Куда веди дороги из Фолькстона

Семья была дружной, зажиточной, а вскоре стала и многочисленной: дети рождались один за другим, и в конце концов Вильям очутился в компании трех сестер (старшая от первого брака отца) и шестерых братьев.

Уважение к старшим и друг к другу, честность, внимание, готовность прийти на помощь слабому, бескорыстие и скромность - вот те моральные черты, которые Томас Гарвей и его жена прививали своим детям.

Глава семьи подавал пример остальным; человек честный и благородный, энергичный и умный, он нажил значительное состояние и был уважаем окружающими. Дело свое он поставил широко, вел крупную торговлю с Константинополем, Левантом и другими странами, снаряжал суда и экспедиции, общался с широким кругом людей.

Всем своим детям Томас Гарвей дал хорошее образование, всех вывел в люди,

Трудно сказать, когда Вильям впервые пристрастился к врачебному делу, к естествознанию. В те ли часы, когда, забравшись в прибрежные заросли, наблюдал жизнь и смерть насекомых; или когда, случайно схватив за руку одну из своих сестер, впервые услышал на ее запястье биение пульса, показавшееся ему таинственным и значительным; или тогда, когда впервые увидел цыпленка, вылупившегося из яйца. Известно только, что он один из всей семьи пошел по пути медицины.

Профессия врача не пользовалась в то время ни особым уважением, ни признанием: лекарей считали ловкими фокусниками, дурачащими народ. Впрочем, многочисленные невежды из лекарского сословия вполне заслуженно снискали себе дурную славу. Медицина не сулила ни спокойной жизни, ни больших благ. Куда надежнее было идти расчищенным отцом путем торговли: проверять счетные книги или снаряжать торговые парусники и вместе с ними отправляться в заморские страны! Продолжать накопление богатств, завоевать почет и уважение общества. Стать достойным сыном достойного отца.

Но Вильям избрал другой путь - неспокойный и тернистый...

Старший сын, он первый отправился за наукой в соседний с Фолькстоном старинный город Кентербери. Там он поступил в гимназию и пять лет начинялся латынью и изречениями древних философов... Классицизм, только что утвердившийся в Европе, царил тут безраздельно. Древние писатели были главным источником знаний, примером для подражания, руководством и пособием.

В пятнадцать лет Вильям Гарвей закончил курс обучения в Кентерберийской гимназии и должен был вернуться в Фолькстон, к ожидавшему его отцу, чтобы постичь там искусство торговли.

Стоило только прислушаться к призывам отца и, выйдя из гимназии, пойти по знакомой дороге, приведшей его сюда пять лет назад, и, несомненно, английские гильдии приобрели бы еще одного уважаемого купца, которым могли бы гордиться не меньше, чем Томасом Гарвеем.

...Он сложил свои пожитки в заплечный мешок и двинулся в путь. Но вместо того чтобы направиться к южной части острова, где на берегу Ла-Манша его ждалч отцовские суда, он свернул в противоположную сторону, к Лондону.

Это было первое длительное путешествие Вильяма Гарвея; он совершил его пешком.

Пыльная, опаленная солнцем дорога вилась меж полей, обсаженных колючим кустарником или обнесенных изгородью. Изрезанная глубокими колеями, изрытая выбоинами, она представляла собой немалую опасность для проезжих: тут легко можно было сломать ось, вывернуть кладь да и самому вывалиться из телеги или экипажа. Те, кто не рисковал ехать по такой дороге или не имел на то возможности, двигались пешком по протоптанным тропинкам, узкой и неровной ленточкой окаймляющим тракт с обеих сторон.

Вздымая пыль, по тракту катились брички, тяжело грохотали четырехместные кареты, скакали размашистым галопом кони с всадниками. Пешеходы - по большей части нищие и бродяги - шли, не торопясь, внимательно глядя под ноги, чтобы не провалиться в яму, не споткнуться о камень, не окунуться в какую-нибудь глубокую непросыхающую лужу, красующуюся тут с незапамятных времен.

Путь долог и утомителен, ноги гудят от усталости, горло и нос забиты едкой пылью, такая же пыль впиталась в одежду. Вильям не отличался физической силой, он был худощав и довольно тщедушен. Идти становилось все тяжелее, хотя мешок значительно облегчился - запасы продовольствия, прихваченные на дорогу, почти иссякли. . Но вот, наконец, невдалеке показался Лондон.

В то время он представлял собой не один, а два города, еще не слившихся между собой: Вестминстер и Сити. В первом - Вестминстерское аббатство, дворец короля и здание парламента. На башне аббатства огромные часы гулко отбивают время. Во втором - беспорядочное скопление разностильных зданий, дворцы и хибарки, массивные старинные дома и наскоро сколоченные лавчонки. А посреди всего этого - островерхая крыша собора св. Павла, тонкие шпили колоколен, здание недавно построенной биржи.

Сити - это и есть собственно Лондон. У него свой хозяин - лорд-мэр, без разрешения которого никто, даже король, не имеет права въехать в городскую черту. Здесь живут богатые купцы и знатные семейства, судейские деятели, ремесленники и мелкий торговый люд.

Здесь, на бирже, в сердце лондонского Сити, заключаются мелкие и крупные сделки, скрещиваются все торговые пути Старого и Нового Света, наживаются капиталы и превращаются в нищих вчерашние богачи. Здесь торгуют всем, что только можно приобрести или продать.

Именно тут, в Сити, английские магнаты закладывают фундамент мировой Британской империи.

А на Лондонском мосту и в Тайбурне идет истребление тех, кто так или иначе мешает закладке этого фундамента.

На Лондонском мосту - высокие каменные дома, где живут и солидные коммерсанты и отбросы порта - спившиеся матросы, капитаны без кораблей, дельцы, не имеющие дел, просто жулики и авантюристы. Множество кабаков, публичных домов, лавок ростовщиков и менял.

И тут же высокие шесты, на которых нанизаны головы казненных, обвиненных в государственном преступлении. Это головы аристократов, отрубленные королевским палачом, быть может, много лет назад, а может быть, и совсем недавно. Они остаются здесь бесконечно "долго в назидание подрастающему поколению.

В Тайбурне казнят обыкновенных преступников. Им не рубят головы - это привилегия аристократов; здешних преступников вешают на виселице, ставят к позорному столбу, выжигают на лбу клеймо. "Клиентура" Тайбурна не только уголовники: часто это авторы дерзких стихов, проповедники неугодных правительству религиозных учений, "еретики" разных мастей.

...Узкими грязными улочками вышел Вильям к берегу Темзы. Вид кораблей, идущих с моря, напомнил об оставленном родном доме; больно защемило сердце. Снова в последний раз, должно быть, подумал он о возвращении в Фолькстон. Может быть, все-таки послушаться отца и сделать торговую карьеру?

Но улыбнулся и пошел дальше, на север, почти прямым путем, ведущим в Кембридж, прославленный своим университетом. Там, в Кембридже, изучали медицину...

И вот он уже воспитанник колледжа и студент университета. Прежде в кембриджских колледжах были монастыри, и монастырский дух прочно поселился в них. Тяжелое мрачное строение в готическом стиле. Главное здание - фасадное, по сторонам его другие, в том числе и общежитие. Посредине большой двор. В главном здании огромный двухсветный зал столовой, залы для гимнастики и фехтования. Зеленая лужайка ведет к реке. Довольно широкая дорога - к университету.

Каждое утро Гарвей поднимается по узкой крутой лесенке в университетскую аудиторию, проходит тесными коридорами с высокими стрельчатыми окнами.

Преподают тут то же самое, что и в гимназии: латынь, богословие, схоластику. Внушаемые студентам доктрины мало чем отличаются от тех, которые Вильям уже слышал. Вся разница, собственно говоря, в том, что теперь он носит университетскую шапочку и тогу. Правда, на шапочке нет золотой кисточки, а на тоге герба: это достояние студентов аристократов. Правда, в колледже он обедает не за тем столом, за которым сидят графы и бароны, - с ними ни он, ни подобные ему не смеют общаться. Но зато в университете он изучает медицину!

Медицина... жалкий намек на науку! Ни одного слова свежее тысячелетней давности. В лекциях постоянные ссылки на Аристотеля, философия которого искажена до предела: сначала ее переводили с греческого на ассирийский, затем с ассирийского на арабский и, наконец, с арабского на латинский. Если еще учесть невежество переводчиков, можно себе представить, в каком виде дошла она до современников Гарвея! Многочисленными стараниями переводчиков и комментаторов все живое в учении великого философа древности, диалектика античного мира и создателя логики было убито, все мертвое - увековечено...

Вильям ловит каждое слово профессора, и все мрачнее и мрачнее становится его лицо, все тревожней и запутанней мысли. Невозможно разобраться в этих лекциях, в них нет ни логики, ни последовательности. Бесполезное умствование, начетничество, бесконечные цитаты, без ссылки на опыт, на практику.

- Тело человека, как учит нас Гиппократ, состоит из четырех элементов, ?- читает профессор, - воды, огня, воздуха, земли. Кровь вырабатывается из питательных соков и, в свою очередь, служит для питания организма. Сердце - источник крови, заключающейся в правой его половине; левая половина - резервуар теплоты и жизненного духа.

- Аристотель учит, что снабжение частей тела кровью подобно приливам и отливам. Части тела, - поэтически разъясняет этот великий муж, - подобны берегам моря, кровь - морской воде. Эта пурпурная жидкость так же ритмично, как морские приливы и отливы, приходит к частям тела и исчезает. Вслед за тем приходит новая волна крови, богатой теплом, и снова исчезает в тканях. И происходит это непрерывно, пока не угаснет жизнь. Так, говорит Аристотель, в городах и селах вода, текущая по бесчисленным канавам к садам и виноградникам, исчезает в этих канавах, орошая землю. И заменяется все новыми и новыми запасами воды из водохранилищ и бассейнов...

Ни одного своего слова, ни одной своей мысли, ни одного наблюдения. Ни одного факта, который хоть кто-нибудь пытался бы доказать.

Учение Аристотеля, Гиппократа, Эразистрата, Галена было раз навсегда принято на веру, и сомневаться в нем никто не смел: оно было освящено церковью.

- Уважаемый господин профессор, могу я спросить, где именно образуется кровь?

- По учению древних, она образуется в печени, а распространяется по венам через сердце.

- А можно спросить, для чего служит артерия?

- По учению Галена, сердце присасывает из легких жизненный дух, универсальное жизненное начало, иначе - пневму, пневма смешивается с кровью, которая попадает в артерии через отверстие в перегородке сердца. По артериям жизненный дух с некоторым количеством крови разносится по всему телу, доставляя органам способность чувствования и движения.

Ответ достаточно исчерпывающий. Но не для пытливых умов. Вильям, раздосадованный тем, что должен все принимать со слов профессора, что ничего не может увидеть своими глазами, снова спрашивает:

- Я пробовал прокалывать палец, из него вытекала кровь. Эта кровь была смешана с духом?

- Алая кровь артерий всегда смешана с духом, - неопределенно отвечает профессор.

- Но тогда из места прокола за короткое время могло выйти много жизненного духа, и я утратил бы способность чувствовать и двигать пальцем. Однако...

Профессор строго прерывает неуемного ученика:

- Что бы ни было с вашим пальцем, никто не должен сомневаться в учениях древних гениев! И вам не советую...

В последних словах сквозит угроза. Но Вильям уже не может остановиться:

- Как же получается, что через отверстие в перегородке сердца кровь, смешанная с духом, попадает только в артерии? Почему же дух не перемешивается с кровью, идущей по венам? И нельзя ли где-нибудь увидеть, как, собственно, происходит это смешивание крови с духом?

Профессор разгневан. Но и тут, по укоренившейся привычке, он отчитывает студента не своими словами - он цитирует Гиппократа.

- Молодой человек, - изрекает он, - как сказал Гиппократ: "Искусство долговечно, жизнь коротка, опыт опасен, рассуждения не надежны!" Если вы хотите чему-нибудь научиться в нашем уважаемом университете, вы должны слушать не рассуждая.

Но Гарвей не умеет слушать, не размышляя Над услышанным. Его пытливый ум отказывается воспринимать вещи, в которых он не убежден. Он становится вспыльчивым и неуравновешенным. Все чаще происходят у него стычки с профессорами и докторами.

После лекций, идя по старинным улицам университетского города, он пытается разобраться в услышанном за день и мечтает увидеть вскрытое человеческое тело, в котором можно было бы прочесть все, как в раскрытой книге.

Наука, которую он изучает, называется анатомией и происходит от греческого слова "anatemno", что означает "рассекаю"; однако заниматься рассечением человеческих трупов он не может: это запрещено церковью, объявлено преступлением против религии. Приходится довольствоваться цитатами и беспомощными рассуждениями здешних учителей.

Впрочем, для недовольных, для тех, кто хочет по-настоящему овладеть медициной, есть другой путь: нужно поехать на континент, во Францию или Италию. Говорят, там медицинская наука в почете...

Эта мысль крепнет в нем на протяжении всех лет пребывания в Кембридже. Далекие, незнакомые цитадели науки манят, как яркий маяк, и к 1597 году Вильям Гарвей уже преисполнен решимости: нет, и на этот раз не домой поведут его дороги из Кембриджа! Он снова отправится в далекий путь, теперь уже в чужие страны.