НОВОСТИ   БИБЛИОТЕКА   УЧЁНЫЕ   ССЫЛКИ   КАРТА САЙТА   О ПРОЕКТЕ  






предыдущая главасодержаниеследующая глава

ЭСТЕТИКА ВЫШЕ ЭТИКИ?

Афоризм «Эстетика выше этики» принадлежит английскому писателю Оскару Уайльду, жившему в конце прошлого столетия.

Чтобы был понятен смысл этого выражения в целом, надо хотя бы вкратце пояснить смысл входящих в него терминов: «эстетика» и «этика». Эстетика и этика - философские науки. Следовательно, они изучают определенные общие моменты в отношении человека к действительности.

Любое человеческое действие является добрым или злым, прекрасным или безобразным. Этика исследует возникновение и действие нравственных норм, обеспечивающих достижение добра; это наука о добре и зле. Эстетика рассматривает тот аспект человеческой деятельности, в котором она, говоря словами Маркса, совершается «по законам красоты»; это наука о прекрасном и безобразном.

Но эти термины употребляют и в более широком смысле, понимая под эстетикой и этикой не только науки, но и области, изучаемые этими науками. Эстетика в этом смысле - царство красоты, этика - царство добра.

В уайльдовском афоризме слова «эстетика» и «этика» употреблены в этом более широком смысле. Вопрос о соотношении добра и красоты, этики и эстетики не праздный, не случайный вопрос. Сторонники «искусства для искусства» полагают, что служение красоте должно быть «свободно» от служения обществу, что красота и добро совсем не обязательно должны идти рука об руку. Уйальд утверждает, что красота выше, важнее добра. Прав ли Уайльд? А если не прав, то почему? Отвечая на эти вопросы, мы сможем более глубоко представить себе место деятельности «по законам красоты» в жизни человека.

Константин Паустовский в литературном портрете Уайльда дает ему такую характеристику: «Он был блестящим лондонским денди, бездельником и гениальным говоруном... Уайльд не хотел замечать социальной несправедливости, которой так богата Англия. При каждом столкновении с ней он старался заглушить свою совесть ловкими парадоксами и убегал к своим книгам, стихам, зрелищу драгоценных картин и камней. Он любил все искусственное. Оранжереи были ему милее лесов, духи - милее запаха осенней земли. Он недолюбливал природу. Она казалась ему грубой и утомительной. Он играл с жизнью, как с игрушкой. Все, даже острая человеческая мысль, существовало для него как повод для наслаждения».

Перед нами законченный эстет, духовный гурман. Он отрывает красоту от добра, хочет спрятаться в мире прекрасного от трудностей реальной жизни. И тем самым превращает искусство в средство обмана и самообмана. «Не заботься о справедливости, не принимай ничего всерьез, набрасывай на мир прозрачное покрывало красивой, но лживой иллюзорности: эстетика выше этики, стремление к красоте выше требований морали, долга перед обществом» - вот его концепция жизни.

Аналогичные мысли развивал и другой любитель афоризмов, Фридрих Ницше. «Искусство, - учил этот философ, - освящает ложь и оправдывает волю к са-моббману». О серьезности же он отзывался с явным пренебрежением: «...сей недвусмысленный признак замедленного обмена веществ». В общем, шалите, дети, только красиво шалите...

Прежде чем показать, что значит такой взгляд и для эстетики, и для этики, и для красоты, и для добра, посмотрим, что произошло с самим Уайльдом. За «нарушение нравственности» он попадает в Реддингскую каторжную тюрьму. Избалованный эстет теряет все: друзей, семью, богатство. И в течение года с ним происходит удивительнейшая метаморфоза. Он вдруг обнаруживает, что не в искусстве для искусства смысл жизни. «Много прекрасных людей, - заявляет он теперь, - рыбаков, пастухов, крестьян и рабочих ничего не знают об искусстве, и, несмотря на это, они - истинная соль земли».

И эстетика у него стала другой. Поклонник всего искусственного признается: «Я чувствую стремление к простому, первобытному, к морю, которое для меня такая же мать, как земля». «В великих водах, - надеется он, - очистит меня природа и исцелит горькими травами».

История Оскара Уайльда очень поучительна. Она наглядно демонстрирует зависимость разных эстетических взглядов от разных условий жизни. Наши эстетические вкусы выражают наше общее отношение к жизни, а последнее формируется теми реальными условиями, в которых мы живем. Освобожденный от всех забот, эстет Уайльд видел высший смысл жизни в салонном позерстве: крашеный цветок в петлице, непринужденная, все вышучивающая беседа, коллекционирование острых ощущений, пренебрежение к обществу, презрение к природе. Очевидно, что такая эстетическая позиция была весьма выгодной. Он не позволял себе всерьез относиться к противоречиям общественной жизни, замечать затхлость атмосферы аристократических оранжерей рядом с вольным дыханием моря - ведь это доставляет столько забот, столько хлопот! Возмущаться, бороться - зачем? Небрежно-красивая поза куда удобнее.

И вдруг резкий контраст: из-под стеклянного колпака он попадает в бесчеловечные условия английской каторжной тюрьмы. Здесь уже не до позы. Лишившись свободы, Уайльд впервые познал искренние слезы, но они вызвали только грубый смех. Что делать впечатлительному поэту, на что опереться? Только на вечные и естественные ценности: искать добро и красоту в отношениях с людьми, черпать силы в безбрежной природе.

Так легкомысленный юноша развлекается в столь же легкомысленной компании. Но в трудную минуту ищет утешения у матери. И нет несчастнее человека, который вдруг убедится, что ему легко было находить компаньонов в легкой игре, но не на кого и не на что опереться в серьезном деле.

Серьезность дел и трудности жизни вызывают серьезное, ответственное отношение к ней. И это нравственное в своей основе отношение определяет строй эстети-ческих чувств. Освобожденность от реальных дел и трудностей порождает разнообразные виды циничного кривлянья и позерской игры в оригинальность. Подлинная же красота в искусстве идет рука об руку с подлинной нравственностью в жизни.

Итак, мы сформулировали два положения: условия жизни определяют общее отношение к ней и характер эстетических вкусов, то, что вам представляется прекрасным или, наоборот, безобразным; в основе хороших вкусов лежит хорошее (нравственное) отношение к жизни. Попробуйте, однако, прямолинейно (без учета конкретных обстоятельств) применить эти общие положения к анализу любой частной ситуации, и не исключено, что вы наломаете дров. А потом будете пенять не на свою методологическую безграмотность, а, конечно, на «абстрактность» философии.

Между тем, вспомнив главы «Крылья абстракции» и «Чье же дело «самое»?», вы должны будете учесть, что любое положение истинно или ложно не вообще, но по отношению к определенному уровню действительности. Высказанные выше общие положения достаточны для истинной оценки общей тенденции в соотношении условий общественной жизни и представлений о добре и красоте, об этическом и эстетическом. Они необходимы также и для понимания каждого отдельного случая. Но недостаточны. В разных ситуациях возникают дополнительные обстоятельства, осложняющие общую тенденцию. И для анализа этих обстоятельств, для понимания их соотношения с общей тенденцией нужны дополнительные, более конкретные теоретические положения. Вот некоторые из них.

Во-первых, надо показать, как соотносятся наши утверждения с распространенным «принципом» «о вкусах не спорят».

Во-вторых, из того, что в основе разных вкусов лежит разное отношение к жизни, разные нравственные устои, не следует, что любая мораль вправе смотреть свысока на любые представления о прекрасном.

В-третьих, дабы эрудированные мещане немедленно не завопили о безнравственности в поведении даже великих художников, необходимо будет учесть сложность и противоречивость отношений между добром и красотой, которые становятся, развиваются в ходе человеческой предыстории. Остановимся на этих моментах.

Положение «о вкусах не спорят» верно в двух отношениях. Не следует пререкаться по поводу разных вкусов, вызванных такими биологическими различиями людей, которые не мешают их совместной жизни в обществе. Глупо было бы убеждать друг друга в эстетическом преимуществе зеленого или оранжевого цвета, голубых или карих глаз. Как правило, светлоглазым людям нравятся темные глаза и наоборот; меланхолики предпочитают успокаивающий зеленый цвет, а сангвиники - веселый оранжевый и т. д. Если же учесть, что один и тот же человек проявляет черты разных темпераментов в разных ситуациях (например, в работе он бодрый сангвиник, а в отношениях с незнакомыми людьми - застенчивый меланхолик), то разнообразие вкусовых оттенков приветствуется, поскольку способствует разнообразию и богатству в личной и общественной жизни.

Так что, если у вашего друга сейчас такое настроение, что его раздражает данный цвет или данная мелодия, которые нравятся вам, то тут еще нет повода для спора.

Кроме того, разные вкусы могут быть вызваны разными обстоятельствами, в которых формировались различные люди. И если опять-таки эти различия не мешают их совместной деятельности, о них тоже не стоит спорить. Точнее, полезно понять, почему эти различия возникли. Такое понимание сделает нас только духовно более богатыми. Допустим, я не понимаю, не чувствую строя метафор в поэзии Б. Пастернака, а мой собеседник считает «слишком философской» лирику Тютчева. Самое лучшее, что мы можем сделать друг для друга, - это постараться передать свое видение мира и научиться смотреть на него чужими глазами. Это сложнее, чем отбрасывать непонятное с порога, но гораздо полезнее.

Внимательный читатель уже почувствовал, должно быть, что дело снова идет к тому, чтобы вспомнить столь близкий мне ефремовский образ диалектики. Снова придется пройти по лезвию бритвы, на этот раз между всеядными эклектиками («О вкусах никогда не спорят») и самоуверенными догматиками («Все вкусы ошибочны, кроме моего, а мой - от бога»).

Положение «О вкусах не спорят» сугубо вредно, когда за разными вкусами стоят противоречащие отношения к жизни. В этом случае ошибочен тот вкус, в котором выражается неверное общее отношение человека к миру. Особенно важно уметь видеть это соотношение в так называемых повседневных мелочах. Не имеет смысла, например, спорить о ширине брюк или длине юбок. Правда, если в погоне за очередной модой длинный и тощий парень надевает «дудочки», а маленькая толстушка сверхмини-юбку - это говорит об отсутствии у них элементарного вкуса, но нуждаются они в консультации модельера, а не философа.

Совсем другое, если, например, одежда, походка, манера разговора придают парню облик презрительного «супермена», а женщине - «вамп»-соблазнительницы. За такими вкусами стоит совершенно определенное и абсолютно неприемлемое отношение к жизни. Отношение, сформировавшееся в условиях неравенства, конкуренции, неуважения к другим людям, стремления «повелевать» любой ценой.

Задайте себе простые вопросы: откуда и для чего у вас, допустим, эта снисходительная усмешка, развинченная походка, приверженность к «трепу» и т. п. (не дай бог если они у вас есть) ? И если вы хоть немножко умеете думать и хотите это делать честно, то очень скоро увидите неприглядные исторические и психологические корни своих эстетических предпочтений.

Разве не является снисходительная усмешка средством уйти от серьезной ответственности? Разве не служат эти средства паразитическим целям («Работать мне нельзя...»)? Разве не сформировались эти цели и средства - исторически и психологически - у представителей эксплуататорских классов? А теперь попробуйте сказать, что слова о классовом подходе в эстетике «надоевшая общая фраза»...

Предвижу эмоциональные возражения против моей логики: «Ах, вы упрощаете сложность человеческих чувств. Это логический схематизм. Скучно и жестоко укладывать в такое прокрустово ложе все богатство человеческих переживаний».

Да никто и не предлагает обеднять богатство. Речь идет лишь об отсеивании нахальных подделок от истинных драгоценностей. Об умении честно взглянуть на свои привычки, манеры, вкусы. О борьбе за то, чтобы прекрасное присутствовало в каждом мгновении жизни, в каждом нашем поступке и жесте.

Как часто мы, например, говорим о «доброй душе, скрывающейся за грубой внешностью». А зачем нам она - эта грубая внешность? Ведь грубость - это либо средство агрессии, либо защитный прием от агрессии. Если мы хотим устранить агрессию из человеческих отношений, то вместе должна быть устранена и «эстетика» грубости. О, она не исчерпывается традиционной защитой «мужской грубоватости». Симптомы этой болезни вкуса проявляются самым, казалось бы, неожиданным образом. Ученый муж, например, может со смаком заявить: «Я растворил эту идейку в своей концепции», или: «Эти проблемы пляшут у меня в одной упряжке». Если такая манера выражаться, такое построение образа не режет вам слух и ничего не сообщает об определенных чертах характера говорящего, отточите свое эстетическое чутье.

Допустим теперь, что мы взяли на вооружение этот принцип: стараться увидеть за тем или иным вкусом то отношение к жизни, которое он выражает. Не сделает ли. это нас слишком подозрительными? Не ударимся ли мы в «охоту за ведьмами»?

Такая опасность существует. И чтобы избежать ее, надо хорошо сознавать, что иногда эстетика действительно выше этики: в том случае, когда она протестует против устаревших, реакционных или вообще не соответствующих действительности нравственных норм.

Противоречия между требованиями морали и велениями красоты отмечались не раз. «Этика, - писал, например, Томас Манн, - опора жизни, а нравственный человек - истинный гражданин жизни, - скучноватый, быть может, но зато в высшей степени полезный. Противоречие в действительности существует не между жизнью и этикой, но между этикой и эстетикой».

Противоречие это имеет двоякий характер. С одной стороны, человек протестует, устраивая эстетический бунт, против таких требований морали, «антижизненность» которых он, что называется, «чует нутром». С другой стороны, убедившись, что эстетический бунт оказывается порой бессилен против «скучноватых» и устаревших нравственных норм, он готов разрушить их, но не способен предложить ничего лучше. А это приводит к определенным «перегибам». Представьте себе, что нудные «моралисты» упорно твердят вам «надо»: «Надо учить скучный урок», «Надо молиться богу», «Надо быть почтительным со старшим» (даже если очевидно, что никакого почтения он не заслуживает) и т. д. А вы всей душой чувствуете, что «не надо». Вы еще не можете доказать, что урок задан по устаревшей программе, что бога нет, что упомянутый «старший» недо стоин уважения. Вы еще не столько понимаете неразумность этих требований, сколько переживаете ту дисгармонию, которую они вносят в ваш внутренний мир. Они просто противны вам, они вам не по вкусу, их не принимает эстетическое чутье (первый выразитель общего отношения к жизни). Так возникает эстетический протест, перерастающий порой в самый настоящий бунт.

Он может принимать романтический характер, и тогда вы ругаете моралистов «мещанами», «сухарями, не чувствующими подлинной красоты жизни» и т. п. Он становится более эффективным, больнее бьет по цели, когда берет на службу юмор и сатиру. Мы, например, очень хорошо понимаем несостоятельность маоцзэду-нистских взглядов. Но практика, к которой они приводят, вызывает у нас не только идейный, но и эстетический протест. Они говорят всерьез, читают нам «мораль», а мы смеемся. И «Литературная газета» отдает первый приз за юмор «чрезвычайно серьезным» материалам пекинской пропаганды. Рассказывая о «классовой борьбе не на жизнь, а на смерть» в провинции Цзянси, газета «Женьминь жибао» писала: «Враги - агенты Лю Шао-ци - под предлогом, что удобрения нужны и для приусадебных участков... ликвидировали в деревнях общественные уборные и восстановили опасную систему частных уборных».

Можно серьезно сказать: «О боже, до какого примитивизма они дошли!» - а можно просто рассмеяться. Смех здесь - эстетический протест против явной глу пости и фальши того отношения к жизни, которое хочет воспитать эта неумная пропаганда.

Таким образом, эстетический протест может либо предшествовать аргументированной критике неверных жизненных позиций, либо усиливать ее.

Но эти два случая, конечно, не равнозначны. Во втором из них эстетический протест безошибочно бьет по неправильным взглядам, ибо ведется он с совершенно определенных верных позиций. Здесь мы не только вышучиваем и протестуем, но и очень хорошо знаем, что предложить взамен. В первом случае мы всей душой против, но, как сделать лучше, пока еще не знаем. И это очень часто приводит к издержкам.

Издержки эти порой таковы, что эстетический бунт больнее всего бьет по самим бунтарям.

«Эффект бумеранга» от незрелого эстетического бунта можно видеть на примере хиппи. Эстетическое неприятие мещанства и потребительского отношения к жизни в капиталистическом обществе сочеталось в этом движении с самым неэстетическим использованием: средств, порожденных этим же обществом: паразитического образа жизни, наркотиков, насилия. В результате буржуазия использовала движение хиппи как отдушину, превратив заодно в очередную моду его внешние проявления: пусть молодежь бесится как угодно, только бы избежать ее сознательного ухода в революцию.

Протест, не подкрепленный серьезным анализом общественной жизни, не опирающийся на продуманные идеалы, превращается в громкую фразу, в позу. Красота может успешно бороться со злом только в том случае, когда она опирается в этой борьбе на мощную поддержку добра. Лишенная этой поддержки, она превращается в «цветы зла», протест перерождается в извращенное гуманство (или причудливо переплетается с ним). Трагичность этого превращения не должна заслонять его объективной опасности.

Противоречия между служением красоте и идеалами нравственности могут приобретать более сложный характер в самом художественном творчестве, в жизни людей искусства. Я вынужден затронуть этот вопрос, поскольку знаю, что «просвещенный» мещанин постарается «фактами» опровергнуть защищаемый здесь тезис о том, что подлинная красота служит добру. Захлебываясь, он немедленно сообщит кучу «пикантных подробностей» из жизни того или иного выдающегося представителя искусства.

Я не намерен «оправдывать» моральные промахи выдающегося художника тем, что в общем-то жизненный путь его оказался «исторически прогрессивным». Добро, сделанное в области искусства, не может служить индульгенцией злу, совершенному в жизни (хотя бы и личной). В основе стремления все оправдать и приукрасить лежит сусальное представление об историческом процессе как триумфальном «поступательном» движении вперед и только вперед. На самом деле становление человечества и человека - чрезвычайно сложный и противоречивый процесс. И трагичность, порой непоправимость сделанных ошибок не случайность, нуждающаяся в извинениях, но, увы, неизбежный спутник многих его этапов. Чтобы преодолеть это в будущем, люди нуждаются в объяснении, а не в оправдании своего прошлого.

Впечатлительный художник, тратящий массу нервной энергии и на восприятие жизни, и на творчество, больше чем кто бы то ни было нуждается в участии, сочувствии, любви. Он стремится к идеалу, требования его велики, а возможности (не творческие, а обычные - житейские и общечеловеческие) порою гораздо меньше. Короче говоря, стремясь к идеалу, сам он далеко не идеал. А как мы с ним поступим? Оправдаем, осудим или просто поймем? Я - за последнее. Но не для того, чтобы «все поняв - все простить». Не для того, чтобы кто-то другой оправдывал свою распущенность чужой трагедией. Понимать противоречия нужно для того, чтобы искать пути их разрешения. И они будут найдены в развивающейся гармонии ноосферы.

«Ну а все же, - могут спросить меня, - значит, не всегда красота уживается с добром? Бывает, что она создается ценой зла?»

Нет. Назовите мне хоть одно подлинное произведение искусства, которое бы выросло на почве неврастении, легкомыслия, донжуанства и т. п. Если художник начинает бравировать своими слабостями - умирает искусство, остается позерство. Другое дело, что красота человеческой предыстории чаще трагична, чем прозрачно-гармонична. Отблеск трагичности в творениях художника - это изжитое пламя противоречий, борьбы со злом, в том числе и своим собственным. Борьба, даже поражения в этой борьбе могут дать красоту; зло - нет.

Умение творить красоту - колоссальная сила. «Искусство, - писал Блок, - радий... Оно способно радиоактивировать все - самое тяжелое, самое грубое, самое натуральное: мысли, тенденции, «переживания», чувства, быт».

Но эта сила, предоставленная самой себе, превращающаяся в самоцель, разрушает и саму себя, и человека в целом. Человек творит по законам красоты. Он становится непобедимой силой, когда одновременно действует по законам добра.

предыдущая главасодержаниеследующая глава










© NPLIT.RU, 2001-2021
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://nplit.ru/ 'Библиотека юного исследователя'
Рейтинг@Mail.ru