задачу с иных высот, увлечь красотой поиска. Этим утверждается тесный, хотя и не всегда явно видимый союз научного и художественного.

Наиболее ярко их содружество разгорается в точках, где дарования ученого и художника сходятся в одном лице. И если такие люди приносят миру одинаково выдающиеся как в той, так и в другой области результаты, успех можно объяснить также тем (или главным образом тем), что перед нами удачливое сочетание задатков сразу этих двух видов творчества.

Итак, нашим вниманием завладела история человеческой мысли, щедро демонстрирующая таланты двух измерений: одно определяет меру художественности человека, другое - глубину его научно-исследовательских способностей. Творя, созидая, такой человек, являясь ученым, помогает себе тем, что он еще и художник, а будучи художником, усиливает свой дар способностями ученого. И пусть эти связующие нити внешне не столь зримы, все равно идет внутренний обмен дарованиями, методами освоения мира, способами подхода к отражаемой и переживаемой реальности.

Вначале скажем о тех выдающихся творцах искусства, которые оставили заметный, хотя, быть может, и не столь яркий, след также в науке.

Одним из первых в этом созвездии значится великий персидский и таджикский поэт и ученый XI века Омар Хайям. Он начинал как математик и астроном, затем вник и в другие разделы естественного знания, освоив многие науки. Считался учеником и продолжателем гениального исследователя природы Ибн Сины. И лишь досуги мог посвящать поэзии. Однако именно в поэзии он скорее всего и обессмертил себя.

Долгое время, вплоть до XIX века, мир знал двух Хайямов: поэта Омара Хайяма и математика Аль-Кайями. То ли не догадывались, то ли просто не верилось, что это один человек, который назывался: Гийас ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибражм ал-Хайям ан-Найсубарн. Столь необычно длинное имя расшифровывают так. "Гийас ад-Дин" - традиционный титул ученого, дословно "помощь веры". Далее записаны его собственное имя, потом имя отца и профессия (Хайям, что значит "палаточный мастер"). Наконец указывается место жительства - Найсубарн или Нишапур (ныне город южнее Ашхабада).

Одна из причин, по которой существовало два О. Хайяма, возможно, в том, что стихи он писал на литературном языке фарси, а научные труды - на "ученом" арабском языке, Но главную-то роль сыграло, надо полагать, как раз необычное сочетание математического и поэтического дарований. Вот так же в свое время Европа верила в двух М. Ломоносовых. Впрочем, об этом чуть позднее.

Поэт О. Хайям оставил около четырехсот (а если быть точным, триста восемьдесят два) рубаи. Это четверостишия, в которых блестящие философские афоризмы, социальные раздумья сочетаются с глубоко личностной, лирической темой.

Поэт О. Хайям

Как ученый, он прославлен составлением календаря поразительной точности, который соперничает даже с ныне используемым григорианским календарем. Если в последнем ошибка в одни сутки накапливается в течение 3300 лет, то в календаре О. Хайяма за 4500 лет! К сожалению, он несет другие неудобства и потому сложен для использования.

О. Хайяму было известно свойство так называемого арифметического треугольника, открытого в Европе лишь 16 веков спустя. Любое число такого треугольника оказывается равным сумме чисел, которые над ним стоят. О. Хайяму принадлежит также систематический обзор решения уравнений до третьей степени включительно, им высказано много геометрических идей, перекликающихся с истинами Эвклида и т. д. Словом, перед нами человек больших научных и художественных дарований, которые счастливо уживались в одном лице.

Быстро пройдем средние века, когда научная и художественная практика объединялись общим понятием "семь свободных искусств". Сюда входили: музыка, риторика (красноречие), педагогика, олицетворявшие собственно искусство, а также арифметика, геометрия, астрономия и грамматика, которые составляли раздел науки. Сплошь и рядом в них делали успехи одни и те же люди.

А теперь сразу попадем в XVIII век, где нас ждут творения гения немецкого народа В. Гёте.

Конечно, он прежде всего поэт и писатель. И эта слава затмила его другую славу - крупного ученого. Настолько крупного, что, даже не будь В. Гёте столь выдающейся личностью на небосклоне искусства, он все равно вошел бы в историю культуры как натуралист.

Им оставлено 14 томов (!) научных исследований. Кроме того, 45 томов писем, дневников, очерков, в которых немало страниц-размышлений на естественнонаучные темы. Недаром К. Тимирязев считал В. Гёте единственным в истории человеческой мысли примером сочетания в одном человеке великого поэта, мыслителя и выдающегося ученого. Очевидно, К. Тимирязев предъявил завышенные критерии. В мировой истории В. Гёте не одинок, но он в самом деле личность выдающаяся.

Особенно ценными оказались его вложения в биологию. В XIX столетии ведущим разделом науки о живом, ее основой и владычицей стала морфология (учение о формах и строении организма). В. Гёте явился одним из тех, кто стоял, можно сказать, у истоков этой дисциплины, считаясь по праву ее теоретиком. Именно ему удалось выявить ряд ведущих законов в структуре растительного мира.

Вообще, В. Гёте начал заниматься естествознанием сравнительно поздно, в тридцатилетнем возрасте, когда был министром "карликового" Веймарского княжества, где находился город Иена с его известным университетом. Но вскоре он уже издал труд "Опыт объяснения метаморфозы растений", в котором, может быть, впервые столь отчетливо прозвучала мысль о единстве растительного царства и его развитии из некой общей основы. "Опыт" не случайно называют предтечей эволюционного подхода к растениям.

Сам В. Гёте так выразил главный вывод своего произведения: "Различные части растения возникают из одного тождественного органа, который, оставаясь в своей основе всегда одним и тем же, модифицируется и изменяется путем прогрессивного развития". Так, листья имеют общую природу, хотя различаются по месту их нахождения на стебле, по форме и функции. Цветок, оказывается, тоже лист, только сильно измененный. Поэт Гёте не упустил случая переложить эти естественнонаучные результаты в стихотворный текст. Так появились "Метаморфозы растений", где находим великолепные строки:

В каждом цветочке есть сходство с другими, но есть 
                                                и различье: 
 Ясно, что в целом сокрыт дивный, могучий закон, 
 Дивная скрыта загадка. 

В. Гёте не был понят ни учеными, ни людьми искусства и друзьями. Его взгляды оказались слишком смелыми для привыкших к старой догме преформизма. Согласно ее постулатам уже в зародыше содержатся все органы, которые имеет взрослая особь, только они ничтожно малы. Так, в зародыше осла есть и уши, и копыта, и все остальное. В дальнейшем происходит лишь простое количественное увеличение. Ни о каком качественном развитии организма, тем более эволюции животного, при таком подходе не могло быть и речи.

В. Гёте не был понят и в другом. Известно, что ему принадлежит открытие так называемой межчелюстной кости у человека, наличие которой ученые единодушно отрицали, полагая, что именно этим человек отличается от животных. Сравнивая черепа тех и других, В. Гёте обнаружил у человека швы, которые, хотя и слабо, но указывали на следы межчелюстной кости. Он изучал также кости на разломанных черепах, исследовал черепа детей и даже зародышей, словом, работал как заправский естествоиспытатель. И доказал свой вывод.

Увы! Статью В. Гёте не напечатали. Крупный анатом П. Кампер, например, свой отказ мотивировал следующим образом: "Я все-таки несколько оскорблен сближением нашей расы (то есть человека) с расой скотов". И лишь в 1820 году, то есть почти через 40 лет со дня написания, статью удалось опубликовать, и то в куцем виде: без рисунков и таблиц. Полностью она появилась только в 1831 году. Но к тому времени межчелюстная кость у человека уже была описана другими.

Поэт занимался и иными вопросами естествознания. Так, он обнаружил новую форму облаков - гребенчатую, пополнив ею разнообразие видов этого интересного явления природы. Небо привлекало его и более глубокими далями: оно манило тайной своей голубизны. Хотелось разгадать ее, и В. Гёте заинтересовался учением о цвете - хроматикой. Так обозначил он проблему цветности. Исследовал ее около двадцати лет. Итогом явилась собственная теория вопроса. Она изложена в двухтомном сочинении (более 1400 страниц) с атласом таблиц, описанием опытов и т. п. Потом он уж не оставлял этот труд до конца жизни, дополняя статьями, замечаниями.

В основе выводов лежала ошибочная идея, будто оптическая концепция И. Ньютона ложна, а результаты его опыта разложения белого света на цвета радуги и их синтез в белый свет несостоятельны. Теория И. Ньютона, заявил В. Гёте, - старый замок, где полно крыс и сов, замок, который потерял военное значение и его надо сровнять с землей.

Что же он предлагал вместо? По его убеждению, цвета не приходят в глаз в виде лучей, а возникают в глазу, создаются им. Интересно, что В. Гёте ставил собственную теорию достаточно высоко, выше своих художественных творений. Незадолго до смерти, например, он продиктовал личному секретарю И. Эккерману: "У меня нет иллюзий по поводу того, что я создал как поэт. При мне жили отличные поэты, еще лучшие жили до меня и также будут жить после меня. А то, что я в моем столетии являюсь единственным, знающим правду в трудном учении о цвете, этим я могу немного гордиться, и я имею поэтому чувство превосходства над многими..."

Против теории В. Гёте восстали ученые авторитеты. Однако поэт не сдавался. На выпады отвечал редко, но чувствительно и продолжал оттачивать доказательства.

Надо отметить, что В. Гёте, по оценкам специалистов, прозорливо увидел ряд неясностей в господствовавшей тогда корпускулярной концепции И. Ньютона. Он первым обратил, например, внимание на то, что она не способна объяснить многие оптические эффекты, и поколебал веру в ее непогрешимость.

И все же главное не в этом. Ряд ученых тогда и позднее поддержали идеи В. Гёте не только в критической, но и в позитивной части. Назовем лишь некоторых: Г. Гельмгольц, В. Оствальд, К. Тимирязев, А. Столетов, В. Вернадский, В. Гейзенберг, М. Борн... согласитесь, все - авторитеты, все - звезды первой величины.

В чем же дело? В. Гёте заложил основы нового учения - психофизиологическую теорию цвета. Еще в 20-х годах XIX столетия крупные физиологи, чех Я. Пуркине (по прозванию "будитель") и немец И. Мюллер, объявили себя последователями и учениками В. Гёте и продолжили его дело.

И. Мюллер, например, считает, что В. Гёте прав, как прав и И. Ньютон. Но они исследовали разные плоскости цветности: первый - ее психофизиологию (механизм нервного образования ощущения), второй - физику внешних раздражителей, вызывающих оптическое ощущение цвета. Им не враждовать, а дополнять друг друга.

Как видим, и в естествознании В. Гёте не чужой. Здесь им оставлено немало. Таким образом, он удачно соединял в себе поэта и ученого, что, очевидно, проявилось самым благоприятным образом как в его литературных, так и научных делах.

Продолжая рассказ о больших художниках, проложивших след в науке, хочется отметить и JI. Кэррола, автора громких литературных шедевров. Кроме приключений "Алисы в стране чудес", о которых мы писали, он оставил еще одну книгу "Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье".

Однако мало кто знал при его жизни (да и позднее), что человек, создавший великолепные детские сказки, которыми зачитываются взрослые, - математик, достигший и в науке серьезных успехов. В течение 26 лет он был профессором в знаменитом Оксфордском университете. Говорят, когда королева Виктория, придя в восторг от "Алисы", пожелала прочитать все, что написано JI. Кэрролом, перед ней положили... стопку трактатов по геометрии. Но послушаем, что скажут специалисты. Известный советский геометр И. Яглом отмечает, что Л. Кэрролу присущ "незаурядный литературный талант и замечательная логическая изощренность". Последнее и позволило ему получить ряд интересных математических результатов, правда, рангом пониже, чем его художественные находки.

Теперь нам осталось сообщить, что настоящее имя этого интересного человека - Чарлз Доджсон. А Льюис Кэррол - псевдоним. Он придумал его довольно забавным образом. Сначала перевел с английского на латынь свое первое имя Чарлз - "Каролус". Затем перевел второе имя Лютвидж - "Людвикус". (Заметим, что у европейских народов ребенку при рождении обычно присваивается несколько имен - в честь родных, друзей, знакомых. Например, у Гегеля три имени: Георг, Фридрих, Вильгельм.) Итак, получилось "Каролус Людвикус". Переставив эти латинские имена местами и переведя их снова на английский, Льюис Кэррол и получил свой псевдоним. Вскоре он затмил его подлинное имя, имя преподавателя геометрии, вынужденного произносить сухие лекции и наводить тоску практическими занятиями. Рассказывают, как несколько лет спустя один из его студентов заметил: "Подумать только! В это время он сочинял "Алису"..."

Перу австрийского писателя, классика немецкоязычной литературы XX века Р. Музиля принадлежит ряд превосходных произведений. Особенно известен его трехтомный сатирический роман "Человек без свойств", соединяющий традиционную образность изложения с глубоким философским анализом. Перед читателем развертывается масштабное полотно распада Австро-Венгерского государства как своего рода "модель" общего кризиса буржуазной Европы.

Но в отличие от многих своих коллег-романистов Р. Музиль был представителем точного знания. Он получил военно-техническое образование и основательно занимался математикой, физикой, экспериментальной психологией. И хотя здесь ему тоже довелось что-то получить, все же главные удачи выпали ему в литературном труде.

В числе людей, носивших художественный дар рядом с талантом ученого, нам приятно назвать имя соотечественника, замечательного писателя И. Ефремова. Он не только квалифицированный горный инженер, хороший геолог, но еще и доктор биологических наук, к тому же великолепно знающий историю. Наверно, эта разносторонняя ученость, это сочетание в одном лице геолога, биолога, историка и позволили ему сказать в науке довольно веское слово. И. Ефремов числится как создатель новой дисциплины - тафономии. Это раздел исторической геологии, который изучает закономерности залегания останков древних организмов в слоях земной коры. Здесь и нужен был биолого-историко-геологический взгляд. В 1952 году ему за книгу "Тафономия и геологическая летопись" была присуждена Государственная премия.

Кроме того, И. Ефремов был руководителем ряда экспедиций. В одной из них, по пустыне Гоби, открыл крупнейшее в мире "кладбище драконов" (скопление костей динозавров). Словом, мы имеем дело с незаурядным естествоиспытателем. Такое сочетание талантов еще более усиливало, обоюдно усиливало его задатки и как писателя и как ученого.